— Нет, дядя Яанус, — серьезно говорит Элли. — Я люблю Кивиранд и вернусь домой, как только кончу учиться. Учительница наша уходит на пенсию, я буду учить ребят...
— И замуж не выскочишь?
— Обязательно выйду, — лицо ее вспыхнуло.
— Уже парень есть на примете?
— Есть, — признается она.
— Моряк или рыбак?
— Рыбак.
— Ну, ясно, только старый дуб вроде меня мог твоего рыбака не заметить... Я ведь тоже люблю Кивиранд, девчонка, и всегда из самых дальних стран торопился домой...
— Скоро вы будете жить в новом доме. Он такой миленький, этот , вам будет там хорошо! Море под самыми окнами, вы будете видеть его каждый день...
— Да... — говорит Хаас задумчиво. — Буду видеть. А есть один человек в Кивиранде... Возможно, он моря видеть не будет. Только слышать его... А впрочем — будет! Моряки не сдаются...
— Я знаю, о ком говорите... Да вот он идет... с собакой своей. Ой, а за ним председатель и сколько народу! Заговорилась я, опоздала! — Она открыла духовку.— Дядя Яанус, пирог пригорел! Что же делать теперь? Хейно скажет, что я плохая хозяйка...
— Так я и знал, что Хейно — твой суженый... Проговорилась наконец... Хаас смотрит в окно:
— Действительно, целое шествие. Куда они все идут?
— К вам, дядя Яанус, к вам! — сталкивая с противня на стол пригоревший пирог, кричит Элли.
2
Сегодня будний день, но рыбаки принарядились: все в новых костюмах, при галстуках, в белых сорочках. Как будто пришли на торжественное собрание или на бал в Народный дом.
— Принимай гостей, Хаас, — говорит Ханнисте, новый председатель колхоза, молодой и веселый. Отца Ханнисте Яанус знал хорошо: погиб в море.
Яанус смотрит и не верит своим глазам. Рядом с председателем стоят капитан Крамской и пожилой моряк с поразительно знакомым лицом. Ну конечно же, это тот не унывавший никогда весельчак с погибшего корабля, тот самый Ваня, который, сам раненный, умудрялся шутить и поднимать дух остальных — там, в пещере, в лесу... Постарел, разумеется, годы человека не красят...
— Вот мы и снова встретились, дядюшка, — говорит мичман Несмелов («Он и тогда называл меня «дядюшкой»,— вспоминает Яанус Хаас). — К сожалению, все, кого ты тогда спас и которые уцелели, живут в разных местах, далеко — в Полярном или на Курилах...
Мичман крепко обнимает и целует своего «дядюшку» и подзывает двух молодых матросов.
Мичман Петр Афанасьевич Буденков в кругу ленинградских нахимовцев.
— Но вот они — наша смена, гвардейцы Балтики нашей, пришли поблагодарить тебя от имени всей гвардии флота...
Матросы целуют Хааса, как родного отца.
Яанус грозит пальцем Крамскому — он хорошо понимает, чья это затея.
— Ну, а теперь,— говорит председатель Ханнисте,— откроем торжественное заседание за столом...
И вот все сидят за столом — Яанус на председательском месте. Пирог, хотя пригорел, все же вкусен, и килька тоже вкусна, и свежепросольная лососина великолепна. Мичман интересуется, как же случилось, что моряки сочли «дядюшку» убитым.
Хаас скупо рассказывает, что ему прострелили ноги, но в темноте он уполз — полз как червь и скрылся в лесу от проклятых гитлеровцев. Да они его и не искали. Думали, убит.
Хаас умалчивает о всех своих горестях — да и стоит ли о них говорить теперь, когда так радостно видеть моряка, который погиб бы, а благодаря ему прожил еще двадцать лет и проживет, глядишь, еще не меньше пятидесяти! И радостно видеть вокруг себя молодежь — моряков и своих, кивирандских.
Рыбаки дарят Яанусу шикарное кресло на колесах с резиновыми шинами, а балтийцы — крошку , с которым можно управиться и не имея здоровых ног.
Хаас растроган.
— Это ваши штучки, капитан, — укоризненно говорит он Крамскому.
— Им хотелось доставить вам радость, — Крамской показывает на раскрасневшихся моряков.
Потом все идут в лес, к валуну, именуемому «китом». Пещера давно обвалилась, но камень стоит, как стоял тысячу лет, и простоит еще столько. На нем прикрепляют доску — на доске написано по-эстонски и по-русски: «Здесь сын Советской Эстонии Яанус Хаас прятал от гитлеровцев балтийцев с погибшего МО-205 и тем спас им жизнь. Слава ему и честь! Моряки гвардейского дивизиона».
Внимание, оказанное человеку, преображает его. Преобразился и Яанус. Он, правда, взялся за женскую работу — чинит капроновые сети. Но нынче, утверждает он, все перепуталось, не разберешь, где женский труд, где — мужской. Вот, поглядите в окно: женщины, а идут на моторке в море на лов, как мужчины...
