Между тем, технических новшеств на этих лодках было очень много. Да и организация службы, вводимая на них, отличалась от принятой на прежних подводных кораблях. Она предусматривала некоторое перераспределение обязанностей между членами экипажа. Необходимость быстро и прочно изучить новые подлодки и порядок службы на них, вызвала к жизни памятные в подплаве «пять программ», по которым все без исключения, даже лекпомы и коки, сдавали экзамены.
Это было одно из начинаний, родившихся в процессе интенсивного освоения новых кораблей на Дальнем Востоке, на самом молодом из наших флотов, и перенесённых оттуда на другие моря. Естественно, «пять программ» разрабатывались не кем-то одним. Но особенно много труда вложил в это, как и во внедрение программ в практику, флагманский инженер-механик нашей бригады Е.А.Веселовский, недавний балтиец, человек чрезвычайно инициативный, подлинно творческий. Потом он вернулся на Балтику, как и я.
Зная, что скоро должен буду вступить в командование одной из достраивавшихся «Щук», я тоже досконально изучал устройство новых лодок. Сперва по описаниям и чертежам, затем «на ощупь». Почти всё свободное время проводил на заводской площадке у бухты Золотой Рог, на слипах, где можно было разглядеть и потрогать рукой горловины цистерн, каждый изгиб магистральных труб, каждый клапан. Сверяясь с чертежами, излазил все корабельные закоулки.
Будучи флагманским минёром, я иногда участвовал в учебных (а сперва в испытательных) походах самых первых тихоокеанских «Щук». Командиры давали мне попрактиковаться в управлении маневрами лодки, почувствовать её на ходу. Никто не препятствовал тому, чтобы я, минёр, участвовал в состязаниях по сложной штурманской прокладке. Всё это потом помогло быстрее освоиться на своей лодке.
Однажды командир бригады К.О.Осипов взял меня с собой вместо находившегося в командировке начальника штаба на совместную с армейцами оперативно-тактическую игру по противодесантной обороне.
Руководили ею командующий Особой Краснознамённой Дальневосточной армией В.К.Блюхер и наш командующий М.В.Викторов.
Передо мною, совсем ещё молодым командиром, открылись на этом учении новые горизонты, с какой-то особой отчётливостью раскрылся смысл наших повседневных дел. Сильное впечатление произвело заключительное выступление Блюхера, сама его манера вести разбор, исполненная такта и доброжелательности, уважительного отношения к младшим. Не все участники игры действовали наилучшим образом, но Блюхер, останавливаясь на допущенных ошибках, обходился без резкостей, без чего-либо, похожего на разносы.
— На вашем месте, — говорил он просчитавшемуся в чём-то командиру, — я принял бы вот такое решение... — и объяснял, почему следовало поступить именно так.
Командующий Вооружёнными Силами Дальнего Востока командарм Василий Константинович Блюхер. Владивосток, 1934 год
На разборе, как и во время всей игры, царила атмосфера подлинного воинского товарищества. Как я замечал и в дальнейшем, Блюхер, являвшийся тогда старшим военачальником на Дальнем Востоке (ему был оперативно подчинён и флот), всегда заботился об укреплении чувства локтя между сухопутчиками и моряками.
Опыт командования Щ-109
В ноябре 1933 года, точно в срок, названный в Москве, когда мы ехали на Дальний Восток, поступил приказ наркома о моём назначении командиром подводной лодки «Налим», которая впоследствии получила литерно-цифровое наименование Щ-109. Это была девятая по общему счёту «Щука» на Тихом океане и головная в новой серии, немного отличавшаяся от самых первых. Она имела на полтора метра длиннее корпус, чуть-чуть больше водоизмещение и скорость хода, вместо одного 45-миллиметрового орудия — два: на палубе и ходовом мостике.
Лодка ещё достраивалась на Дальзаводе и заканчивалось комплектование экипажа. А в марте, едва бухта Золотой Рог начала очищаться ото льда, наш «Налим» вышел на ходовые испытания. Проходили они удивительно гладко, и ко мне как-то сразу пришла уверенность в управлении кораблём и на надводном ходу, и при погружениях.
