Пианино на корабле не было. Отс пел под баян «», «Подмосковные вечера» и песенки рыбаков. Ему подпевали. Потом пели хором. Перед отбоем певца проводили на пирс, окружив тесным кольцом. Долго еще вспоминал Ростислав эту теплую встречу.
В другой раз разыскали ветерана войны гвардии мичмана Несмелова. Мичман пришел в парадной тужурке, при всех орденах и с гвардейской планкой на груди.
В начале войны «205-й», на котором служил Несмелов, потопила подводная лодка. Моряки вплавь добрались до береговых валунов. Молчаливый эстонец увел их, озябших и раненых, в лес, скрыл в пещере и несколько дней приносил им еду (в селении были гитлеровцы). Однажды ночью эстонец вывел их к бухте и показал два рыбачьих челна. Моряки отплыли, горячо поблагодарив молчаливого друга. Вдруг в тумане кто-то хрипло прокричал: «Хальт!» — и ночь прострочили автоматные очереди. Моряки ушли в открытое море. Они не знали имени того, кто спас их ценою собственной жизни.
За свой «205-й» они поклялись отомстить. Служа на другом «охотнике», «203-м», несли дозор, мечтали снова встретить подводную лодку. И встретили. Атаковали ее. Потопили. Взяли в плен шесть матросов, командира и еще одного офицера.
Мичмана спросили:
— Живыми?
— Ну, покойники нам на что? А с живыми было любопытно потолковать.
— И они разговаривали?
— Еще бы!
— По-русски?
— Зачем? По-немецки. Командир наш говорил, как немец.
— А когда получили гвардейское знамя?
— Под самый конец войны, в Пиллау, морской прусской крепости.
И этот вечер понравился всем. Ростислав вспоминал затихший , взволнованные лица.
«Клуб волнующих встреч» тесно связал молодых офицеров с матросами. У всех были беспокойные сердца!
3
Год назад Руднев ушел в академию, и Ростислав был назначен командиром. Он поспешил в Кивиранд поделиться с отцом своей радостью.
С отцом он дружил с детства. Отец со старшим сыном беседовал, словно со взрослым, без скидки на возраст. Рассказывал, как его отец, дед Ростислава, воюя с японцами, после Цусимского боя попал в плен. О себе — как мальчишкой убежал на фронт в , был писарем в трибунале, а потом по комсомольскому набору попал в Кронштадт, на разрушенный флот, который комсомол восстанавливал.
Отец с сыном гуляли по набережной, и отец начинал вспоминать, как они ходили в первое плавание. Ростислав с упоением слушал рассказ о северных холодных морях, освещенных ледовым сиянием, о шхерах и фиордах, о разноцветных домиках Бергена и радушных норвежцах, о розовощеких девчонках, танцевавших с курсантами вальс.
Потом отец воевал, воевал на тральщиках, буквальна ходивших по минам, смерть днем и ночью была в двух шагах. Был ранен не раз, много раз тонул, выплывал, лежал в госпиталях и снова шел воевать.
Ростислав узнал, как, командуя соединением, отец перевозил из Ленинграда к месту прорыва блокады части ударной армии, войска, артиллерию, самолеты и танки и провел эту операцию почти без потерь. Как при поддержке торпедных катеров его корабли в полной тайне переставили вешки противника, обозначавшие границы минных полей, и три вражеских миноносца подорвались на собственных минах. Как, потопив подводную лодку, взяли в плен ее командира — подводного аса, штурмана и матросов, а лодку эту, поднятую со дна водолазами, провели прямо по минным полям. После отец командовал базой в Далеком, а еще позже — соединением малых кораблей — сторожевиков, «охотников», тральщиков, базировавшихся в Эстонии, — до тех самых пор, пока не напомнили о себе почти забытые раны. Отец начал слепнуть. Восемь лет назад, в пятьдесят лет с небольшим, он вынужден был выйти в отставку.
Автобус, шурша шинами, подминал гравий, огибал валуны, подкрашенные во избежание аварий известкой. В садах стояли корабельные мачты, отчего Кивиранд был похож на гавань парусных кораблей.
Сосны, ели, рябины и клены, чередуясь, спускались к розовато-сиреневой бухте, где передвигались черные силуэты рыбачьих баркасов. А впереди открывался беспредельный простор строгой Балтики, уходящей к чужим берегам. Из-за сосен высовывалась пограничная вышка. Возле белого, опоясанного черными кольцами маяка (не раз Ростислав с корабля отыскивал его створы), автобус затормозил.
Пройдя по улице, запруженной возвращавшимся с пастбища стадом, Ростислав свернул в узкий, обсаженный рябинами проулок, где недалеко от причала, в белом домике вдовы капитана дальнего плавания Велли Клаас, нашли приют на лето отец и Елена Сергеевна, его вторая жена, сестра Мити, верного друга, погибшего где-то во льдах.
Ростислава, как всегда, встретили радостно. К нему кинулся остроухий, рыжий с черным подпалом Буян, постаравшийся лизнуть гостя в нос, — Буяна подарили отцу матросы, когда верный Старик погиб от рака. На радостный лай из домика вышла Елена Сергеевна и поспешила навстречу. Невысокая, стройная, легкая, с густыми волосами цвета каштана, она издали казалась совсем молодой. Но и когда подошла совсем близко, протянула руку и поцеловала Ростислава в лоб, ему и в голову не пришло бы назвать ее пожилой, хотя человека за сорок лет он привык считать старым. Ростислав с уважением поцеловал ее небольшую, красивую руку.
