Заканчивался последний день июля пятьдесят четвертого года, когда у входа в здание Адмиралтейства, в котором находилось училище имени Дзержинского, сошлись три бывших тбилисских нахимовца — Слава Жежель, Коля Попов и я. В нахимовском мы были в разных взводах, но были достаточно дружны, а теперь нам предстояло вместе учиться в «дзержинке», и с этого дня мы стали очень близкими друг другу. По старой нахимовской привычке использовать «полностью» время отпуска мы пришли сюда за полчаса до истечения его срока. Немного переговорив, мы сделали глубокий вдох и переступили порог, за которым начинался новый этап нашей жизни.
Войдя в служебный вестибюль, мы представились дежурному офицеру, который с удивлением стал рассматривать наши предписания. В училище нас никто не ждал. В здании стояла мертвая тишина — все курсанты были в это время на плавательных практиках. Немного подумав, дежурный офицер повел нас на второй этаж, открыл ключом дверь с надписью «кабинет марксизма-ленинизма» и сказал: «Переночуете здесь, а завтра разберемся». В кабинете стояли длинные столы, на которых лежали подшивки газет. Такое начало нового этапа жизни нас озадачило, но мы сохраняли чувство юмора и, поострив по поводу неожиданной увертюры, улеглись спать на марксистских столах, подложив под головы стопки газетных подшивок и укрывшись бушлатами.
На следующий день в училище появилась большая группа выпускников ленинградского нахимовского училища, и мы влились в эту группу. Днем нас привели к заместителю начальника училища по учебной части, который решал, на каком факультете каждый из нас будет учиться.
На первом курсе
В «дзержинке» в то время было три факультета: паросиловой, электротехнический и кораблестроительный. Два первых готовили инженеров-механиков и инженеров-электриков для надводных кораблей и подводных лодок, то есть плавающий состав Военно-морского флота. А вот у выпускников кораблестроительного факультета был довольно большой диапазон возможных назначений: военные представительства в проектных организациях и на заводах-строителях боевых кораблей и подводных лодок, Военно-морской научно-исследовательский институт, судоремонтные заводы и аппарат Главного управления кораблестроения Военно-морского флота, а также служба на кораблях и подводных лодках в качестве командиров трюмных групп и дивизионов живучести. В «народной» молве кораблестроительный факультет считался «элитным» (на самом деле он был, возможно, более трудным для обучения, а во всем остальном он ничуть не отличался от других факультетов училища).
Оказалось, что все нахимовцы, пришедшие в «дзержинку», хотят учиться на кораблестроительном факультете. Это обстоятельство вызвало недовольство начальства, но все же желания почти всех были удовлетворены, и мы были зачислены на «корфак». Однако, потом не всем удалось закончить именно этот факультет — в училище возникли другие обстоятельства.
На следующий день нас отправили в училищный лагерь, где недавно набранное новое пополнение училища проходило «курс молодого бойца», предшествующий принятию воинской присяги. Училищный лагерь находился в «закрытой зоне» на берегу Финского залива за Зеленогорском. Он занимал довольно большую территорию, расположенную среди сосен и песчаных пустырей. По приезде в лагерь нас поселили в небольших палатках, по шесть человек в каждой. Оказалось, что жить в палатках на берегу Финского залива — это совсем не то, что жить в них на берегу Черного моря. Здесь по ночам бывало довольно холодно. Но по утрам нас стали гонять бегом по вязкой песчаной дороге, и, пробежав несколько километров, мы возвращались в свои палатки все «в мыле».
Едва отдышавшись и умывшись, мы шли в столовую, где нас каждый день кормили пшенной или Голодные, мы поедали ее большими мисками.
После завтрака начинались лагерные занятия. Поскольку «курс молодого бойца» нахимовцы уже давно прошли и уже приняли присягу, руководившие лагерем офицеры стали придумывать нам разные «зачеты»: прыжки в воду с пятиметровой вышки, метание боевых гранат, разборка и сборка винтовок на временной норматив, гребля на шлюпках и знание воинских уставов, которые следовало зубрить наизусть.
Прыжки в воду оказались упражнением на преодоление страха. В своем нахимовском лагере мы все прыгали с трехметровой вышки. Стоять на ней и прыгать с нее было не страшно, так как над головой была «крыша» в виде площадки на высоте пяти метров, с которой прыгали только те, кто специально занимался прыжками в воду, и отдельные любители острых ощущений — я к таковым не относился. Здесь же, на берегу небольшой бухточки, стояла простецкая, сколоченная из брусков и досок, пятиметровая вышка, верхняя площадка которой была ничем не огорожена. Когда я залез на эту площадку и встал во весь рост, мне стало страшно — такой большой казалась высота. Все же я заставил себя сделать решающий шаг и полетел вниз «солдатиком», изрядно ударившись при входе в воду. После этого «зачета» меня больше никогда не тянуло прыгать в воду с высоты больше полутора метров.
