Вот беда, еще только
Но вот поезд замедляет ход и ковыляет по стрелкам. «Значит, приехали, значит, сейчас я выйду на площадь, увижу свой Ленинград, за который, сражаясь, погиб отец. Город, за который и я, если понадобится, отдам свою жизнь».
«Поезд прибывает в город-герой Ленинград», — объявили по радио.
Евгений вышел на платформу, окутанную туманом, в котором расплывались огни. Промозглая осень охватила его, когда он вышел на площадь. Ленинград, Ленинград! Ему было весело, хотелось петь и плясать. Поскорее на улицу Скороходова! Автобус был пуст и заполнился только на Невском людьми, возвращавшимися из театра. Кто-то упомянул его фамилию, он оглянулся. Потом догадался: говорят об отце. Наверное, в театре шла та пьеса, которую играли еще в Доме пионеров. Ну да, так и есть... говорят о разведчице Тосе, землянке...
— Как жаль, что они погибли, не дожили до наших дней! — сожалела девушка в вязаной шапочке.
— Мне думается, правильно, что эту пьесу показывают сегодня... Она учит жить, бороться и противостоять любому врагу... — сказал длинноносый студент в очках.
— Я бы поставил им памятник, — подхватил еще кто-то.
— В Музее обороны — вы видели? Висят их фотографии.
— А Петр Орел был моложе нас...
Евгений спохватился: пора выходить! Он выскочил, ему показалось, вовремя, но, оглянувшись, сразу понял: проехал. Он очутился на углу Большого и Кировского проспектов. «Эх, пронесло! Теперь пешком возвращайся, а мама с часов глаз не сводит». Евгений зашагал в обратную сторону.
Под ближайшим фонарем спорили какие-то черные тени. До него донесся тот отвратительный жаргон подонков, с которым боролся он в школе, с которым так дружно боролись на корабле и который ни один уважающий себя русский писатель не перенесет в книгу, ибо этот жаргон ничего общего с русским языком не имеет.
Евгений хотел было пройти мимо, но вдруг увидел освещенное фонарем испуганное девичье лицо. Потому, как она наклонила голову — так же, как Маша, — ему показалось, что это она, его Маша, стоит под фонарем и именно к ней пристают двое в узконосых ботинках и в красных носках. Девушку некому защитить — ее спутник трусливо подался в тень от наглых хулиганов и отступал все дальше и дальше, оставляя девушку на произвол судьбы.
Да, теперь Евгений ясно услышал, что они пристают; услышал циничную ругань, увидел, как один из подонков грубо взял девушку за грудь. Она вскрикнула:
— Да что же это?!
— В чем дело? — спросил Орел, останавливаясь.
— Топай, топай, клеш, не задерживайся, — ответил тот, что повыше, и на него сверкнули пьяные глаза.
— Оставьте в покое девушку.
В ответ Евгений услышал мерзкую ругань. Его сильно толкнули в грудь; девушка взвизгнула и побежала через улицу к трусливо прятавшемуся в темноте кавалеру. (Эх, тюфяк, а наверное, хвалился: «Я, я».) Евгений взял толкнувшего за пиджак, тот рванулся, пуговица осталась в руке.
И тотчас же его чем-то твердым ударили около виска по щеке, и щека, он понял, рассечена. Евгений поставил чемодан на панель и стал защищаться. Он хорошо знал приемы самбо, услышал, как хрустнула рука и его противник матернулся от боли и стал отступать. Как назло, никого не было, ни одного прохожего, а те, кого он защитил, убежали, трусливо, подленько убежали, ну, девушка — та не в счет, а вот парень...
Кто-то ударил его ногой под ложечку. Женя согнулся от боли, но выпрямился, нанес ответный удар в подбородок и вдруг почувствовал, что падает, падает лицом на мокрый асфальт и сейчас разобьет лицо. Он хотел протянуть вперед руки, но руки не подчинялись ему, и он упал, уже ничего не чувствуя: ни боли, ни злости, только услышал, словно во сне: «Ловко! По самую рукоятку!»
И последнее, что заполнило до отказа уши и мозг, — был пронзительный милицейский свисток, оглушавший и дребезжавший; это было последнее, что слышал Евгений в своей жизни.
Орел так никогда и не узнал, что на него напали предательски, подло, ударив сзади ножом под лопатку, опытным приемом убийц — в самое сердце. Убийца в красных носках с шеей, закутанной красным шарфом, поднял его чемодан, оглянулся трусливо, шагнул и расплылся в тумане вместе с тем, другим, с вывихнутой рукой и разбитой мордой, прежде чем залился запоздалой трелью свисток милиционера, молодого, насмерть напуганного убийством.
...Помните ли вы о том, как за триста метров от Орла были очищены пирсы и стенка и все было пусто кругом, только маячили дежурные с красными флажками опасности — на случай, если у Орла взорвется в руках противотанковая мина?... Подумали ли вы о том, что если бы мина взорвалась, то от Орла не осталось бы и клочка?
...и адмирал пожал ему руку и назвал героем мирного времени и вспомнил его отца, который погиб, уничтожив триста, да, не менее трехсот гитлеровцев...
