Взыскание оказалось остроумно взвешенным: оно автоматически устранило само нарушение. А взводный командир после «мерзавца» не казался таким уж грозным: его первая, непосредственная реакция была скорее домашней, чем командирской.
Но что касалось его главной, учительской ипостаси, то тут он напугал нас всерьез и довольно надолго.
Через несколько дней после начала учебного года нам была дана контрольная по математике. Помнится, довольно трудная. Обсудив на переменке с ребятами ответы, я стал ждать четверки, ну, в крайнем случае, тройки с плюсом. Однако объявленный Маковским результат ошеломил. И не только меня. Была одна пятерка — у Жени Тощакова. Несколько троек. Все остальные — двойки и даже не узаконенные Наркомпросом колы. Я разделил участь большинства.
Оказалось, что если мы и добираемся до формально правильного результата, то мыслим тем не менее без должной логики, неряшливо, столь же неряшливо строим графики, оформляем решения. В заключение прозвучало небольшое нравоучение: «Для вас, будущих командиров флота, математика — хлеб насущный. За грязную, неряшливую работу штурман в случае аварии может попасть под суд. А артиллерист из-за неправильности в расчетах промажет и сам будет поражен противником».
Математик дал нам понять свои требования. А сам, надо полагать, сделал вывод, кто есть кто и что стоят наши четверки и пятерки, выставленные в школах, откуда мы пришли.
После этого начались частые вызовы , объяснения, разбор ошибок. Конечно, ничего не могу сказать о применяемой им методике, об индивидуальных особенностях преподавания. Не помню, да и не осознавал этого тогда, а просто учился, понимал, что от меня добиваются логики мысли, четкости ответа.
Вторая контрольная не заставила себя долго ждать. Взялись мы за нее в тихой панике. Но пятерок было выставлено больше — две или три, резко сократилось число неудовлетворительных оценок.
Первую четверть взвод закончил с одной или двумя двойками по математике. Вторую — без двоек. В третьей троек стало мало. Маковский основательно «вправил нам мозги». А в четвертой...
Как-то командир взвода вошел в класс, принял рапорт от дежурного и, вывалив из большого портфеля тетради на стол, произнес: «Ну, что там у вас следующим уроком? История? Можете поучить, кто не успел, на радость Артамонову. Словом, тихо занимайтесь своими делами, не мешайте мне проверять тетради пятого взвода». И добавил нечто совсем непедагогичное: «Если зайдет начальство — у нас повторение пройденного материала».
Мы дружно возликовали, дивясь великодушию взводного. И как-то не сразу сообразили в тот момент, что учебная программа девятого класса нами уже пройдена полностью.
Потом мы вторглись в программу следующего, выпускного года, начали «грызть» бином Ньютона. А однажды Маковский объявил: «Тема сегодняшнего занятия — ». Все мы в той или иной мере были наслышаны об этом единственном в первой империалистической войне сражении английского и немецкого флотов. Но осилить скучные книги и статьи, посвященные этому событию, отважились немногие. И потому популярная лекция нашего взводного командира, проиллюстрированная схемами, которые он уверенно чертил мелом на доске, прошла на ура. Весь сдвоенный урок, не выходя на перемену, мы неотрывно следили за схватками крейсеров Битти и Хиппера, переживали столь очевидные теперь ошибки флагманов — . Болели, пожалуй, скорее за немцев. Силы их были меньшими, а потопили они больше.
Адмирал сэр Джон Джеллико и адмирал Рейнгард Шеер
Свою лекцию Маковский прочел и в других взводах. Мог он позволить себе такую вольность, имея столь значительную фору в прохождении своего предмета...
А в июне мы без потерь перешли в следующий класс, то есть в первую роту, и выехали на остров Валаам.
Николай Федорович оказался там в качестве начальника штаба лагерного сбора. Меня он неожиданно приблизил, сделав кем-то вроде адъютанта. «Ты, Миша, аккуратен, из тебя может вырасти штабной командир»,— сказал он, впервые назвав меня по имени. Я по его заданию чертил планы местности и схемы, перебелял графики.
Не буду лукавить, к тому времени мы уже кое-что прознали о прошлом своего математика. Разумеется, не от него самого. Информация, скорее всего, поступала от родителей, среди которых были люди осведомленные — и наркомы, и генералы.
Так вот, рассказывали, будто был Маковский офицером царской армии. Окончил Академию Генерального штаба. На германской войне участвовал в знаменитом и за этот прорыв получил в награду именное оружие.