19 апреля 1934 года я собственноручно, как заведено на флоте при вступлении корабля в строй, поднял на подводной лодке Военно-морской флаг. На пирсе, у которого мы ошвартовались, стояли в строю экипажи лодок нашего дивизиона и заводская сдаточная команда, присутствовал Реввоенсовет Морских Сил Дальнего Востока во главе с М.В.Викторовым.
Одновременно поднимал флаг на сторожевом корабле, стоявшем по другую сторону пирса, мой сослуживец по эсминцу «Фрунзе» С.Г.Горшков, также ставший тихоокеанцем. Над бухтой гремел «Интернационал»...
Подводная лодка Щ-109 подходит к причалу в бухте Малый Улисс. Тихоокеанский флот, 1934 год
Конечно, я был горд тем, что в двадцать семь лет стал командиром подводного корабля. Служба на лодках уже бесповоротно сделалась моей военной профессией. А на что способны подводные лодки и как использовать их боевые возможности, — это ещё предстояло познавать и познавать.
На Дальнем Востоке боевая подготовка кораблей сочеталась с освоением малоизученных тогда морей. Когда Щ-109 пошла в первый длительный поход в северном направлении вдоль побережья, нас снабдили копиями старых английских карт, где было указано, что глубины обозначены «по данным шхипера Гека». Кто такой этот шхипер Гек, и когда он тут плавал, я не имел понятия. Никто не знал, насколько можно ему верить, однако иных карт просто не существовало.
И мы не смогли бы, наверное, представить, что у диких пустынных бухт, встречавшихся на маршруте, вырастут ещё на нашем веку крупные города и порты, такие, например, как Находка и Советская Гавань.
Подводная лодка «Щука» покрывалась льдом во время зимнего шторма
Обстановка у восточных рубежей страны оставалась напряжённой, становясь время от времени особенно тревожной. Кораблям часто назначалась повышенная боевая готовность, ограничивались увольнения на берег и возможности для отдыха личного состава. Плавания продолжались и в суровых зимних условиях, когда рубка и корпус лодки, захлёстываемые волной и обмерзающие, подчас превращались в подобие айсберга.
Если место нашей обычной стоянки сковывало слишком крепким льдом, производилось перебазирование в бухты, замерзавшие не так сильно, чтобы всегда быть в состоянии выйти в море готовыми к бою.
В любое время года одна подлодка нашей бригады находилась в дозоре в южной части залива Петра Великого — на дальних подступах к Владивостоку. Ещё одна стояла у причала в часовой готовности к выходу. В дозор уходили «на всю автономность», то есть на полный расчётный срок возможного пребывания в море без пополнения запасов, составлявший тогда для «Щук» 20 суток.
«Щуки» выходят за кромку льдов для несения дозорной службы в заливе Петра Великого. Тихоокеанский флот, Владивосток, бухта Улисс, 1935 год
На день дозорная лодка погружалась, держась на перископной глубине, ночи проводила в крейсерском положении. Мы научились погружаться и всплывать даже при 8-балльной волне. Раньше, пока подводники плавали в более спокойных морях, это считалось невозможным.
Порой разыгрывались штормы такой силы, что за дозорную подлодку начинали беспокоиться старшие начальники. Не забуду, как ещё в первый год командования «Щукой» я получил в дозоре необычную радиограмму за подписью командующего МСДВ: «Разрешаю укрыться в заливе Стрелок».
Нас действительно здорово трепало, однако такого мы не ожидали. Как было поступить? Я посоветовался с комиссаром Лиловичем (самым старшим по возрасту членом экипажа), со своим помощником И.А.Быховским, обошёл отсеки.
Что и говорить, тяжко было людям, но никто не жаловался. Наступала годовщина Октября, и всем хотелось отметить праздник боевой службой: ведь нам доверили оберегать от возможных провокаций подходы к Владивостоку...
Мы с комиссаром радировали, что подводная лодка продолжает выполнять свою задачу. А шторм всё усиливался, и через несколько часов была принята новая радиограмма от командующего: «Приказываю укрыться в заливе Стрелок».
Добрались до этого залива с трудом, шли против огромных волн, и дизеля едва выжимали три узла. Когда отдали якорь в относительном затишье, казалось, переводят дух не только люди, но и сам корабль. А через сутки, едва шторм начал стихать, вернулись на позицию дозора.