...и товарищи считали Орла храбрецом, а газета «Страж Балтики» назвала его правофланговым балтийцем...
...и он знал, что если начнется война и на нас нападут, то будет насмерть стоять, и, коль суждено ему будет погибнуть, дорого отдаст свою жизнь...
...какой кары заслуживает подонок, оборвавший жизнь Евгения Орла, у которого все было впереди, и если бы у него была не одна, десять жизней — он бы все десять отдал за счастье будущих поколений?..
Но у Орла отняли единственную жизнь— только потому, что у него билось в груди великодушное и благородное сердце...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. НЕИЗВЕСТНЫЙ ЭСТОНЕЦ
Первый
Но из-за бухты поднимается солнце — и все оживает. Иней оставляет на ступеньках влажные следы. Седая трава зеленеет. Цветы поднимают головы. Над бухтой рассеивается туман. Море обнажило дно, усеянное белесыми валунами.
Елена Сергеевна возвращается с почты:
— Газеты, Юра. От Славы письмо.
— Наконец-то!
— Он был очень занят. Экипаж его корабля стал отличным, — торопится сообщить Елена Сергеевна.
— Сегодня же пошлем поздравление.
— И еще Слава прислал вырезку из «Стража Балтики».
— А ну-ка, прочти... Она читает:
— «Разыщите героя.
Дорогие товарищи! Иногда я читаю родную флотскую газету балтийцев, и, хотя я давно не моряк, но остаюсь балтийцем в душе. Я прочел в вашей газете историю, рассказанную гвардейцем-мичманом Иваном Несмеловым, как неизвестный эстонец спас нас, моряков, когда наш «охотник» потопила подводная лодка в бухте Киви. Как скрывал тот эстонец нас в пещере в лесу под огромным камнем и потом вывел к морю, чтобы мы могли уйти подальше от гитлеровцев. Все описано правильно. Когда мы уже погрузились в шлюпку, приготовленную эстонцем, гитлеровцы открыли из автомата огонь, убили Васина, Шингарева, Золотова, и спаситель наш тоже упал на берегу как подкошенный. А мы отгребли и исчезли в тумане. Двое суток носились по морю, и наконец нас подобрали свои.
А пишу я вам потому, что хочу исправить, дорогие товарищи, вашу ошибку. Вы пишете, что имя эстонца никому не известно. Это неверно. Он говорил мне, что он капитан дальнего плавания, звали его — он сказал мне — Янусом. А вот фамилию его я не запомнил. Надо узнать фамилию того эстонца и назвать его именем рыбацкий колхоз и написать на том камне в лесу — а камень похож на кита, — что под ним в пещере Янус такой-то спас команду катера МО вместе с его командиром Николаем Павловичем Грошевым.
Бывший моторист МО-205 Иван Зубарев, проживаю ныне на Курилах, работаю мотористом в рыбохозяйстве имени Тихоокеанского флота».
— Яанус! — привстал Крамской в кресле. — Знаешь, Леночка, да ведь это...
— Желчный Старик? — догадалась Елена Сергеевна. — Но ведь тут написано, что тот Яанус умер...
— Ошибка! Я всегда подозревал, что он что-то скрывает. Не пойму, почему. Ущемлено самолюбие? Скромность? Пойду к нему, Леночка.
— Пойди, — согласилась Елена Сергеевна. Крамской уже надевал шинель и фуражку:
— Буян, неси поводок!
Он пришел берегом к зеленому дому Хейно Клаамаса, где жил теперь Желчный Старик. Рядом колхоз строил новый дом Яанусу Хаасу. Хейно не было — ушел на лов в море; Желчный Старик покачивался в качалке.
— Ваш новый дом, я вижу, скоро будет построен, Яанус, — сказал Крамской. — Настроение?
— Скверное. Как видите, сижу в чужом «кикитоле». И ноги как плети. А ваши глаза, капитан?
— Не лучше ваших ног, Яанус. Хотя и стабилизировались. Во всяком случае, я могу прочитать вам газету, в которой говорится о вас.
— Обо мне?
— Скажите, почему вы молчали...
— О братце-то? Поверьте, никому не доставит удовольствия говорить о том, что твой родной брат обернулся волком.
— Не о нем. С этим покончено. В газете говорится о большом камне в
— Убитом?
— Я вижу, он жив, — говорит, улыбаясь, Крамской.
— Значит, они все же спаслись? — спросил, сжимая сильными жилистыми руками поручни кресла-качалки, Желчный Старик.
— Почему вы-то_ молчали, Яанус?
— А по-вашему, я должен был кричать об этом на всех перекрестках?
— Но, может быть, если бы это было известно тогда, когда...
— Когда меня сочли «лесным братом» — по милости некиих добровольных доносчиков, которые сами были хуже всех «лесных братьев», но им верили больше, чем честному капитану дальнего плавания? Вы встречали когда-нибудь взгляд пустых, ничему не верящих глаз, капитан Крамской?
— Встречал, Яанус. Не раз...
...Да, к сожалению, не раз он встречал холодные глаза чиновника, убежденного в своем превосходстве...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru