Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Новый метод соединения листов металла для судостроения

Судостроителям предложили
соединять листы металла
методом сварки взрывом

Поиск на сайте

Л.А.КУРНИКОВ. ПОДВОДНИКИ БАЛТИКИ. - Санкт-Петербург, 2012. Часть 5.

Л.А.КУРНИКОВ. ПОДВОДНИКИ БАЛТИКИ. - Санкт-Петербург, 2012. Часть 5.

Командный состав штаба 1-й БПЛ

Штаб бригады, хотя он и не имел некоторое время постоянного начальника, оказался слаженным, дружным. Обязанности заместителя начальника штаба, которого по штату не полагалось, в какой-то мере, так уж это сложилось, исполнял флагманский штурман капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, человек компетентный и обстоятельный, сразу ставший для меня надёжной опорой. Легко нашли мы общий язык и с моим коллегой по первой флотской специальности — флагманским минёром С.И.Иодковским, да и с другими специалистами штаба.
Знакомиться с кораблями и людьми очень помогли мне хорошо знавшие их флагманские специалисты штаба, а также работники отдела политической пропаганды, который возглавлял бригадный комиссар Г.М.Обушенков.
Почти весь командный состав бригады уже имел квартиры в городе. У нас с комбригом семей тут не было, и мы редко отлучались из расположения соединения. По вечерам Египко обычно приглашал меня к себе, в просторную флагманскую каюту под ходовым мостиком «Иртыша», и мы обменивались впечатлениями дня, обсуждали наши дела. Став начальником и подчинённым, мы не перестали быть добрыми товарищами. Оставшись вдвоём, говорили друг другу, как привыкли в академии: Николай Павлович и Лев Андреевич.




Группа командного состава штаба (флагманские специалисты) 1-й бригады подводных лодок. Слева направо. Первый ряд: Яковцев, В.П.Чалов, С.И.Иодковский, И.А.Краснов. Второй ряд: Б.В.Иванов, Поздняк, А.Н.Тюренков, И.Е.Залипаев. Либава, начало июня 1941 года

Работать с Египко было легко. Как правило, у нас совпадали оценки людей и явлений, мнения о том, как решать ту или иную задачу. Мы сознавали, что нам вверены лучшие на Балтике подводные лодки.
Во 2-й бригаде лодок было почти столько же, однако в основном «Щуки», уступавшие по боевым возможностям преобладавшим у нас «эскам». Подводные лодки новейших типов и серий, в том числе крейсерские типа «К», входили в бригаду строящихся, и это была ещё не сегодняшняя, а завтрашняя боевая сила.


Боевая готовность вызывает озабоченность

Лучшие на Балтике подводные корабли, достаточно опытные командиры, хорошо укомплектованные экипажи... Всё это было так. Но боевая готовность соединения, о вступлении в командование которым капитан 1-го ранга Египко телеграфно донёс в Таллин, не могла не вызывать озабоченности. Как мы понимали, боеготовность подводных лодок (не только нашей бригады) весьма заботила и командование флота.
Из всех подлодок, которыми располагал Балтийский флот, лишь несколько официально числились в мае 1941 года кораблями первой линии. Остальные ещё не отработали и не сдали ряда курсовых задач, прежде всего, — огневых. Иными словами, многие командиры не подтвердили, что обладают достаточными навыками применения торпедного оружия, выполнения дневных и ночных атак.
Некоторые командиры, командуя данной подводной лодкой менее года (быстрый рост подводных сил обусловливал частые перемещения командного состава), вообще ещё не выходили в торпедную атаку на том корабле и с тем экипажем, которые были им сейчас вверены.
За десятилетия базирования всех кораблей в замерзающем надолго восточном углу Финского залива, на Балтике привыкли плавать только летом. Перед ледоставом подводные лодки укрывались за гранитными молами Кронштадта или становились на ремонт к причалам ленинградских заводов. И никаких походов до весны!
А весной, чтобы восстановить утраченные за зимнюю стоянку навыки, всё начинали сначала, с первых задач курса боевой подготовки... Тем более что за это время изменялся и состав экипажей, уходили отслужившие свой срок, приходили молодые. До торпедных стрельб дело доходило обычно лишь во второй половине летней кампании. И сами торпедные стрельбы проводились, как выяснялось, большей частью в упрощённых условиях: обычно по тихоходным кораблям, идущим постоянным курсом. Быстроходные корабли предоставлялись в качестве мишеней редко.
На Дальнем Востоке, где оборона морских рубежей налаживалась в обстановке нависшей военной угрозы, сама жизнь заставляла активнее изживать упрощенчество и, как я уже говорил, многое в боевой подготовке обстояло иначе.
Молодой Тихоокеанский флот с самого его зарождения плавал круглый год. Вести себя по-другому не позволяла обстановка. Здесь же одного года, прошедшего после того, как балтийцы получили незамерзающие базы в Либаве и на Ханко, и ненадолго замерзающий Таллин, оказалось недостаточно, чтобы изменить устоявшийся, привычный порядок. И даже опыт финской кампании, когда лодки вели боевые действия в зимних условиях, и даже плавали подо льдом (тихоокеанцы делали это ещё раньше), оставался пока опытом немногих экипажей, не успел широко распространиться.
Конечно, и на Балтике уже не всё было, как прежде. Как я узнал, например, в дивизионе «Малюток», которым командовал капитан 2-го ранга Е.Г.Юнаков (дивизион этот входил в расформированную 3-ю бригаду подводных лодок, а теперь перешёл во 2-ю), в середине мая уже проходили курс торпедных стрельб, отработав предшествующие задачи в зимние месяцы.