Суровой, но и прекрасной школой была такая служба, по сути своей — боевая. Думаю, все, кому выпало послужить в то время на тревожном Дальнем Востоке, оценили потом полученную закалку, пригодившуюся на войне.
Проплавав на Щ-109 два года, я убедился: «Щуки» — лодки надёжные. К их достоинствам относилась особая прочность. Тогда она проверялась в жестоких схватках с океанской стихией, но были все основания полагать, что корпуса и механизмы «Щук» способны выдержать и довольно близкие разрывы глубинных бомб или мин. Война это подтвердила.
Много значит для командира видеть, как у экипажа крепнет вера в свой корабль. Наши подводники относились к вверенному им оружию и технике всё более уважительно, любовно. Поговорив перед стрельбами с торпедистами у них в отсеке, удостоверившись, что всё делается, как надо, я и сам не стеснялся похлопать ладонью приготовленную торпеду, ласково наказать ей: — «Не подведи, милая!».
Неудачных атак у нас не бывало, ни разу после учебной стрельбы не подняли нам неприятный сигнал «Аз» вместо обычного «Добро». И это отнюдь не являлось в бригаде чем-то особенным. Моряки Тихоокеанского флота (так официально стали называться с начала 1935 года прежние МСДВ) достигали высоких результатов в боевой подготовке. За молодым флотом закреплялась репутация передового.
А про себя хочется ещё сказать, что в управлении подводной лодкой, в овладении её боевыми средствами и их применением мне безусловно помогли опыт, навыки, приобретённые на эсминце и на морском бомбардировщике. Полезно, оказывается, будущему подводнику и на надводном корабле послужить, и полетать над морем!
Подводная лодка Щ-123 несёт дозорную службу в Тихом океане
Когда наступало очередное осложнение обстановки на дальневосточных рубежах, и мог в любой момент поступить боевой приказ, я, проверяя мысленно, чему успел научиться, говорил себе: если понадобится, то воевать на этом корабле, с этим экипажем, готов. Мне кажется, я не ошибался.
Мне доверен подводный минный заградитель
У нас на глазах Тихоокеанский флот набирал силу. Побережье уже прикрывали Владивостокский, Сучанский и другие морские укрепрайоны. Всё больше выходило в море советских кораблей, создавались новые соединения подводных лодок. Происходившие в связи с этим передвижения по службе не минули и меня.
Весной 1936 года, вскоре после присвоения мне звания капитана 3-го ранга, я прочёл приказ наркома о своём назначении командиром подводной лодки Л-8, она же «Дзержинец».
Подлодки типа «Л», или «Ленинцы», как называли их по первой такой лодке, вступившей в строй на Балтике, входили в формировавшуюся 6-ю морскую бригаду. Они предназначались не только для торпедных атак, но и для постановки мин заграждения, и были, таким образом, «наследницами» известного в морской истории «Краба», первого в мире подводного минного заградителя, на минах которого в 1915 году подорвался у Босфора германский крейсер «Бреслау». Мощное торпедное и минное вооружение «Ленинцев» (12 торпед плюс 20 мин с зарядом до 300 килограммов тротила), а также относительно сильная артиллерия (два орудия, из которых одно — 100-миллиметровое), сочетались с отличными маневренными качествами и весьма прочным корпусом, позволявшим погружаться на 90 метров. Относясь, как и «Декабристы», к классу больших лодок, они превосходили тех габаритами, водоизмещением, возможной
дальностью плавания.
Особенно внушительно выглядела такая подводная лодка на стапелях. Когда впервые увидел на Дальзаводе свою Л-8, на которой шёл монтаж оборудования, поднялся на её очень высокий мостик и окинул оттуда взглядом почти 80-метровую палубу надстройки, огромность лодки по сравнению с привычной «Щукой», просто поразила. Невольно подумалось: «Как же буду погружать эту громадину и маневрировать такой махиной под водой?»
Незнакомую лодку надо было изучать от А до Я . Одновременно знакомился с назначаемыми на неё людьми. В течение всей службы на Щ-109 я больше всего дорожил сплочённостью команды, считал, что мне с нею повезло: такие дружные и умелые подобрались моряки. Но и на новой лодке экипаж складывался прекрасный, в основном из опытных уже подводников.
