Художник В.Богаткин.
Первый янтарный лист слетает с зеленого клена и медленно кружит над светлой водой. Валуны высовывают из воды горбатые спины. Они лежат и на берегу, словно звери, пригревшиеся на солнце.
Старожилы утверждают, что когда-то в бухту заходили океанские корабли — в доказательство показывают картины, написанные доморощенным живописцем. Теперь к причалу швартуются рыболовные шхуны. Заходят и тральщики; недавно они подорвали блуждавшую мину... Однажды всплыла подводная лодка... Ранним утром пришел парусник времен Станюковича. В наш космический век? Да. Молодые романтики моря становятся на нем моряками...
Первый опавший лист — предвестник наступающей осени. Вскоре золотые прядки появятся и на березах. Потускнеют лиловые
Бухта насупится, нальется свинцовой зеленью, пенистая волна накроет горбы валунов, подкатит к рыбачьим сетям. Из холодных туч посыплется первый снег. Метель занесет снегом шхуны; сугробы нагромоздятся в садах и подтянутся к проезжей дороге. А потом — ударит мороз. Вмерзнут причалы в лед. Если взглянуть тогда сверху на бухту — увидишь белую сверкающую равнину, уходящую к горизонту. И только по голубым дымкам можно отыскать Кивиранд...
Я живу в Кивиранде среди рыбаков и ушедших на покой капитанов. «Киви» — камень, «ранд» — берег. Домики зовутся «Сирень», «Клен», «Рябина», «Черемуха». «Березку» сторожат две плакучие березы.
Ветви с пестрыми прядками листьев трутся о деревянную стену; в саду, в затухающем пламени георгин, сереет высокая мачта. В праздники на ней полощется флаг. Осенний сад спускается обрывом к волнам, медленно набегающим на берег.
Из низкого облака высыпаются ; как поплавки, покачиваются они на легкой волне.
В бухту вошли корабли. «Команде — ужинать», — передает радио. Огни иллюминаторов светлы и уютны, они напоминают о тепле кают-компании, кубриков, о том, что моряки отдыхают после трудных учений.
В Кивиранде гаснут огни. Рыбаки рано ложатся. По кромке темного берега молчаливо идут пограничники с настороженной остроухой овчаркой...
Они берегут морскую границу, открытую ветрам...
Что ждет их в обманчивой ночной тишине?
О моряках и о людях границы я хочу рассказать в этой книге, написанной в море и возле него...
Август
ГЛАВА ПЕРВАЯ. РОСТИСЛАВ
1
Противолодочные корабли проводили совместное учение с подводниками.
Слева темнели леса, справа пролегала неприметная морская граница; за ней в далекой туманной дымке намечался берег соседней страны.
Небольшие корабли клало на борт, и волна перекатывалась по палубе. Качка изнуряла всех — гидроакустиков, наблюдателей, минеров, артиллеристов. Хуже всего приходилось мотористам: в наглухо закрытом отсеке трудно было дышать.
Подводную лодку обнаружили раньше, чем она сумела прорваться в район морской базы. Корабли «отбомбили» ее.
И подводник передал командирам кораблей семафор: «Восхищен вашим мастерством». В душе он ругал их на чем свет стоит.
Несколько лет назад Ростислав Крамской пришел на противолодочный корабль штурманом и помощником. Пришел с крейсера. Тот устарел, не успев состариться.
Век космоса — век подводного флота. Крейсер сдали в архив.
Грустно жить на корабле, осужденном на слом. И хотя служба продолжала идти своим чередом, а в положенные часы офицеры собирались в кают-компании на обед, после ужина смотрели телевизионные передачи и «забивали козла», все уже было не то: не было волнующих выходов в море, вызовов на мостик, не слышно было гула корабельного сердца — кругом тихо, мертво; и не по себе становилось, если ночью проснешься: услышишь кладбищенскую тишину.
В кают-компании с горечью говорили о том, что флот (в ту пору еще не создавались ракетные корабли) обречен на бездействие. Некоторые сослуживцы Ростислава уходили на берег в ракетные войска. Звали: иди с нами, Слава, у ракетчиков — будущее. У флота же его нет...