Командир дивизиона «Малюток» Евгений Гаврилович Юнаков

С Евгением Гавриловичем Юнаковым я познакомился в прошлом году во время академической стажировки и вспоминал этого опытнейшего подводника с глубоким уважением.
Правда, его дивизион базировался на Ханко, где имелись удобные для отработки торпедных атак полигоны, а в Либаве с этим обстояло хуже. Между тем, именно на огневую подготовку следовало, как говорится, нажать. Поэтому при первой же поездке в Таллин для доклада командующему флотом капитан 1-го ранга Египко поставил вопрос о том, что боевую подготовку наших подлодок целесообразно перенести в Рижский залив. Это было наше общее с комбригом мнение. Решение в Таллине сразу не приняли, и мы возвращались к этому вопросу вновь и вновь.
Имелись и другие причины на то, чтобы вывести из Либавы хотя бы часть бригады. Либавская военная гавань и акватория судоремонтного завода «Тосмаре» были буквально забиты различными кораблями. Такое сосредоточение их в самой западной базе Балтийского флота, к тому же ещё недостаточно защищённой с воздуха, представлялось не очень оправданным даже при спокойной международной обстановке. А тогдашнюю обстановку никак нельзя было считать спокойной: в Европе шла война.
Из мемуаров Николая Герасимовича Кузнецова теперь известно: мысли о том, что Либаву надо разгрузить, возникали не только у нас с Египко. Но вопрос был сложнее, чем нам тогда казалось, и он не мог быть запросто решён
даже наркомом. Перебазирование, хотя бы и частичное, крупного корабельного соединения не скроешь от посторонних глаз, и высшее руководство страны стремилось избежать любых передислокаций, которые могли быть истолкованы по-разному.
И всё же во второй половине мая приказ о перебазировании был получен. Т огда подумалось: возымели всё-таки действие наши настойчивые телеграммы в штаб флота, сработали излагающиеся в них доводы. Однако как понимаю теперь, заслуга тут была в основном не наша.


«Эски» перешли в Усть-Двинск

Из Либавы уходили командование и штаб бригады, обе наши плавбазы «Иртыш» и «Смольный» и два дивизиона подводных лодок, — все «эски», кроме двух ремонтировавшихся. Оставались в Либаве два других дивизиона: подводные минзаги и «Малютки». И, конечно, службы береговой базы соединения, которая отнюдь не свёртывалась.
Старшим в либавской группе бригады комбриг назначил капитана 3-го ранга А.К.Аверочкина.
Нашей новой базой становилась Даугавгрива, иначе Усть-Двинск, как мы и называли этот небольшой населённый пункт на левом берегу Даугавы у впадения её в залив, по существу предместье Риги. И снова верилось, — тут обоснуемся надолго!
Николай Павлович Египко, надев ордена, отправился к председателю Совнаркома молодой Латвийской ССР. Им был тогда известный латышский писатель Вилис Лацис. Представился, рассказал о нуждах соединения.