Совсем не служил раньше на подлодках только наш комиссар Григорий Федотович Быстриков. Подводные силы флота росли так быстро, что политработников-моряков для новых кораблей стало не хватать, и на Тихий океан была направлена группа вчерашних армейцев, надевших морскую форму лишь перед выпуском из Военно-политической академии. Нельзя не отдать должного этим товарищам: они, как правило, хорошо осваивались на флоте, а опыта партийно-политической работы им было не занимать.
Подводный минный заградитель типа «Ленинец» возвращается в базу после проведения очередных испытаний. Владивосток, 1936 год
Г.Ф.Быстриков служил перед тем военкомом полка на Дальнем Востоке. Он был старше меня на добрый десяток лет, в Гражданскую войну сражался в рядах легендарной Будёновской 1-й Конной Армии.
Григорий Федотович был высокого роста и могучего телосложения, имел размеренную, очень ясную и убедительную манеру речи. Но основой авторитета, быстро приобретённого им в экипаже, явилось умение комиссара находить верный подход к людям, работать с ними так, что каждый стремился отдавать службе все силы. Неудивительно, что столь опытный политработник, прекрасно показавший себя и в непривычных условиях на подводной лодке, вскоре пошёл на повышение. Менее чем через два года первый военком Л-8 стал комиссаром и начальником политотдела Владивостокского укрепрайона, а затем много лет находился на посту члена Военного совета флота.
Большая флотская служба ждала и старшего помощника командира подводной лодки Л-8 капитан-лейтенанта Л.М.Сушкина. Несколько лет спустя он стал командиром одной из подводных лодок, совершивших беспримерный переход через Тихий океан и Атлантику — из Владивостока в Полярный, после чего доблестно воевал в Баренцевом и Норвежском морях. А тогда я нашёл в нём отличного старпома, умевшего обеспечить на корабле должный порядок и заботливо относившегося к команде. Много значило иметь рядом таких людей, как Быстриков и Сушкин, когда надо было осваивать подлодку нового типа, всего вторую такую на Тихоокеанском флоте.
Введение в строй подводного корабля, гораздо более сложного, чем «Щука», потребовало большого труда и времени. Заводские, а потом государственные испытания заняли всё лето и осень 1936 года.
Военно-морской флаг на Л-8 был поднят в декабре. Но зимой плавания не прерывались, — на Дальнем Востоке это уже стало нормой. Базируясь в бухте, которая, хотя и замерзала, но не так, чтобы нельзя было выйти в море, мы сразу же начали плановую боевую подготовку, а весной смогли приступить к выполнению более сложных задач. За следующее лето и эта подводная лодка стала реально готовой к боевым действиям.
Трудный период на флоте
Вспоминая время, когда так много делалось для укрепления обороны страны, не могу умолчать о том, что омрачало тогда нашу жизнь и подчас весьма осложняло службу. В 1937 году на Тихоокеанском флоте начались (а в 1938-м продолжались) совершенно неожиданные аресты командиров и политработников, пользовавшихся до того большим уважением.
Были арестованы командиры бригад подводных лодок А.И.Зельтинг и Г.Н.Холостяков, награждённый уже во время службы на Тихом океане орденом Ленина, командир бригады надводных кораблей Т.А.Новиков, с которым я дружил и нередко бывал у него дома, командиры ряда подводных лодок, особенно в бригаде «Малюток».
Командующий Тихоокеанским флотом М.В.Викторов отбыл в 1937 году в Москву, будучи назначен начальником Военно-Морских Сил страны, но вскоре стало известно, что и он репрессирован.
Такая же судьба постигла сменившего его во Владивостоке Г.П.Киреева, члена Военного совета флота Г.С.Окунева.
После Окунева членом Военного совета стал Яков Васильевич Волков, который в мои курсантские годы был военкомом нашего училища. Уверен, что ни один курсант-фрунзевец тех лет не забыл этого душевного, обаятельного человека. Быстро заслужил Я.В.Волков, всегда близкий к людям, глубокое уважение и у тихоокеанцев. Но несколько месяцев спустя, арестовали и его.
