Он сгреб со стола книги, тетради, перенес на диван. Тут я увидел, какой в комнате беспорядок. Что они, прибрать не успели?
— Я же тебе сказала, Андрей...
— Ни в какую они столовую не пойдут! — рассердился дядя Андрей. — Я сейчас спущусь в гастроном, и мы попируем. Не каждый день приезжают ко мне сын с племянником.
Он схватил фуражку и вышел. Светлана Иванна пожала плечами. Подражая матери, пожала плечами и Мариэтта. Мы остались вдвоем.
— Видал?— спросил Валерий и отвернулся к окну.
И я тут только понял, почему в нашем доме и в доме у деда никогда не говорили о Светлане Иванне и я не знал о существовании Мариэтты. Светлана Иванна — вторая жена дяди Андрея. Мариэтта — не его, ее дочь. И они командуют в доме и командуют дядей Андреем. Я никогда не видел его таким приниженным.
Хотя ничего занятного на улице не было, кроме чахлых деревьев, Валерка смотрел не отрываясь в окно. Затылок у него вздрагивал.
Раньше я ненавидел Валерку. Теперь я его жалел. А что, если бы мою маму, мою милую маму заменили такие Светлана Иванна и Мариэтта? Впору повеситься!
Дядя Андрей вернулся с .
— Валерка, скатерть! — скомандовал он, разгружаясь. Они постелили скатерть.
— Тарелки, стаканы!
Он расставил по столу бутылки с лимонадом — вишневым и яблочным, большой шоколадный торт, колбасу, сыр и булки.
— Светлана, нельзя ли чайку? — крикнул он.
Из соседней комнаты вышла Мариэтта:
— Мама ушла на доклад.
Мариэтта взглянула на стол, передернула носом.
— За квартиру счет принесли, а Андрей устраивает пышные фестивали! — сказала, как взрослая.
Теперь я, понял, почему Валерка отца называет «Андреем».
Мариэтта, села, поставила локти на стол и уставилась на меня, Хотя бы тарелки расставила, очковая змея!
Дядя Андрей включил в штепсель .
— Завтра по плану, ребята, вы у нас, на ракетных, — сказал он, нарезая колбасу и аккуратно раскладывая ее на тарелке.
— Покажем. Посмотрите наше чудо, и, если позволит погода, может быть, выйдем в море.
Он оживился и, казалось, не замечал Мариэтты. А она налила себе лимонаду и принялась есть. Вы бы видели, как она ела! Колбасу, сыр уминала, будто не ела три дня. Отрезала большущий ломтище шоколадного торта. Жевала, запивая все лимонадом.
— Знаете что, ребята? Пока закипит чайник, вы ешьте. Да ешьте побольше, а то...— Дядя Андрей покосился на Мариэтту — шоколадные крошки прилипали у нее к подбородку.
Он поднял стакан с лимонадом.
— За тех, кто в море!
И повторил:
— Нажимайте, ребята!
Мы доели то, что осталось от Мариэтты (уничтожала она еду с космической скоростью). Разговор при ней вовсе не клеился.
А мне было обидно за дядю Андрея. Офицер, командир ракетного катера, а это что-нибудь да значит, и вдруг допустил, что очковые змеи заползли в его дом!
Проводив нас до крыльца, оглянувшись (не увидела бы Мариэтта), он сунул Валерию в карман несколько .
— Не надо, папа!
— Молчи,— шепнул дядя Андрей.
Он довел нас до калитки.
— До завтра, ребятки!
— До завтра!
Хороший он человек...
— Ты представляешь, Максим, вот так каждый день, каждый день...— сказал вдруг Валерий. — Как я их ненавижу!
Я не стал спрашивать, где его мама. Умерла или дядя Андрей с ней разошелся?
Уже стемнело, зажглись фонари на Гвардейском проспекте, и в гавани стали загораться огни. Они вспыхивали, как фейерверк, перебегали с места на место, появлялись то высоко, то низко.
И когда мы вышли к морю, перед нами снова возникла гриновская картина: целое море огней, для нас еще непонятных; опытный глаз моряка различил бы, что они означают. И маяк подмигивал огненным глазом.
Мне показалось, что я в Зурбагане. У ног моих плещут холодные волны, и пустынное, темное море зовет меня вдаль...
РАКЕТНЫЕ КАТЕРА
Ракетные катера стояли у пирса, как большие серые птицы. Мы с Валерием попали на флагманский катер. Командовал им дядя Андрей. Вчера он был словно другим человеком. Сегодня это был волевой командир.
Стоило едва заметно кивнуть головой, дать знак глазами — и его уже понимали без слов. Только и слышалось: «Есть, товарищ капитан третьего ранга!», «Есть, товарищ капитан третьего ранга!»
Не только люди — все умные, удивительные машины подчинялись ему. Он, радушный хозяин, повел нас по кораблю. По сравнению с «Никоновым» ракетный катер был лилипут перед Гулливером, но на нем было все, как на большом корабле, только в меньших размерах: и каюты, и кают-компания, в которой кожаные диваны мигом могли превратиться в спальные места, и камбуз с плитой, на которой едва умещались две сковородки или кастрюля с борщом.
Нам показывали все, что не составляло секрета, и дядя Андрей объяснял, как работают те и другие приборы — умники и хитрецы. Привел он нас в боевую рубку, где собрано все управление, и показал таинственную кнопку: нажмешь — ракета вылетает из своего убежища, называемого «ангаром», и устремляется к цели. О том, что чувствует командир корабля, нажимающий кнопку, дядя Андрей уже говорил — в Таллине, когда был у нас дома.