Выдающийся латышский писатель и государственный деятель Вилис Лацис

Лацис отнёсся к прибывшим подводникам очень внимательно. В числе прочих, был решён вопрос о жилье для семей комсостава и сверхсрочников. Мы с комбригом тоже выписали в Усть-Двинск наши семьи. Но, конечно, не эти заботы были на первом плане.

Выполнение практических торпедных стрельб

Не дожидаясь, пока всё наладится на новом месте базирования (в гавани Усть-Двинска, которую только начали для этого оборудовать, неудобств хватало), стали форсировать боевую подготовку. Для обеспечения торпедных стрельб штаб флота прислал эсминец «Энгельс», служивший отличной быстроходной целью, и бывший латвийский тральщик «Иманта».
Другой эсминец «Артём» обеспечивал на соседних полигонах стрельбы подлодок 2-й бригады, пришедших в Рижский залив со своей плавбазой «Полярная звезда», бывшей царской яхтой, знаменитой тем, что на её борту работал Центробалт — большевистский штаб балтийцев и проходил в предоктябрьские дни съезд революционных моряков Балтфлота.




Плавбаза подводных лодок «Полярная звезда»

«Учиться тому, что нужно на войне», — это требование подчёркивалось в приказах наркома Военно-Морского Флота. Дальнейшее, правда, показало, что при проведении торпедных стрельб мы тогда ещё далеко не в должной мере учитывали вероятную обстановку и условия настоящего боя. Ближайшая задача виделась в том, чтобы в максимально короткий срок поднять боеготовность всех подлодок, переведённых в Рижский залив, до уровня, необходимого кораблям первой линии. Отрабатывались дневные торпедные атаки — под перископом, и ночные — в надводном положении.
Комбриг или я, находясь на борту корабля-мишени, назначали его курс, скорость, характер маневрирования с таким расчётом, чтобы для командира выходящей в атаку подлодки было не так уж просто поразить эту цель. Маневренные возможности эсминца позволяли делать это, а командир «Энгельса» капитан 3-го ранга В. П. Васильев, понимая дела подводников, свою роль в стрельбах играл активно.
Результаты стрельб бывали разными. Что-то приходилось отрабатывать повторно, и это делалось настойчиво, неотступно. Те полигонные недели в Рижском заливе, неполные четыре недели перед самой войной, стали учебно-боевой страдой, державшей в напряжении командиров и экипажи стрелявших лодок, комдивов и специалистов штаба, словом, всех. И чего-то мы достигли. До приказа командующего о переводе подлодок в первую линию дело не дошло: выполнить всё необходимое для этого не хватило времени. Но становилось всё ощутимее, что люди и корабли уже не такие, какими пришли из Либавы. Особенно это касалось лодок, вступивших в строй позже других.




Эскадренный миноносец «Энгельс» типа «Новик» выполнял роль цели при отработке торпедных атак подводных лодок

Могли ли мы сделать за эти недели больше? Тогда казалось, — делаем максимум возможного, уплотняя каждый учебный день. Вокруг происходило уже немало такого, что заставляло поторапливаться. И всё же, видя остававшиеся недочёты, недоработки, верили, — ещё успеем устранить их, ещё будут учебные выходы в море, в которых отшлифуется командирское и всех подводников мастерство. Знай мы все, как мало у нас на это времени, наверное, сумели бы напрячь силы так, чтобы достигнуть большего.