Мне довелось снова увидеть Якова Васильевича, когда он приехал в Ленинград, проведя восемнадцать лет в лагерях. Реабилитация застала его дряхлым стариком, и на свободе он прожил недолго.
Трудно было понять, что происходит. После того, как оказался арестованным самый близкий мой друг капитан 2-го ранга И.М.Зайдулин, которого знал весь флот, в невиновности которого у меня не могло быть никаких сомнений, я уже не мог верить, что все, кто подвергся репрессиям, — враги народа. Зайдулин командовал одной из трёх знаменитых тогда подлодок Щ-123, где все члены экипажей были орденоносцами.
Командир подводной лодки Щ-123 Тихоокеанского флота Измаил Матигулович Зайдулин. Владивосток, 1937 год
Чувствовалось, сомневались в этом и мои товарищи, хотя мало кто решался высказывать такие сомнения вслух.
Совершенно неожиданно для всех нас был арестован командир нашего дивизиона Николай Степанович Ивановский, заслуженный моряк, участник боёв гражданской войны на Волге, Каме, Каспии. Весной 1938 года выяснилось, что он, уже осуждённый, находится в пересыльном лагере близ станции Вторая Речка под Владивостоком, и его можно там навестить. Командиры всех трёх лодок дивизиона — Л.Г.Чернов, А.Ф.Кулагин и я — отправились туда и получили непродолжительное свидание с Ивановским. Нас предупредили, что нельзя вести разговор ни о том, за что Николай Степанович осуждён, ни о делах службы. В чём конкретно он обвинялся, мы не знали. Но отношение к бывшему комдиву командиры выразили уже своим приездом, привезёнными гостинцами. Ивановского отличала жёсткая требовательность, иногда он бывал грубоват, однако представить его врагом было невозможно.
Должен сразу сказать, что Н.С.Ивановский, И.М.Зайдулин, Т.А.Новиков, Г.Н.Холостяков, как и ряд других тихоокеанцев, ещё до войны были освобождены и реабилитированы, восстановлены в партии и в воинских званиях, вернулись в боевой строй флота. Но многие другие исчезли навсегда.
Непонятные аресты сказывались на настроении командного состава, подрывали у людей уверенность в себе. Опасаясь быть в чём-то заподозренными, многие командиры стали проявлять чрезмерную осторожность, действовали по принципу «как бы чего не вышло». Заметна была нерешительность и у наших старших начальников. Не планировались больше походы кораблей с усложнёнными задачами, такими, как прогремевшие в 1936 году на всю страну походы «Щук» из пятой морбригады Холостякова, участникам которых вручались награды в Кремле.
Перемены к лучшему
Перемены к лучшему наметились после прибытия на Тихоокеанский флот Н.Г.Кузнецова, назначенного первым заместителем командующего, и особенно после того, как он стал в январе 1938 года нашим командующим флотом. Николай Герасимович, имевший тогда звание флагмана 2-го ранга (соответствует нынешнему контр-адмиралу), незадолго перед тем вернулся из Испании, где был советником в республиканском флоте. Уже соприкоснувшись с современной войной, с фашистской агрессией, он видел необходимость повысить напряжённость боевой учёбы, снять ограничения, идущие от перестраховки.
С каких-то пор повелось, например, чтобы штабы плавающих соединений, ссылаясь на неустойчивость дальневосточной погоды, составляли план боевой подготовки в двух вариантах: для «нормальной» погоды и на случай сильного тумана или шторма.
Кузнецов решительно с этим покончил. Нормальной стала считаться такая погода, какая есть. Принимались и другие меры для приближения учёбы корабельных экипажей к вероятным условиям боевых действий, стали поощряться командирская решительность, инициатива.
Мороз 25 градусов, шторм 10 баллов
Это побудило и меня задуматься над тем, как активизировать боевую подготовку в зимний период. Я составил докладную записку, в которой предлагал послать нашу подводную лодку в относительно отдалённый район (в международных водах южной части Японского моря), обычно нами не посещаемый, но где, очевидно, понадобилось бы действовать подводникам в случае войны. Имелся в виду поход на полный срок автономности 30 суток и на режиме, который соблюдался бы при нахождении на позиции в военное время: днём под водой, ночью надводное крейсирование и зарядка батарей.
