Во время войны Кобахчольцев одолевали дикие кабаны, выжирая и вытаптывая большие площади посадок кукурузы. Война с ними велась, начиная со времени достижения молочно-восковой спелости початков и до полной уборки. Вера исключала всякую возможность контакта со свиньями, поэтому использовался самый доступный для них способ шумового отпугивания. Вооружались ведрами, тазами, колотушками и барабанили по ним периодически днем и ночью, при этом орали, свистели, словом, шумели, как могли.
Площади посадок были значительные, и обеспечивать круглосуточную и повсеместную какофонию было затруднительно, да и кабаны адаптировались к этим условиям и спокойно по ночам «под шумок» опустошали участок за участком. Выход был найден в один из базарных дней. Кобахчольцы пожаловались Лагодехским кунакам и пригласили поохотиться на свиней на территории их угодий. Лагодехские охотники с радостью занялись этим и в свободное от работы время устраивали засады или «гаяли» с помощью местных жителей. Отстрелянных свиней надо было дотащить и погрузить в телеги или машины, которые оставлялись на, дороге на окраине села. Кобахчольцы, от мала до велика, наблюдали за всем происходящим, но никто пальцем не притрагивался к убитым кабанам, только плевались и ругались: «донгуз», «шайтан» и т.п. Мне не довелось, а вот брат Вова добыл-таки там своего кабана.
А еще один эпизод, связанный с кунаками, мне не пришлось вспоминать, я его вычитал в собственном дневнике. (см. «Кое-что из дневника»)
РЕЧКА, ЗАПОВЕДНИК
В летнее время наиболее часто посещаемыми объектами для нас была речка и, конечно, заповедник. Купаться в жару ходили на нашу Лагодехскую речку, взрослые иногда, а мы ежедневно. Строили из камней запруды высотой до метра. Забивали их ветками с кустарников, создавая, таким образом, желаемый подпор, и плескались в этом рукотворном водоеме от души, до посинения. Наша речка, как и все горные речки, часто меняла русло и имела в предгорье довольно широкую пойму, сплошь состоящую из камней – от огромных валунов, до мелкого гравия, и местами песка. Летом камни раскалялись так, что нам босоногим приходилось добираться до речки только бегом. Мы очень наловчились это делать, а новичкам приходилось туго.
Ближе к концу лета количество воды в речке заметно уменьшалось и купаться там становилось не интересно и тогда мы перемещались в заповедник, где примерно в 700 метрах от последнего на нашей улице дома Млокосевичей, был водозабор, или «шлюз», как мы его называли, который обеспечивал подачу воды в район «табаксырья». Вода там была холоднее, но зато было гораздо глубже, местами с головкой, и можно было поплавать и главное понырять.
Водозабор одного из ручьев в заповеднике.
По каждой Лагодехской улице, ориентированной с севера на юг протекали, да и сейчас протекают, безымянные ручьи, используемые главным образом для полива садов и огородов. У каждого хозяина дома имелся свой отвод от ручья в виде канавки вдоль северной (верхней) стороны участка. Когда надо было полить огород, основной ручей перекрывался с помощью тяпки, и часть воды устремлялась по канавке в огород и далее, таким же образом, по междурядьям.
В детстве я очень любил заниматься этим делом. Было интересно управлять течением этой воображаемой реки. Похоже, не случайно подался потом в гидротехники. Перехват воды в эти ручьи осуществлялся в заповеднике из текущих там естественных ручьев, примитивными водозаборами . Эти мирные, едва слышные летом речки и особенно ручьи иногда по весне становились неуправляемыми и приносили немало хлопот жителям.
Где-то в начале сороковых годов я был свидетелем очередного наводнения. Мы жили уже во втором доме, когда проснувшись от криков соседей и выбежав на улицу, обнаружили, что по ней сплошь течет вода. Наш ручеек вышел из берегов и по нему время от времени проплывали различные предметы домашнего обихода.
А вот на третьей улице пострадали огороды, примыкающие непосредственно к пойме реки. Оказалось, что часть нашей речки отделилась, прорвалась где-то ниже Млокосевичей и разгулялась по второй и третьей улицам.