Обстановка накаляется

В академии я привык к тому, что Египко редко заговаривает об Испании, о том, что повидал и пережил там. Сдержанность в этом отношении проявляли, впрочем, и другие сражавшиеся за Пиренеями добровольцы. Так было принято — о «спецкомандировках» особенно не распространялись, хотя все знали, где человек побывал.
Но в Усть-Двинске Николай Павлович, оставаясь со мною наедине, всё чаще стал вспоминать Хихон, Картахену и то, что происходило там три-четыре года назад. И начинал вслух размышлять о повадках фашистов, их тактических приёмах, о том, чего от них можно ожидать. Эти его воспоминания и раздумья явно были навеяны происходящим вокруг сейчас. На Балтике становилось неспокойно.
Штаб флота информировал командование соединений о том, что видят в море корабельные дозоры и лётчики. Наблюдалось, например, довольно интенсивное движение немецких транспортов в порты Финляндии, причём нередко они шли с грузом в охранении лёгких боевых кораблей. А возвращались оттуда в балласте. Закономерно возникал вопрос: что перевозят немцы в Финляндию? Не войска ли? Так оно и оказалось.
Какие-то, неизвестно чем занимающиеся суда, обнаруживались в устье Финского залива, на дальних, а то и не очень дальних подступах к нашим базам. Учащалось появление над советской территорией или нашими территориальными водами, в том числе вблизи военно-морских баз, неизвестных, а иногда, безусловно, немецких самолётов. В ряде случаев были все основания полагать, что они производят фотосъёмку. Однако открывать по ним огонь, хотя бы для отпугивания, запрещалось. Тут действовала формула: «не поддаваться на провокации».
Помню, как Египко в первый раз прямо, со спокойной убеждённостью высказал то, что так упорно лезло в голову, но от чего всё ещё хотелось отмахнуться:
— Слухи слухами, пакт пактом, но, кажется, война в самом деле не за горами. Пожалуй, может начаться вот-вот... И, очевидно, надо исходить из этого во всём.
Он стал говорить, что всю стратегию и тактику гитлеровцев пронизывает идея внезапного удара. Удары с воздуха, уничтожение авиации противника на земле, неожиданные воздушные десанты, — так они начинали вторжение в страны Европы. Вероятны, считал он, и морские десанты.




Командир 1-й бригады подводных лодок КБФ Николай Павлович Египко

— Они не остановятся ни перед каким вероломством, — входили же в норвежские порты под британским флагом! — Т ак закончил свои тревожные раздумья Николай Павлович.
Всё это легко было себе представить, так как за событиями на Западе мы следили внимательно. Правда, газеты освещали их как-то слишком нейтрально, слишком дипломатично, избегая называть агрессию агрессией.
«А в академии, — думалось мне, — нам почти ничего не говорили о тактике самого вероятного противника, о том, с чего он может начать, к чему надо быть готовыми. Что-то отставала тут от жизни наша военная наука. Или не решалась об этом говорить?»
Исходить из того, что война близка, означало для нас прежде всего ускорять боевую подготовку, отработку огневых задач, что мы и старались делать. Думали и о том, как ускорить строительство причалов и прочих сооружений в нашей новой базе, чтобы было удобнее ею пользоваться в военное время.
За саму эту базу особенно не беспокоились. И что можно будет отсюда посылать лодки в боевые походы, тогда не сомневались. В Рижский залив немцы не прорвутся. Ирбенский пролив перекрыт минными заграждениями... О том, что враг способен дойти до Риги по суше, ещё не было и мысли. А кто поверил бы в то время, что он дойдет до Ленинграда? Мы прочно усвоили: бить врага надо на его территории, своей земли не отдавать ни пяди!.. И хотя я не мог знать, например, о том, насколько отстаёт по своим боевым возможностям наша авиация (новые, более совершенные самолёты только начали поступать), почему-то верилось, что отбить нападение на Советский Союз удастся относительно малой кровью. Ведь так нас учили. Такие взгляды на войну с империалистами были, можно сказать, официальной точкой зрения, которая постоянно высказывалась многими высокими военачальниками. Даже после трудной финской кампании у нас ещё не выветрились упрощённые представления о будущей войне.




Начальник штаба 1-й бригады подводных лодок КБФ Лев Андреевич Курников

Но за Либаву мы тревожились: она на переднем крае. И в Первую мировую войну флот, как известно, не смог предотвратить захвата её кайзеровской Германией. Либава находилась совсем близко от германской территории, от захваченного гитлеровцами два года назад Мемеля (ныне Клайпеда). Но казалось, что уязвимее всего она с моря. Хватит ли установленных там береговых батарей, чтобы отразить высадку десанта?
Комбриг требовал от флагманского механика сведений по каждой ремонтировавшейся в Либаве подлодке: что ещё осталось сделать и сколько это займёт времени? Ускорение ремонта зависело не от нас, но меры к этому, как мы знали, принимались. Пока мы проводили в Рижском заливе торпедные стрельбы, в Либаве побывал командующий флотом. Е го, конечно, заботила готовность передовой военно-морской базы ко всяким возможным неожиданностям.
В Усть-Двинске, совсем недалеко от «Иртыша», стояла у причала многопалубная «Вирония» — мобилизованное пассажирское судно, на котором разместился со своим штабом контр-адмирал П.А.Трайнин, командир нового оперативного объединения — Прибалтийской военно-морской базы.