Командующий Тихоокеанским флотом флагман 2-го ранга Николай Герасимович Кузнецов. Владивосток, 1938 год
Кузнецов одобрил предложение, но на такой поход требовалось теперь разрешение Москвы. «Добро», в конце концов, дали, однако район назначили другой, — ближе к своим берегам, но в более северных широтах. Между тем наступила самая суровая пора зимы, и потому пришлось дополнительно позаботиться об обеспечении надёжности плавания при сильных штормах и низких температурах. Крышки люков палубной надстройки закрепили в открытом положении, чтобы обмерзание надстройки не помешало погружению, и сняли волнорезы торпедных аппаратов. Повреждение волнорезов льдом лишило бы лодку возможности использовать своё главное оружие.
Поход был очень трудным. Но уже в начале его мы хорошо отработали погружение и всплытие в штормовых условиях. Это было уже освоено на «Щуках», а на «Ленинце» производилось впервые. Научились бороться с обледенением лодки. Потом, уйдя севернее, держались близ кромки сплошного льда, постоянно встречаясь с плавучими льдинами, а то и оказываясь под ледяными полями. Прежде чем всплывать, проверяли через зенитный перископ, светлеет ли над головой.
Морозы доходили до 25 градусов, штормы — до 10 баллов. Лодка обмерзала на ветру так, что могла погрузиться лишь после приёма нескольких тонн добавочного балласта, а под водой, по мере того как лёд таял, её приходилось неоднократно поддифферентовывать. Верхняя вахта обмораживала лица, да и в отсеках нельзя было согреться: экономили заряд батареи.
Но экипаж держался стойко. Мы пробыли в назначенном районе весь запланированный срок, выполнили всё намеченное. Лодка не имела никаких существенных повреждений, доказала свою отменную прочность. Проверили себя и люди, многому при этом научившись.
За время нашего плавания Уссурийский залив сковало крепким льдом. Путь в базу лодке прокладывал тральщик, заменяя ледокол, но всё равно на последний десяток миль ушло десять часов. Наша Л-8 была вполне исправна и боеспособна. Если бы потребовалось, безусловно, могла, пополнив запасы, немедленно выйти в новый поход. Однако вид имела, что и говорить, не парадный: льдом во многих местах содрало покраску, проглядывала кое-где ржавчина, погнулись леерные стойки на палубе.
Вскоре прибыл командующий флотом, и сопровождавший его командир нашей бригады счёл нужным, проходя по пирсу, заметить:
— Не жалел свою лодку командир...
Н.Г.Кузнецову это не понравилось, и он резковато ответил:
— Командир выполнял поставленную задачу и при этом не жалел прежде всего себя.
Командующий поздравил экипаж с возвращением из похода, поблагодарил за службу. Обойдя потом отсеки, он выразил удовлетворение состоянием техники, порядком на корабле. Мне было приказано подготовить инструкцию по управлению подводной лодкой данного типа и серии со специальным разделом: «Особенности управления в условиях зимнего плавания». Написанная мною инструкция была издана Управлением подводного плавания Главного штаба ВМФ.
Через два месяца после того памятного похода я был назначен командиром нового дивизиона «Ленинцев», в который вошли шесть подводных лодок. Все они тогда ещё достраивались. Моим основным рабочим местом на некоторое время снова стал Дальзавод. А затем пошли испытания: швартовные у пирса, заводские ходовые, государственные... В государственных я по совместительству с должностью комдива, участвовал в качестве так называемого сдаточного капитана, назначаемого приказом по заводу.
Строитель Терлецкий
В то время мне довелось познакомиться с интересней шим человеком, которого помнят многие подводники не одного поколения, служившие на разных морях. Это Константин Филиппович Терлецкий, который был строителем двух первых подлодок нашего дивизиона: Л-11 и Л-12.
Константин Филиппович Терлецкий, выдающийся строитель подводных лодок
Его должность можно сравнить с прорабской. Строитель «вёл» подводную лодку с её закладки, продолжал руководить всеми работами там, где она достраивалась и спускалась на воду, и сдавал флоту свой объект номер такой-то готовым к плаванию. Называть военный корабль кораблём, а тем более подводной лодкой, на заводе не полагалось.