Матросы — ну чуть постарше меня, на каких-нибудь два с половиной — три года, — показывали нам каждый свое «хозяйство». И тут, честное слово, я понял, как мало знаю и сколько узнать предстоит. А усвою ли я то, что нужно? В классах все казалось мне куда проще. Ан нет, где уж тут простота! «Современный корабль — это вещь»,—- сказал какой-то шутник.
И вот мы собрались в боевой рубке со сплошной стеклянной стеной и слышали, как на мостике над нашими головами дядя Андрей отдал приказание: со швартовов сниматься.
И корабль дрогнул, вышел из бухты в широченное открытое море.
По Балтике гуляла густая волна, и толстые струи воды потекли по стеклу.
Я никогда не ходил на торпедном катере, только читал о нем, знал, что Фрол Живцов вывел свой катер из «вилки» и Никите Рындину в походе «всю вытрясло душу», но те катера уже устарели — могли устареть же за двадцать лет! А этот — ракетный — стремится вперед, словно птица... Эх, жаль, что мы не увидим стрельбу!
Катер описал большую дугу, вернулся к причалу и снова затих, как птица, сложившая крылья.
— Понравилось? — спросил дядя Андрей.
Кто бы сказал, что не понравилось? Лишь ненормальный.
Конечно, за те годы, что я буду учиться, построят и новые корабли, и они, мало того что будут быстрее ветра скользить по волнам, может быть, станут взлетать, парить в воздухе и снова врезаться в волну; но если и не построят таких, я пойду на ракетные катера.
Не поход на огромном крейсере, который был тоже хорош, а вот этот короткий, но поучительный выход был моим первым крещением в соленой купели (кажется, так называл службу морю Новиков-Прибой).
В этот день я почувствовал себя моряком не потому, что был в форме. Я почувствовал, что ничего мне не надо, кроме соленого моря, в котором бежит мой корабль.
Конечно, придется много учиться. Что запомнил я о великолепных приборах, которыми на корабле управляли умело матросы? Только названия этих приборов: «Нептун», «Гюйс», «Русалка». А устройство их, принципы действия? Это все впереди.
Придется много ночей просидеть над учебниками.
Первый, кого я встретил в училище, был отец. На плечах— полковничьи погоны. Он приехал в Медицинскую академию на доклад: пришил и прирастил матросу руку, оторванную лебедкой. Такое дело, а он говорит о нем скупо, почти в двух словах.
— Вместе поедем домой, сынок. Получил разрешение вернуться в свой госпиталь. Я зайду за тобой вечером.
Но, уходя, говорит такое, что я настораживаюсь:
— Мама так ждет тебя! Она ведь совсем одна. Ингрид скрашивала ей одиночество...
Мне только вчера снился сон: мы с Ингрид бродили по лесу. И она потерялась. Я кричу: «Ингрид, Ингрид! Ингрид, ко мне!» Ее нет и не слышно. Ни хруста веток под лапами, ни лая. Куда же она задевалась? Я хожу и кричу: «Ингрид, Ингрид!..» И я чувствую, что больше ее никогда не увижу.
Дома, бывало, проснешься, протянешь руку — она тут, с тобой рядом. Лизнет тебе руку. А здесь я проснулся на крейсере и не мог убедиться, что она не пропала...
— У нас большое горе, сынок! — говорит отец, поднимаясь, — он торопится на доклад.— Вот от мамы письмо. Прочти и помни, что заживают самые глубокие раны...
«Дорогой мой сыночек. Пишу тебе о нашем горе. Ингрид у нас больше нет. Совсем больше нет нашей Ингрид. Я уезжала в командировку и оставила ее на попечение Натальи. Без меня у Ингрид родились щенки. Наталья знала, что Ингрид не пускает к своим щенкам посторонних, но все же стала их ворошить. Ингрид укусила ее. Наталья вообразила, что Ингрид взбесилась. Конечно, не была Ингрид бешеной, она защищала щенят. Но Наталья позвала знакомого милиционера...»
Бог ты мой! Мне только вчера на глаза попалось в газете стихотворение Щипачева «Собака»: «Под самое дуло, к , к теплым, слепым ползункам. Она не показывала оскала. До этого ли! Жарко дышалось ей. Черное дуло искало белое пятнышко между ушей».
У Ингрид между ушей было черное пятнышко. Славный такой полумесяц. Она, наверное, надеялась: дверь откроется, и я, папа, мама придем к ней на помощь. Мы не пришли!
«Щенята тоже погибли. Я опоздала на один день, — пишет мама.— Отец больше не хочет видеть Наталью. Я ей сказала об этом. Она страшно обиделась. «Я из-за вас хожу на прививки».
Ингрид! Черный комочек спит у меня на руках; щенок с еще не стоящими ушками, переваливаясь, бегает в Кивиранде по саду; озабоченная взрослая Ингрид спешит мне на помощь, когда я держусь за борт потерпевшей крушение «Бегущей». Ты готова была за меня отдать жизнь! А как ты просила: «Не уезжай».
Будут другие щенята, будут другие овчарки, но Ингрид на свете не будет уже никогда... .
Можно любить горячо, но можно и горячо ненавидеть. Я сейчас ненавидел тетку Наталью. И такие люди еще о себе воображают! Только Вадиму я рассказал о своем горе.
Не каждый поймет, что можно горевать о собаке, даже если собака твой верный и преданный друг. Когда кто-то пожалел Лайку, сгоревшую в космосе, Самохвалов принялся разглагольствовать, что одна собачья жизнь, принесенная в жертву освоению космоса, — чепуха. Собака — всего лишь собака!..
И я скрыл от остальных одноклассников свое горе.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