Командир Прибалтийской военно-морской базы Павел Алексеевич Трайнин

Насколько я знал, она создавалась для управления через неё всеми базами, развёрнутыми в новых советских республиках, но пока это объединение существовало практически номинально, находясь в начальной организационной стадии. Не был укомплектован даже штат, а «Виронию» ещё не успели оснастить средствами связи, и Трайнин пользовался радиостанцией «Иртыша».



Пассажирский пароход «Вирония». Балтийское море, 1941 год

Живой, общительный Павел Алексеевич бывал частым гостем на «Иртыше». Он работал в тесном контакте с сухопутным командованием, почти ежедневно посещал штаб Прибалтийского особого военного округа и нередко, возвратясь из Риги, подъезжал на машине сразу к нашему трапу, чтобы поделиться известиями, которые получал от армейских разведотдельцев.
К середине июня эти известия стали особенно настораживающими. Через Трайнина мы узнавали раньше, чем по другим каналам, о новых случаях вторжения немецких разведчиков в советское воздушное пространство, о том, что продолжается сосредоточение гитлеровских войск у наших границ, в том числе под Либавой.
Из штаба флота поступали предписания повысить бдительность всех вахт и дежурной службы, усилить наблюдение за воздухом и водой. Продолжалось рассредоточение кораблей флота. В Усть-Двинск уже перешёл Отряд лёгких сил (ОЛС) во главе с крейсером «Киров».




Краснознамённый крейсер «Киров»