Словом, на заводской площадке, на слипе, строитель являлся самым главным лицом. А Терлецкий был в этой должности, если можно так сказать, «ещё главнее», ибо пользовался огромным личным авторитетом как у заводского персонала, так и у моряков.
Он служил в своё время едва ли не на всех типах подводных лодок, существовавших в старом русском флоте, причём был и инженер-механиком, и старпомом, и командиром корабля. В Гражданскую войну руководил переброской балтийских подлодок на Каспий, выполняя распоряжение Ленина. Потом работал в Главном управлении кораблестроения, в конструкторских бюро, на заводах. Он строил и «Декабристы», и «Щуки», а затем «Ленинцы». Глубокий знаток техники, связанный с подплавом десятки лет, он мог рассказать, каким было то или иное устройство раньше, как и почему приняло свой нынешний вид. И неустанно искал возможности что-то ещё усовершенствовать.
Высокий, усатый, не по годам подвижный, Константин Филиппович носился по отсекам и палубам лодок, вечно всюду нужный, потому что на сооружаемом корабле знал всё лучше всех. Он всегда старался учесть
пожелания командиров, с ним было легко улаживать возникавшие по ходу работы вопросы.
Меня спас Н.Г.Кузнецов
Подводные минзаги нашего 42-го дивизиона проходили испытания уже быстрее, чем первые «Ленинцы». К осени 1938 года четыре из шести лодок подняли военно-морские флаги и начали учебные походы. Казалось, дела в дивизионе идут неплохо. Однако кто-то, видно, судил о людях не по их делам, а как-то иначе. Моя служба чуть не прервалась. Об этом, наверное, тоже следует рассказать, чтобы было понятно, что могло случаться в то время. А также и потому, что из этого случая видно, каким человеком был Николай Герасимович Кузнецов.
Однажды в начале декабря, сразу после подъёма флага, мне передали по телефону приказание явиться через два часа к командующему флотом. Это не могло не удивить: никаких ЧП у нас не было, никакие совещания, где я мог понадобиться, не готовились. Не планировались даже выходы в море: их пришлось приостановить из-за тяжёлой ледовой обстановки в заливе.
Приветливо меня встретив, Н.Г.Кузнецов попросил кратко доложить о состоянии дивизиона, но я сразу понял, что вызван не для этого. Затем последовал вопрос, давно ли я ездил в отпуск в Европу. Так говорили на Дальнем Востоке об отпусках в европейскую часть страны, связанных с длительным отрывом от службы. Воздушного сообщения ещё не было, и потому отпуска давались нечасто. Я ответил, что не был в отпуске более двух лет, как и почти весь командный состав дивизиона.
— В отпуск за оба пропущенных года отбудете сегодня, — объявил командующий, и, заметив, должно быть, некоторую мою растерянность, повторил:
— Понятно? Сегодня. Командир бригады в курсе. А сейчас зайдите к моему заместителю по тылу.
Спросить командующего, чем вызвана такая скоропалительность, я не решился. Ничего не смогли объяснить ни его заместитель по тылу М.П.Скриганов, ни командир нашей бригады А.Т.Заостровцев. М.П.Скриганов вручил мне путёвку в Сочинский санаторий «Кавказская Ривьера» и билет на скорый поезд Владивосток–Москва, уходивший вечером того же дня. А.Т.Заостровцев уже подписал мой отпускной билет на 86 суток: по месяцу за два года плюс дорога. Получив согласие комбрига на то, чтобы в дивизионе меня замещал опытный командир лодки В.В.Киселёв, я отправился передавать ему дела.
Через час после того, как поезд тронулся, в моё купе неожиданно заглянул Н.Г.Кузнецов в штатском костюме. Оказалось, он ехал в Москву на совещание в своём служебном вагоне. Николай Герасимович сказал, что хотел посмотреть, как я устроился, и быстро удалился. Больше мы в пути не виделись. Создалось впечатление, что командующий заходил, чтобы удостовериться, что я выехал из Владивостока.