Елену Сергеевну Ростислав никогда не называл мачехой: она — верный друг отца, любимая женщина. Она не побоялась связать свою жизнь с отцом, хотя врач сказал, что через год она будет водить мужа под руку. К счастью, предсказания не сбылись. Она пришла, когда отцу было плохо; навсегда оставила свой театр, зрителей, любивших ее.
— Как здоровье отца? — с тревогой спросил Ростислав.
— Хорошо, Славочка (Ой, , да оставь ты человека в покое! — Пес все подпрыгивал, стремясь высказать свою неуемную любовь). Пока — тьфу-тьфу!— хуже не стало. Иногда, правда, он нарушает режим, тайком пишет... Но больше диктует. Ты, конечно, знаешь, он хочет написать обо всем, что пережил. Думаю, интересно будет вам, молодым... Ну, пойдем, пойдем, Слава, он так будет рад! Юра, милый, Слава приехал! — закричала она, увидя на пороге террасы Крамского.
В белом кителе, без палки, с которой он обычно не расставался, отец медленно пошел навстречу сыну.
Отца трудно назвать стариком. Седина едва заметна в его каштановых густых волосах. Когда бы Ростислав ни приезжал, он заставал отца подтянутым, чисто выбритым, почти щегольски одетым, и если отец и хандрил, то не показывал виду, что его одолевает тоска по флоту, по кораблям, по молодым морякам, которых он выводил в люди.
— Надолго, сынок? — обнял Крамской Ростислава.
— Нет, только на денек.
И, встав «смирно», Ростислав подчеркнуто торжественно отрапортовал:
— Товарищ капитан первого ранга, докладывает командир корабля капитан-лейтенант Крамской...
— Я всегда говорил, что Крамские не переведутся на флоте. Мой отец, я, теперь ты... наш наследник... Ну идем же, идем. Буян, да отвяжись от него! Наверняка проголодался с дороги? Леночка, давай все на стол... Капитан-лейтенант очень голоден!
Ели рыбу, грибы, пили — отец непревзойденный мастер заваривать чай. Потом отец увел Ростислава в кабинет с широким окном, выходящим на море. Когда-то он принадлежал капитану дальнего плавания Клаасу, погибшему в море. В кабинете на камине стоит модель корабля; висит картина, изображающая бухту Киви, портреты самого капитана и его родственников; сохранилось и кресло-качалка, в котором капитан отдыхал, придя с моря.
Отец и сын сели в кресла и закурили трубки.
— Нелегко?
— Нелегко, отец. Все молодые, все разные, надо найти путь к каждому сердцу.
— Получив свой первый корабль, я тоже, как и ты, призадумался: как лучше узнать подчиненных? Я старше их, думал я, пожилые не всегда умеют как следует подойти к молодым. Мне было легче. Тогда молодежь жила гражданской войной. А теперь? Гражданская война — далекое прошлое из учебника литературы: «Чапаев», «Разгром», «Железный поток»... Становится историей и Отечественная война. Ты тоже старше своих подчиненных...
— На десять лет... — подхватил сын. — Вот это и беспокоит...
— Но ты находил с ними общий язык, пока был помощником? Это твоя затея — «клуб волнующих встреч»? Они любили тебя? Смотри не потеряй их любовь. Не успокаивайся. Я знал офицеров, горячо любимых командой. Но с годами, бывает, люди резко меняются. Любить их тогда уже не за что. Охладевала любовь. Отца-командира продолжали уважать за ордена и за боевые заслуги, но уже не любили. Офицер превращался в почитаемую реликвию прошлого. Спохватывался, да поздно! Чтобы завоевать любовь подчиненных, сынок, ты должен сам любить каждого. Да, любить! Я не учу тебя быть добрячком. Добрячком быть нельзя. Я знаю, что получается, если люди разболтаны. С ними можно и бой проиграть. Был у меня в дивизионе один командир тральщика. Добренький. Ну и что же получилось? Его тральщик оказался единственным кораблем, не выполнившим операцию. Командира судили, обвинив в трусости. А между прочим, он трусом не был... Людей распустил — вот и сдали в решающий час...
...Елена Сергеевна принесла кофе, густой, душистый, в белых фарфоровых чашках. Раскрыла окно. За окном было море, розоватое, гладкое. Легчайший ветерок шевелил занавески.
Отец прислушался:
— Рыбаки вошли в бухту. Две шхуны. Если бы я вышел в отставку здоровым, я бы стал рыбаком. Живя рядом с ними, я полюбил их. Они, как и мы, моряки, но от моря им больше, чем нам, достается. Ты видишь эти суденышки? Их жестоко треплют штормы. Раньше, бывало, я выходил к ним на помощь... — Крамской огорченно вздохнул. — В этом году шторм унес у них много сетей... Но они духом не падают. Осенью пойдут сиг и лосось. А пока кроме камбалы в сети набиваются мёре-курра-ты — «морские черти», отвратительные на вид... Их даже Буян жрать не хочет, а уж он-то всеядный...
Буян вскочил и заглянул в лицо хозяину умными, все понимающими глазами.
Отец рассказывал о жителях Кивиранда, с которыми он сдружился. — прожив на Балтике много лет, он говорил по-эстонски. О «желчном старике» — Яанусе Хаасе, рыбаке с парализованными ногами. Молодые вносят его в , и Хаас выходит на лов, не желая сдаваться.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