Изобретённая Брусиловым тактика прорыва была широко применена обеими сторонами на Западном фронте в последний год войны – 1918-й – и привела там к выходу из тупика окопного сидения. В этом её всемирное значение в истории военного искусства. Ключевым моментом в послереволюционной биографии старого полководца стало инициированное им воззвание нескольких бывших генералов ко всем русским офицерам отдать свои силы служению Красной Армии. Оно было составлено и опубликовано весной 1920 года, когда польская армия вторглась на Украину и в Белоруссию.
В Красной Армии судьба Николая Федоровича была связана с преподаванием. Он читал в одной из московских академий курс точных военных наук с широким привлечением высшей математики. Говорили, что носил он в петлицах ни много ни мало — по два ромба: имел звание комдива. А коли так, рассуждали мы, был он не простым преподавателем, а выдающимся, и скорее всего начальником — то ли кафедры, то ли факультета. Конечно же нам очень хотелось в это верить.
Участь многих командиров из «бывших» не миновала комдива Маковского: в тридцать восьмом его арестовали. К счастью, он не погиб и не был осужден — иначе не оказался бы на свободе к сороковому году. А дальше -— загадка. Почему Николай Федорович пошел к нам преподавать элементарную математику, что едва ли было ему интересно, хотя получалось блестяще? Обстоятельства вынудили или все-таки возникло к этому внутреннее побуждение?
Такие вопросы, конечно, крутились у нас в головах, ответить же на них мог лишь сам Николай Федорович. Но кто б решился его спросить? Мы верили в его биографию, она поднимала его в наших глазах до уровня тех, кто обладал наивысшим престижем,— моряков.
В.Демьянов. ОДНА ИЗЮМИНА, ИЛИ УРОК ИСТОРИИ
Бывают уроки, которые запоминаются на всю жизнь. Для меня такими оказались уроки истории в нашей спецшколе. Вел их преподаватель Иван Алексеевич Кириллин. Предметом он владел великолепно. Вполне мог позволить себе довольно длительное и небезынтересное отступление от темы урока, а когда зазвенит звонок, строгим голосом сказать:
— Заболтались мы с вами, но шутки шутками, а дело делом. Не забудьте, глава тринадцатая... да, и еще глава четырнадцатая — за вами!
Однажды после такого вот указания, да еще сознавая, что я сам, кажется, на уроке несколько отклонился от предмета в сторону рисования, и, возможно, это не осталось незамеченным, я не поленился и проштудировал указанные разделы. И чувствовал себя на следующем уроке истории не хуже других. Словом, думал, не осрамлюсь, если буду вызван отвечать.
Столкновение рабочих-чартистов с войсками. Престон. Август 1842.
Но реальность оказалась печальнее моих предположений. Я и в самом деле был вызван. И неплохо, на мой взгляд, рассказал о в Англии. Задав ряд уточняющих вопросов, на которые я ответил вполне удовлетворительно, педагог спросил меня: «А когда и где был создан правительственный кабинет Солсбери и чем он знаменит, какой след оставил в истории?»
Поскольку вместо ответа последовало многозначительное молчание, Иван Алексеевич задал ряд других вопросов. О том, например, что происходило в рассматриваемое время в Японии, кто правил во Франции...
Озадаченный таким оборотом дела, я попытался защищаться:
— Но ведь этого вы не задавали на дом. Я учил чартистское движение. Что же учить теперь?
— Как что? — недоуменно пожал плечами преподаватель.— Чартистское движение. А пока — двойка.
Весь класс дружно рассмеялся.
Перед следующей встречей я предусмотрительно прошелся по учебнику параграфов на пять назад и на два-три вперед. Но результат был тот же, что на картине .
И опять я спросил, а что же учить?
— Как что? — ответил невозмутимо очень памятливый педагог.— Чартистское движение.
Нет, это не было битвой самолюбий. Даже сейчас не могу объяснить суть того достопамятного урока истории и следующих уроков, данных мне И.А.Кириллиным. Возможно, он еще тогда испытывал на мне некие новые формы совершенствования учебного процесса, или, как сейчас говорят, его активизации, а может быть, и просто пошутил.