А основное русло, вблизи малой горы мы наблюдали через день. Зрелище не для слабонервных. В таком состоянии я нашу речку не видел никогда. Стоял страшный рев, а по воде плыли с бешеной скоростью, сваленные где-то выше деревья или то, что от них осталось.
Ударяясь о берега деревья, переворачивались вокруг своей оси, а иногда и вздыбливались, обнажая то корни, то сучья, то большие ветки. Нет худа без добра - предприимчивые люди в низовьях вылавливали эти деревья на дрова. Приблизиться к этому разгулу стихии ближе, чем на 10-15 метров никто не рискнул.
На дамбе
После войны в том месте, где речка имела обыкновение прорываться в город, были построены бетонные заградительные дамбы. С тех пор, как мне помнится, наводнений в городе больше не было.
Бесплатный гравий, песок и крупные камни с речки использовались первопоселенцами не только в строительстве казарм, складов и других капитальных сооружений, но и в жилом строительстве, в частности при возведении экзотических каменных заборов. Такие заборы выкладывались из камней в сухую, без растворов, высотой чуть более метра и исключительно со стороны переулков или улиц. Между соседними участками таких заборов я не видел. А в нашем втором доме заборы, примыкающие к Рабочему переулку (Робакидзе) от нашей улицы и до самой речки были в то время с обеих сторон каменными.
Как мне сейчас представляется, этот переулок наиболее коротким путем соединял казармы с речкой и далее с постами и появился он одним из первых в урочище (когда поселян еще не было). Скорее всего, вначале здесь проходила тропа, потом появилась просека, а затем и конная дорога параллельная Закатальскому шоссе. Первопоселенцы, когда получили наделы, построили свои заборы из самого доступного в те времена материала. Когда осваивались сады и особенно огороды, жители при копке грядок то и дело натыкались на камни разной величины и оставляя мелкие удаляли крупные и очень крупные. У нас в первом доме они частично складывались под балконную часть дома, а во втором шли на наращивание каменного забора по высоте.
Заповедник, вернее ту его часть, которая входила в междуречье от Млокосевичей до средней горы, мы исходили вдоль и поперек. Забирались и повыше. Всегда мечтали добраться по лезгинской тропе до высокогорных озер, о которых рассказывали наши кунаки, и взглянуть на Лагодехи с высоты, где кончается лес на среднем бугре. Эту мечту мне удалось осуществить лишь в 1970 году, но об этом ниже.
Наиболее часто посещались водопад на Шромке и серные источники на нашей речке. Часто, потому как приходилось водить туда на экскурсии знакомых и родственников, приезжающих к нам погостить из Тбилиси. Под водопадом обычно купались, потом перекусывали и возвращались домой. Все это укладывалось по времени в 3-4 часа, от завтрака до обеда. Серные источники посещались реже, так как были не так доступны, как водопад. В те времена еще сохранились остатки сложенных из камней и оштукатуренных прямоугольных ванн-купален, которые были построены и функционировали во времена Демидовского правления заповедником.
Для того, чтобы попасть на купальни, надо было в самом конце пройти какое-то расстояние по довольно страшному уступу, шириной, местами, менее двух метров. Нависающая над тобой с одной стороны высоченная скала, из которой сочится серная вода, и глубочайший вертикальный обрыв, с другой стороны, плюс мокрый и скользкий от серной воды уступ, мягко выражаясь, очень впечатляли.
Еще одна достопримечательность находилась на нашей ближней «монастырской» горе, окаймляющей Лагодехи с востока. Где-то на высоте три четверти горы, на небольшой площадке, просматривались каменные остатки сторожевого поста, оставшиеся, как считали местные, со времен войны с Шамилем. Добираться туда было довольно трудно из-за крутизны. Выручали многочисленные кустарники, подтягиваясь за ветки которых, мы, пыхтя, вскарабкивались наверх. Зато открывающаяся панорама Лагодехи, того стоила. Это, скорее всего, был один из «секретов». С него хорошо просматривалась пойма реки, пересечь которую незамеченным, спускаясь с гор, было невозможно. Возвращение назад для нас было сплошным удовольствием. По толстому слою листьев съезжали с визгом на пятой точке.
ВИНО, ЗАСТОЛЬЯ
Михайловы, как и большинство первопоселенцев, быстро освоили виноградарство и виноделие. Со временем восприняли, а в следующих поколениях стали осваивать грузинские традиции застолья, внося в них немалую толику демократизма.