В такой обстановке 19 июня был получен приказ командующего: перейти на повышенную оперативную готовность, готовность номер два. При складывавшихся обстоятельствах приказ не явился неожиданным. Просто стало ещё яснее, насколько серьёзно положение.
Проводить боевую подготовку так, как велась она в последние недели, стало уже нельзя. Что успели сделать, то успели, а учиться боевому мастерству не перестают ведь и на войне. Пока же лодкам надо было срочно принимать боезапас,  топливо, продовольствие и всё остальное, что должно быть на борту в боевом походе. Увольнение краснофлотцев в город было прекращено, связь с берегом ограничена.
Из Либавы Аверочкин донёс, что и там это делается, как положено, что три «Малютки» из дивизиона Матвеева, а также Л-3 готовятся к выходу в дозор. Этим распоряжался Клевенский, получавший приказания от командования флота. А Аверочкин со своей группой лодок подчинялся командиру Лиепайской военно-морской базы в оперативном отношении.
Для усиления дозоров мирного времени, которые неслись постоянно, нам было приказано направить в район западнее Ирбенского пролива одну из находившихся в Усть-Двинске «эсок». Решили послать подводную лодку С-7 капитан-лейтенанта Лисина.
Снаряжена она была как для боевого похода. Люди уходили, зная, что в море надо быть готовыми ко всему. И всё же как-то не верилось, что война может застать лодку вот в этом дозоре. А немецкие подлодки уже начинали ставить мины в устье Финского залива, но мы этого не знали.
Ещё одна подлодка — С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, тщательно проверенная флагманскими специалистами штаба, заступила на дежурство в одночасовой готовности к выходу в море на полный срок автономности.
Настал вечер 20 июня. После моего доклада комбригу о сделанном на бригаде за день, мы уточняли, что надлежит выполнить завтра. К трапу плавбазы подъехала машина, и на борт «Иртыша» поднялся контр-адмирал Трайнин. Он был мрачен и заметно взволнован. Торопливо поздоровавшись, Павел Алексеевич сообщил, что он прямо из штаба округа, где получил такую информацию: перебежчик с германской стороны, перешедший границу сегодня, рассказал, что немецкие войска готовятся напасть на нас в ночь на 22 июня.
Верить или не верить? В слухах о близкой войне, ходивших в Прибалтике, упоминались разные сроки её начала, и некоторые из называвшихся сроков уже остались позади. Но и отмахнуться от такого известия было невозможно. Неспроста же флот перешёл на повышенную оперативную готовность. Ясно было одно: надо ещё энергичнее, не теряя ни часа, делать то, что мы уже делали, — готовить бригаду к войне. Информацией Трайнина мы поделились с бригадным комиссаром Обушенковым, с комдивами и двумя-тремя работниками штаба с тем, чтобы никуда дальше она не пошла. На большее не имели права.
Следовало полагать, что показания перебежчика уже известны штабу флота. Мы ждали, не дадут ли оттуда тем или иным способом понять, как относиться к этим сведениям. Но ничего, вносящего ясность, не последовало. Штаб флота лишь удостоверялся в том, что готовность номер два действует. Поступали привычные уже разведданные об интенсивном движении судов на коммуникациях, ведущих к финским портам. Только теперь транспорты под флагом со свастикой следовали преимущественно с востока на запад и шли незагруженными.
Не совсем обычными были наблюдения, о которых в последний мирный день донёс в штаб флота (до нас это дошло, позже) командир дозорной «Малютки» из 2-й бригады капитан-лейтенант А.И.Маринеско, очень известный впоследствии балтийский подводник. В ночь на 21 июня мимо его позиции прошло более трёх десятков транспортов, в основном немецких. Когда стало рассветать, на некоторых судах заметили подводную лодку, и на палубах начиналась суматоха, кто-то даже бросался к спасательным шлюпкам, их готовили к спуску на воду... Такого ещё не наблюдалось на мирной Балтике!
21 июня проходило в томительно-напряжённом ожидании какого-то прояснения обстановки. А внешне всё было спокойно. Стояла хорошая погода, в городе заканчивалась трудовая неделя, и люди, наверное, заранее радовались тёплому летнему воскресенью.
С «Иртыша» было видно, как спешат по домам рабочие порта и строители, занятые оборудованием базы. Порой представлялось просто невозможным, что вся эта мирная жизнь вот-вот оборвётся. И вопреки всему, что уже знал и как будто успел осмыслить, хотелось думать: может, ещё обойдётся? Может быть, это действительно какие-то местного значения провокации, о которых нас предупреждали? Ведь и на Дальнем Востоке сколько раз казалось, что стоим накануне войны. Как-то успокаивали московские радиопередачи: шла обычная информация о трудовых буднях страны, приятная музыка...
Весь день все были заняты своим делом. Готовность номер два не отменяла полностью субботнего распорядка, и вечером на плавбазах демонстрировались кинофильмы. Часть командного состава получила разрешение провести вечер с семьями, заночевать дома. Система оповещения на квартирах была уже отработана и позволяла быстро всех собрать, если понадобится. Тем более что многие командирские семьи поселились компактно, в пригородном посёлке, куда ходил бригадный рейдовый катер.
Николай Павлович Египко дал понять, что домой не собирается. Оставался на плавбазе и я. Не отпрашивался на берег, к семье, никто из моих ближайших помощников по штабу. Потом я узнал, что так было в тот вечер и в других соединениях.
Для всего последующего оказалось важным, наверное, не только само присутствие командиров и штабистов на своих постах, у средств связи. Сыграло свою роль, думается, также и то, что мы, находясь ещё в неизвестности, уже были внутренне готовы к самому грозному.
Телеграмма командующего флотом, помеченная серией ВВО — «вне всякой очереди», продублированная по всем каналам связи, поступила незадолго до полуночи. Это был приказ немедленно перейти на оперативную готовность номер один — полную боевую. И очень скоро мы смогли донести о выполнении приказа, потому что для этого оставалось сделать уже немного.
По сигналу боевой тревоги весь личный состав подводных лодок перешёл на свои корабли, быстро вернулись ночевавшие дома командиры и сверхсрочники. Лодки, имея на борту необходимые запасы, рассредоточились в гавани и по причалам на Даугаве. Куда кому встать, командиры уже знали. Заняли свои боевые посты расчёты зенитных орудий и пулемётов.
Всё делалось организованно, слаженно. Чётко звучали доклады. На «Иртыше» их принимал уже не дежурный по штабу, а заступивший на первую четырёхчасовую вахту оперативный дежурный по флагманскому командному пункту (ФКП) бригады. Если бы наше соединение управлялось с берега, ФКП полагалось бы развернуть в каком-то укрытии, например, в оборудованном для этого подвале. На плавбазе переходить нам было некуда, и все оставались на своих местах. Флагманским командным пунктом автоматически становилась совокупность помещений, расположенных в корабельной надстройке: рубка оперативного дежурного, каюты комбрига и моя, радиорубка, некоторые другие отсеки и каюты.
Очень спокойно держался Николай Павлович Египко, и это передавалось окружающим. О том, война это или не война, никто на ФКП не спрашивал. Становилось очевидным, что это — война. Но в экипажах лодок, вероятно, ещё могли принимать всё происходящее за учение, а сказать всем, что это не так, у нас пока не было оснований.
Чувствовалось, как ждут все на бригаде какой-то информации, разъясняющей положение. Но так же напряжённо ждали её и мы с комбригом. Запрашивать о чём-то Таллин считали неуместным. Не сомневались, что всё необходимое сообщат и так.
Ждать пришлось не особенно долго. Пришла новая телеграмма командующего, излагавшая, как теперь известно, то, что сообщил на флоты лично нарком ВМФ. Она предупреждала, что сегодня ночью возможно нападение Германии или её союзников, и это нападение приказывалось отражать всей силой оружия. Однако была и оговорка: нападению могут предшествовать провокации, поддаваться на которые не следует...
Как отличить провокации от самого нападения?.. В Рижском заливе провокации были маловероятны: здесь всё-таки ещё не граница. Ну а в Либаве?.. Как бы там ни было, теперь мы уже могли сориентировать в обстановке личный состав кораблей, что и сделали без промедления. И это был лучший способ обеспечить общую высокую бдительность, общую готовность выполнить любой приказ.
Ночь стояла тихая, очень светлая, как и полагается на Балтике в это время года. Ближе к утру над заливом стал подниматься лёгкий туман. Мы поддерживали связь со штабами Трайнина и Отряда лёгких сил, с другими соседями по базе. Ничего необычного никто не замечал. Долго были спокойными и доклады с береговых постов в устье Рижского залива. До пятого часа утра ничего не происходило и в районе Либавы.