Дорожные впечатления, а затем прекрасный отдых в Сочи постепенно развеяли смутную тревогу, вызванную непонятной внезапностью моего отпуска. Но когда срок путевки уже кончался, в санатории появился мой однокашник по училищу, служивший на Балтике, который сообщил, что видел приказ наркома о моём увольнении с флота. Как отнестись к такому известию? Верить или не верить ему, я не знал.
За что могли уволить кадрового командира тридцати двух лет от роду, недавно получившего звание капитана 2-го ранга? Перебирая в памяти последние события своей жизни, я не находил этому разумного объяснения.
Наш дивизион был на хорошем счету, никаких серьёзных претензий по службе мне не предъявлялось. В 1937 году арестовывался один из моих братьев, о чём я немедленно подал рапорт, но брата уже освободили за полной невиновностью. Оставалось одно — близкое знакомство с несколькими командирами, которые были арестованы, а некоторые и осуждены.
Отпуск между тем продолжался. Его хватило и на то, чтобы погостить у родственников в Москве, навестить друзей-однокашников в Ленинграде. И среди товарищей по училищу тоже нашёлся человек, утверждавший, что читал приказ о моём увольнении из кадров флота. Тут мне стало не до шуток. И не о себе одном тревожился. Во время отпуска женился... Чтобы не томила неизвестность, решил вернуться во Владивосток немного раньше срока, оставив жену-студентку у родственников в Москве.
Нетрудно представить, с каким волнением входил я к командиру бригады. А тот, выслушав мой уставной доклад о прибытии из отпуска, как ни в чём не бывало, стал вводить меня в текущие дела, очередные задачи. Спрашивать после этого, а не отчислен ли я, показалось нелепым. Через час я уже был на плавбазе своего дивизиона. Служба продолжалась. Я успокоился, в начале лета приехала на Дальний Восток жена. Т о, что меня будто бы увольняли с флота, скоро стало представляться каким-то дурацким сном.
Но приказ об отчислении всё-таки отдавался. Позже наш комбриг А.Т.Заостровцев рассказал, что, когда этот приказ поступил в штаб флота, командующий задержал его исполнение и запретил объявлять мне. А так как сам Кузнецов должен был уехать из Владивостока, он отправил меня в отпуск.
К моему возвращению поспел новый приказ, которым отменялся касавшийся меня пункт об отчислении в прежнем приказе. Этого Кузнецов добился в Москве. Уж не знаю, кто другой на месте Н.Г.Кузнецова взял бы на себя такую ответственность, особенно в то трудное время.
Оба приказа (их номера и даты я смог найти позднее в своём личном деле) подписал М.П.Фриновский, возглавлявший несколько месяцев Наркомат ВМФ, куда он пришёл из органов НКВД, не имея раньше, насколько мне известно, никакого отношения к флоту. Теперь известно, что Фриновский являлся одним из приспешников и Ежова, и Берии, который потом ликвидировал и его. Весной 1939 года наркомом Военно-Морского Флота стал Н.Г.Кузнецов.
Народный комиссар Военно-Морского Флота СССР Николай Герасимович Кузнецов
Николая Герасимовича, человека сдержанного, отличали глубокая внутренняя порядочность, развитое чувство товарищества. Таким он оставался и много лет спустя, в послевоенное время. Сослуживцев не забывал. Всегда был способен не в ущерб делу и требовательности обхватить рукой за плечи, дружески спросить: «Ну как служится?»
Тогда, в тридцать восьмом, его рука тоже символически легла мне на плечо, защитила и не дала в обиду. Знаю, что Н.Г.Кузнецов заступался, как мог, и за многих других. А в сущности, — он заступался за Военно-Морской Флот!
В том же году меня направили в Военно-морскую академию. Это подтверждало, что инцидент с отчислением окончательно исчерпан. На учёбу я не просился, рапортов не подавал. Инициатива исходила от командования. Н.Г.Кузнецов, ставший уже наркомом ВМФ, изменил прежний порядок отбора кандидатов в академию, при котором туда скорее попадали те, кто сам этого добивался. Иногда малоопытные ещё командиры, не созревшие для продвижения по службе. Кое-кого приходилось назначать после академии на прежние должности. Теперь кандидатов называли командиры соединений. О том, что надлежит готовиться к вступительным экзаменам и отъезду в Ленинград, мне стало известно из приказа командующего.
Продолжение следует