Мне же было тогда не до шуток. Был я тихим и, видимо, не очень способным мальчишкой из Подмосковья. Учеба шла трудно. Вставал я в пять часов, чтобы вовремя успеть на занятия на Верхней Красносельской, а ложился около полуночи. Уроки учил в пригородном поезде (тогда электричек не было) при мерцающем огоньке керосиновой лампы или свечки — одной на два отсека вагона.
Там же, в полутемных вагонах, и испортил свое зрение. Но на медкомиссии при поступлении в морское инженерное училище, наученный горьким опытом, я проявил определенную смекалку, ни с кем, даже с отцом, не советуясь. Выучил наизусть всю таблицу, по которой определяют остроту зрения, и показал блестящие результаты, поскольку видел если не букву, то место, куда тычут указкой. А запоминание не составило труда: пользовался я тогда своими мнемоническими приемами, например, когда врач подходил к строке, соответствующей 0,5, я вспоминал выдуманную
мною же фразу: «И начальник штаба мой кореш» — .
И, следя за указкой, я всегда мог назвать нужную букву. Те же приемы мне потом помогали всегда, когда меня пытались списать с корабля на берег по зрению.
Потому и довелось мне оставаться в корабельном составе столь долгий срок, что в родной спецшколе меня учили прочно запоминать уроки. Этой способности я обязан тому, что еще одно препятствие на пути к морю, к кораблям было устранено. Преодолел я и другие барьеры благодаря твердому усвоению урока, преподанного Кириллиным.
Помнится, поставив мне очередную двойку, он сказал, обращаясь ко всему классу: «Вот смотрю я на вас. Умные, серьезные вы люди, но чего-то в вас все-таки не хватает. Нет у вас одной изюмины, умения анализировать, обобщать, делать выводы...»
Я свой вывод сделал. Став едва ли не лучшим в школе специалистом по чартистскому движению, я за всю свою долголетнюю корабельную службу ни разу не смог воспользоваться этим своим преимуществом, но главное все-таки усвоил: не ограничивайся только тем, что задано «от сих до сих», и не уповай на некое чудесное звенышко, потянув за которое ты вытянешь всю цепь. Знай и держи в голове весь курс истории, а не очередной параграф. Вот чему учил Иван Алексеевич.
Это умение следить за всем, успевать во всем, держать все необходимое в голове, а не в записной книжке, очень пригодилось мне позже, во время многочисленных государственных испытаний боевых катеров и кораблей. Тут уж контролировать и помнить надо поистине все — от главных дизелей и турбин до сточно-фановой системы, настольных вентиляторов и утюгов. Иначе от беды не уйдешь.
Думая о необходимом и достаточном, я пришел к убеждению, что не всякие знания — сила и не всякое повторение — мать учения. Порой оборачивается оно и мачехой: ненужное помнят, а нужное — нет. Вопрос очень важный: за весь период испытаний я, как говорят, дважды взрывался и семь раз горел. Бывали аварии не только по вине проектанта или завода-изготовителя, но и по вине экипажа, а за его подготовку всецело отвечал я. И пришлось пересмотреть некоторые «азбучные истины». Например, ту, что лишних знаний не бывает, лишних приборов на щите нет: чем-то они полезны, когда-то понадобятся. А ведь на деле некоторые из них порой не помогают, а отвлекают.
Уму - или способности (умению) мыслить - "" само по себе действительно не научает. А что же научает? И можно ли ему научить (научиться) вообще? -
Широкая эрудиция — прекрасное качество. К ней я и сам стремился. Но ведь многознание ума не прибавляет. Ум — это не знания как таковые, а хорошо организованная система знаний. И наиболее ценны не знания сами по себе, а высокая готовность знаний, наше умение быстро извлечь их из памяти и применить на деле.
Этому и учил нас Иван Алексеевич.
Уже потом, отслужив на флоте немало лет, я узнал, что историк наш имел тогда не только педагогический, но и боевой опыт. Он участвовал в освобождении Западной Белоруссии, в войне с Финляндией, был ранен. Словом, к нам он пришел уже прошедшим огонь и воды командиром. И не случайно позже он был назначен командиром роты.
До ухода на пенсию в 1986 году И.А.Кириллин был профессором Московского государственного института международных отношений.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
для сравнения:
"Мы не утописты.
Мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством.
В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели.
Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники.
Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту."
и
"Качество образования, предоставляемого низшим общественным классам, должно быть как можно более скудным и посредственным с тем, чтобы невежество, отделяющее низшие общественные классы от высших, оставалось на уровне, который не смогут преодолеть низшие классы."