Война началась

О начале войны мы узнали в шестом часу утра 22 июня, когда Военный совет флота оповестил балтийцев:

«Германия напала на наши базы и порты. Силой оружия отражать нападение противника!»

И сразу же была принята немного запоздавшая радиограмма, переданная с нашей береговой базы в Либаве о том, что немцы бомбят город, а на суше идёт бой у Паланги. Клевенский успел донести о том же в штаб флота чуть раньше. Так всё стало окончательно ясно.
Капитан-лейтенант А.Н.Тюренков, дежурный на ФКП, начал вести новый оперативный документ — «Журнал боевых действий бригады». Одна из первых записей, сделанных в нём, касалась подводной лодки капитан-лейтенанта Лисина, которая находилась в дозоре западнее Ирбенского пролива, и должна была, если бы ничего не произошло, возвратиться в этот день на базу. Теперь командиру С-7 было передано по радио: «Началась война с Германией. Перейти на дозор военного времени».
Вскоре Аверочкин радировал, что три «Малютки»: М-79, M-81 и М-83, а также мощная Л-3, назначенные раньше для усиления дозоров мирного времени, по приказу командира военно-морской базы Клевенского выходят на позиции к западу от Либавы с задачей не подпускать к ней неприятельские корабли. Считалось вполне возможным, что гитлеровцы попытаются высадить там морской десант. Врывались же они в Норвегии прямо в порты!..