Иногда и Хаас ходит в море. Он сидит на руле.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНИЕ ВСТРЕЧИ
1
Фрол и Ростислав идут из гавани в город.
— С Игнашей повторяется история Коркина, — говорит Фрол Ростиславу. — Коркина Людочка до того довела, что он чуть было с флота не вылетел.
Еще бы Ростиславу не помнить! Эта Людочка избрала себе в любовники Глебку. Как отец, бедный, переживал! Родной сын — и жена подчиненного!
— А расстался с ней Коркин, — продолжает Фрол, — и стал человеком. Все «роковые ошибки» да «роковые ошибки», о них говорим мы на диспутах. А когда перестанем их совершать?
— Ну, ни про тебя ни про меня, пожалуй, не скажешь, что мы — жертвы ошибок.
— Мы-то — нет, а простаки ! Игнаша, видишь ли, свою Викторию от троллейбуса оттащил. И этого было достаточно, чтобы она — «Ах, герой!», а он — «Какую я девушку спас!» Поженились. И маются. Ей нужна столичная жизнь, ему — флот. Полный разлад. Да еще две мамаши подыгрывают. Жалко Игнашу!
— А что ему посоветуешь?
— Я бы посоветовал: Игнаша, скажи ты своей Виктории с тещей: «Поезжайте в Москву, а меня оставьте в покое».
— Но он ее любит?
— К сожалению, любит.
— И не разлюбит?
— Не знаю. Все зависит от случая. Такие, как Виктория, иногда вдруг раскрываются во всей красе, и тогда их мужья прозревают. Как по-твоему, что такое боевая подруга? Я так думаю: та, что безропотно делит тебя с морем, не жалуется на твои постоянные отлучки, занимается своими делами — безделье до добра не доводит. Вспомни Коркину. Вот и Викторочка, будь она проклята, донимает Игнашу. Не перевелись на флоте еще Люды Коркины, будь они неладны!
— Ого, да ты знаток женщин!
— Я, Славка, немало повидал в жизни. И хорошего, и плохого. Научился наконец разбираться. Вот Игнаша, к примеру, до смерти хочет ребенка. А она — наоборот. Ребенок ее, видишь ли, свяжет. Она и Стэллу мою осуждает: обвесилась, говорит, пацаном. Штучка! А Игнаша хоть и хлипкий, а парень хороший. Смотри, как борется, чтобы по болезни с флота его не уволили. За это я его еще больше люблю.
— Я тоже. А вот смена настроений его мне не нравится. То сияет, а то придет с берега мрачнее тучи. Последнее время как будто у них все наладилось. Оставил его на корабле нынче, сияет... А надолго ли?
— В молодости, при моем буйном характере я бы знаешь что сделал? Пошел бы к Игнатию в дом и навел бы порядок. Вразумил бы обеих мамаш, а Викторочку...
— Наш Петр Иванович к ней было сунулся, так она, знаешь, его как отбрила? «Я никому, а тем более партийной организации, не позволю вмешиваться в нашу личную жизнь».
— Я бы взял да отшлепал ее по тому месту, откуда ноги растут! Исключено, к сожалению. Положение обязывает, — вздохнул Фрол. — Не могу развернуться. Комдив. Ну вот, я и дома. Будь здоров, Слава. Приходи завтра с Алей.
— Спасибо, придем. До завтра, Фрол.
— До завтра.
Они не предполагали, что им придется встретиться сегодня же ночью.
2
— Ну, как себя чувствуешь, моя девочка? — с нежностью спросил Ростислав Алю.
— Хорошо, — ответила Аля радостно.— Лучше всех, когда ты приходишь.
— А ты была у врача?
— Была.
— Ну и что он сказал?
— Все нормально.
— Правда?
— А разве когда-нибудь я говорила неправду? «Кое-что умалчивала», — хотел он сказать, но воздержался.
— Еще что делала без меня?
— Приходила Виктория. «Ты, — говорит, — с ума сошла, Алька! Обзаводишься ребенком. Если твой тебя бросит, будет очень трудно пристроиться. Кто тебя с довеском возьмет?» А я ей говорю: «Мой — это ты, значит, — поцеловала она Ростислава, — мой меня не бросит до самого кончика жизни». Правильно я ответила?
— Безусловно правильно.
— Я получила от мамы письмо. Она со своим парикмахером собирается в Таллин.
— Это еще зачем?
— Не знаю, наверное, с небольшим запозданием — в свадебную поездку. Спрашивает, нельзя ли остановиться у нас. Я наотрез отказала. Написала: «Поезжайте в гостиницу, если вообще вам захотелось вдруг в Таллин». Я умею быть очень злой, Славочка.
— Не замечал.
— Я не хочу ее видеть. Мне тяжело.
— Ну-ну, успокойся, девочка! Не хочешь видеть — не увидишь. Тебе нельзя волноваться.
— Я думаю, получив мой ответ, она поедет не в Таллин, а в Ригу. Там ведь тоже хорошо шьют портнихи. Она на старости лет стала модницей. Господи, да что я болтаю, когда муж голодный!
И она поспешила в кухню.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