Ростислав упорствовал:
— Может быть, пойдут на слом не только крейсера и линкоры, но, пока флот существует, я буду служить ему. На воде, под водой — все равно... На мой век хватит,
— Ты — романтик... — осуждали его.
Он не отрицал:
— Да, конечно, романтик!
Его отец тоже был моряком. Он приезжал в Ленинград, весь пропахший ветрами и солью. В запасе для сыновей у него было столько рассказов, что их хватило бы на год. Юрий Михайлович Крамской плавал на малых кораблях — на «охотниках», сторожевиках, тральщиках. Ему было о чем рассказать. Глебка — младший брат Ростислава — к морю был равнодушен. Но Слава... Казалось, он вместе с отцовскими рассказами о первых комсомольцах, пришедших в Кронштадт на разрушенный флот, о дальних походах вокруг Скандинавии, об уничтожении мин, оставшихся после гражданской войны, о людях смелых, отдавших жизнь морю, вдыхает неповторимый запах суровой соленой Балтики.
И когда от отца во время войны с белофиннами месяцами ничего не было слышно, Ростислав мысленно плавал с ним на его маленьких кораблях, переживал суровые штормовые походы. Потом была передышка — один мирный год. Отец часто появлялся на Васильевском острове, дома, вспоминал погибших товарищей (он тяжело переживал гибель Мити Кузьмина, друга по училищу), но очень скупо рассказывал о боях, в которых участвовал сам, — а как хотел бы о них узнать поподробнее Ростислав! Взгляд отца затуманивался, когда он вспоминал Митю, — оставалось гадать, как именно Митя погиб: он на «малютке» ходил подо льдом в Ботнический залив, всплывал на пути транспортов и топил их торпедами; возвращался, обходя сети, ловушки и минные поля. Однажды он не вернулся. Подорвалась ли его лодка на мине? Застряла ли в стальных сетях? Или ледяная вода хлынула в рваную пробоину? Этого никто никогда не узнает.
В тот мирный год отец с сыном часто ходили по Маркизовой луже на яхте. Ростислав любовался неповторимым закатом, и ему казалось, что он плывет куда-то далеко, по океану. Он ездил к отцу в балтийские порты, выходил с разрешения адмирала в море на юрких маленьких кораблях, которыми командовал в ту пору отец, и чувствовал себя моряком. В одном из портов в июньское воскресенье и застала его война. Отец в тот же вечер отправил Ростислава в Ленинград; мать через месяц забрала его и Глебку и эвакуировалась далеко на восток, и отца Ростислав не видел три года, лишь получал коротенькие известия: ранен в бою, лежал в госпитале; снова встал в строй; награжден орденом; получил повышение; жив и здоров; скучает по сыновьям (Глебка — тот вспоминал отца редко). В сорок пятом они встретились наконец в родном Ленинграде, и Ростислав с трудом узнал в пожилом капитане первого ранга с широкой планкой орденских ленточек на груди — отца. Лицо у него было утомленное, он стал немногословен и оживлялся, лишь только рассказывая о том, как в развалинах горящего дома в Далеком нашел овчарку-щенка и назвал его Стариком. Старик стал его другом и дважды спас отцу жизнь.
В Ленинграде открылось Нахимовское училище, и отец предложил: «Хочешь устрою, сынок?» Ростислав с радостью согласился. В голубом доме, из окон которого было видно волнующуюся, стремящуюся к морю Неву, он начал свою флотскую службу. Окончив Нахимовское, перешел в училище имени Фрунзе. И высшее училище было окончено в положенный срок.
Ростислав получил назначение на крейсер, продвигался успешно и мечтал служить морю всю жизнь.
Но крейсер сдали в архив, Ростислава откомандировали на берег. Он был расстроен до слез, но приказ есть приказ. В назначенный день он доложил в штабе молодому полковнику:
— Капитан-лейтенант Крамской явился в ваше распоряжение.
Молодцеватый полковник оглядел вновь прибывшего, заглянул в его аттестацию и, по-видимому, остался доволен:
— Такие, как вы, нам нужны, капитан. Рассказывая о преимуществах , полковник несколько раз именовал его «капитаном».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