«Эска» идёт воевать

А из Усть-Двинска первой выходила в боевой поход подводная лодка С-4 капитан-лейтенанта Абросимова, находившаяся уже третьи сутки в часовой готовности.
Поскольку на Балтике имелось две боевые бригады подлодок, действовавших независимо одна от другой, Военный совет в директиве, подготовленной на случай войны, разделил между ними морской театр по параллели, проходящей через южную оконечность острова Готланд. В операционную зону нашей 1-й бригады входила акватория к югу от этой параллели, а 2-й бригады — северная часть Балтийского моря и Финский залив.
Командир бригады решил направить первую лодку в район Мемеля и западнее, где должны были пролегать прибрежные коммуникации противника, питающие фронт. Штаб флота с этим согласился.
К разработке боевой документации были привлечены флагманские специалисты: штурман А.Н.Тюренков, минёр С. И. Иодковский, связист Тарутин и его помощник Наумов. В приказе, вручаемом командирам, характеризовалась оперативная обстановка на море и в назначенном для боевых действий районе, как она представлялась нам в штабе, и ставилась задача: уничтожение кораблей и транспортов противника. В приказе боевые корабли стояли на первом месте прежде всего потому, что считался вероятным вражеский десант, а он, конечно, не мог бы высадиться без поддержки артиллерии именно крупных кораблей.
К выходу в море готовились и другие подлодки. Покидали рейд Усть-Двинска наши соседи по базе — надводные корабли Отряда лёгких сил. Командование флота привлекло эскадренные миноносцы к постановке оборонительных минных заграждений, создававшихся, чтобы преградить противнику вход в Финский и Рижский заливы, прикрыть наши базы. Из того, чему учили нас в академии, следовало, что это не лучшее использование быстроходных эсминцев, способных ставить не оборонительные заграждения вблизи своих берегов, а активные, — у берегов противника. Но на Балтике не хватало минзагов, как и тральщиков, имелось всего два надводных заградителя и один приспособленный для постановки мин транспорт. Обидно было, что Балтийский флот, так выросший за последние годы, не успел к началу боевых действий сбалансироваться по классам кораблей.
Нет, пожалуй, другого морского театра, где минное оружие могло быть применено столь широко, как на Балтике. И гитлеровцы делали на него очень большую ставку с самого начала. Масштабы их минных постановок прояснились для нас, конечно, не сразу, но уже в первый день войны штаб флота оповестил соединения о минах, обнаруженных в самых различных районах: и на кронштадтском фарватере, где они сбрасывались с воздуха, и на подходах к Таллину, и в других местах. Минная опасность становилась грозным фактором военной обстановки на огромном водном пространстве. И ещё никто не знал о немецких минах, уже поставленных вблизи Либавы и Виндавы (Вентспилс), а также в устье Финского залива, чего не заметили флотские дозоры. Не успели мы ещё узнать и того, что враг вводит в действие мины совершенно новых типов, которые нельзя обезвреживать обычными тральными средствами.
Ещё до полудня, когда из выступления по радио заместителя председателя Совнаркома В.М.Молотова вся страна узнала о нападении фашистской Германии, немецкие бомбардировщики дважды налетали на Ригу, на её аэродром. Гавань и рейд Усть-Двинска они тогда не бомбили. При втором налёте корабельные зенитчики открывали огонь, однако без видимых результатов: поражать фактические воздушные цели тоже ещё надо было учиться.
Но самым тревожным было положение в районе Либавы. События там развивались настолько стремительно, что получаемые донесения могли не соответствовать обстановке уже через час. Ясно определилось намерение врага овладеть Либавой ударом с суши. Захватив Палангу, немцы продвигались к Либаве по приморскому шоссе. Фашистская авиация продолжала бомбить военно-морскую базу и город.
В таких условиях становилось невозможным дальнейшее нахождение в Либаве оставленных там подлодок. Туда пошла радиограмма с приказанием комбрига капитану 3-го ранга Аверочкину немедленно отправлять в Усть-Двинск с возможным заходом в Виндаву все лодки, находящиеся на плаву и способные драться.
Так началась для нас военная страда. В первые же её часы произошло много непредвиденного, и не всё ещё толком укладывалось в голове, особенно такой быстрый прорыв немцами обороны на сухопутной границе под Либавой. Но я видел, в каком боевом настроении уходил в море экипаж капитан-лейтенанта Абросимова, видел, как готовятся к выходу на позиции моряки других лодок. Навалившиеся события ни у кого не вызвали растерянности, подавленности. Очень сильно чувствовалась общая решимость самоотверженно выполнить свой долг.
Глядя на тот тяжкий день из нынешнего далека, я прежде всего вспоминаю именно это. И с ещё большей убежденностью говорю: если внезапное нападение врага и поставило нас тогда перед большими трудностями, ошеломить наших людей ему всё равно не удалось. А это значило немало...




Большая подводная лодка — минный заградитель второй серии типа «Ленинец»

Продолжение следует


Главное за неделю