В нашей семье, уже при дедушке Николае Артамоновиче, в праздничных застольях употреблялось сухое или слегка крепленое вино. Обязательно был тамада, произносились тосты с соблюдением основных приоритетов и регламента. Водка (чача), как и во всей Грузии, производилась (не выбрасывать же мезгу), но употреблялась редко и исключительно в мужских компаниях, под настроение, или для согрева на охоте или рыбалке. Женщины в войну, да и после нее, использовали чачу для расчетов с наемными рабочими. За бутылку, во все времена, можно было решить массу мелких домашних проблем.
Самый распространенный сорт винограда у русских был «изабелла». Как правило, им заплетали беседки во дворах, создавая под ними тенистые летние столовые. Перед войной в цокольном этаже дома Тандиловых (угол Закатальского шоссе и 26 комиссаров) продавалось вино в разлив и там же, во дворике, на импровизированных столиках-бочках частенько сиживали Калиновские старожилы. Мы жили рядом, и эти застолья были и на слуху, и на виду. Чего никогда не было, так это матерной ругани, ссор, драк, выпивающих в одиночку и сильно пьяных. И еще, никогда не слышал тостов типа «Ну будем», «Ну поехали» или «Ну давай». Просто шел застольный разговор за жизнь, и произносились тосты, были шутки, подначки, анекдоты и байки. Запомнилось, как один из завсегдатаев сказал: «Эти молодые, хвастаются друг перед другом, сколько бутылок выпили. Мы в молодости вино не бутылками, а ведрами мерили». Его молодость приходилась явно на 19 век.
Мы, ребятня, легально приобщились к вину довольно рано, было нам тогда по 12-14 лет. В праздники за общим столом нам наливали в рюмочки подсахаренную изабеллу, и мы выпивали ее под тост за виновника торжества или за праздник, тост за родителей или благодарственный, когда пили за наше здоровье. Вскоре после этого нас чаще всего отправляли спать, исключением был Новый год, когда нам многое разрешалось.
И конечно в застольях всегда пели. Наряду с русскими песнями («Степь, да степь, кругом», «Ямщик не гони лошадей», «Бродяга» и др.), пели украинские («Распрягайте хлопцы кони», «Реве та стоне Днипр широкий» и др.) и конечно грузинские («Мохевис кало тинао, «Вайме чемо венахо», «Мравалжамиер» и др.) Обязательно пели под тост за Кавказ:
«За Кавказ мы поднимаем чаши
И сердца соединяем наши
Мы кавказской не уроним чести
И до самой смерти будем вместе»
Эту песню много позже я слышал в исполнении Владимира Канделаки, а в то время на этот мотив пелись Тбилисские частушки. С удовольствием привожу те, что остались в памяти:
Самые теплые воспоминания сохранились о довоенных встречах Нового Года в Лагодехи.
.
Готовилось много всяких вкусностей. Елок тогда не было, но столовая украшалась разными самодельными и покупными гирляндами. Помню, развешивались елочные игрушки на лимонном дереве. Стояла в доме кадка с огромным кустом лимона, который регулярно плодоносил. Под этим кустом мы утром обнаруживали подарки, которые дед Мороз приносил ночью. За столом всегда было многолюдно и весело. Тамадой и заводилой всех игр, хороводов и домашних концертов с нашим участием была тетя Аня. Ну и конечно много пели и танцевали под патефон. Тогда старый год не было принято провожать, поэтому садились за стол за несколько минут до наступления Нового Года и с нетерпением ждали, когда наши старинные напольные часы с боем отобьют 12 раз. Конечно, как и все лагодехцы, салютовали наступившему Новому Году из охотничьих ружей, петард тогда не было, но эхо по ущелью от дуплетов, многого стоило. В последующие дни было принято наносить визиты всем родственникам и соседям и принимать визитеров у себя. В каждом доме неделю, а то и больше, на столе с праздничной скатертью всегда стояли вино и сладости (конфеты, печенье, чурчхелы, козинаки) и конечно фрукты. Визиты были, как правило, короткими – поздравляли с Новым Годом, произносили несколько тостов, выпивали, закусывали и уходили. Бывали и исключения, когда короткий визит плавно перетекал в капитальное застолье.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