Метание боевых гранат производилось из широкой траншеи, перед которой возвышался земляной вал, защищавший метателей от осколков разорвавшейся впереди гранаты. Задача курсанта заключалась в том, чтобы выдернуть чеку, снимавшую гранату с предохранителя, и бросить гранату подальше за земляной вал. Офицер, проводивший это мероприятие, доходчиво объяснил нам: после того, как чека из гранаты вынута, граната может взорваться в руке, если ослабить то место, где была чека, — поэтому после выдергивания предохранительной чеки гранату нужно сразу же бросать, чтобы не рисковать собой и окружающими. Занятия начались, и мы, один за другим, стали бросать боевые гранаты.
На первом курсе? А почему бы не этой воспользоваться -
С непривычки это было страшновато — выдергивать чеку, зная, что после этого, в случае оплошности, граната может взорваться у тебя в руке. Однако, гранаты летели одна за другой и благополучно взрывались за земляным валом, достаточно далеко от траншеи, в которой мы стояли. Все шло хорошо, пока очередь не дошла до одного парня по имени Марк. Он выдернул чеку гранаты и замер в траншее с побелевшим лицом и гранатой в руке. Мы стояли невдалеке и молча смотрели на то, что с ним происходит. Секунды шли, а Марк не мог бросить гранату. «Бросай!» — заорал благим матом стоявший рядом с ним офицер. Марк сделал рукой слабое бросательное движение, и граната, пролетев несколько метров, упала где-то рядом с земляным валом. Раздался взрыв, и над нашими головами полетели осколки, сшибая ветки и листья со стоявших за нами деревьев. Досталось потом бедному Марку.
Помимо различных нарядов на дежурство внутри лагеря нас назначали часовыми по охране шлюпок, стоянка которых находилась в отдалении от жилой части лагеря. Стоишь ночью один, вооруженный винтовкой без патронов, а где-то рядом, «вон в той стороне», находится капиталистическая Финляндия. Про нее говорят, что оттуда к нам засылают шпионов и диверсантов (в то время «холодная война» была в разгаре), и ты стоишь весь в напряжении и пялишь глаза в темноту, и какие только мысли не приходят в голову.
Мы пробыли в лагере немногим более месяца. Наше небольшое подразделение из бывших нахимовцев раздражало лагерных офицеров. Еще бы: рядом «снимают стружку» с неумелых, пришедших со школы ребят, приучая их к «железной» воинской дисциплине, там — «полный порядок», сплошные «есть» и «так точно», попробуй только пикнуть. А тут — вполне уверенные в себе, много знающие типы, позволяющие себе пошучивать, отпускать реплики в строю и не бояться начальства. На политзанятиях они постоянно о чем-то болтают вместо того, чтобы внимательно слушать, и вообще — плохо влияют на общую обстановку в лагере. И вскоре начальство сообразило, что этих «обученных» и уже принявших присягу надо привлечь к решению насущных задач.
Нас привезли в Адмиралтейство, поселили в одном из пустых кубриков, и мы стали нести караульную службу, охраняя «особо важные» объекты училища — училищное знамя, типографию, некоторые учебные лаборатории. Караульная служба не относятся к числу приятных воинских занятий: два часа стоишь часовым на посту, два часа спишь одетым на жестком топчане в караульном помещении и два часа «бодрствуешь, готовясь заступить на пост». И так — в течение суток. При этом через каждые два часа производятся предусмотренные уставом ритуалы: заряжание винтовок, развод часовых по постам, возвращение отстоявшей смены в караульное помещение, разряжание винтовок. Каждый день, проведенный в карауле, как бы вычеркнут из жизни.
В дни, свободные от караулов, мы занимались разными хозяйственными работами, в основном — приборкой дворов и отремонтированных помещений и вывозом мусора на городские свалки. Езда на свалки была единственным способом посещения любимого города — увольнений в город нам долгое время не давали.
Но вот, наконец, все курсанты вернулись из отпуска, и в ноябре начался наш первый учебный год. Кораблестроительный факультет размещался не в Адмиралтействе, а в (так тогда официально назывался исторический Михайловский замок). Большая часть замка в то время была нежилой — эти обшарпанные помещения были закрыты еще со времен войны. Кубрики, учебные классы и помещения специализированных кафедр факультета размещались, в основном, в той части замка, которая обращена к Фонтанке, а в верхних этажах со стороны Летнего сада размещался небольшой иностранный факультет «дзержинки», готовивший военных корабелов для некоторых стран социалистического лагеря.
Слушатели и курсанты иностранного факультета жили автономно, и мы мало общались с ними, в основном — на старших курсах. Иностранный факультет просуществовал недолго, а судьбы многих его выпускников были трагическими. Почти всех «наших» китайцев расстреляли хунвейбины в годы «культурной революции». Албанцев посадили в тюрьму, когда Энвер Ходжа разорвал отношения с Советским Союзом. Румыны подвергались притеснениям, когда Чаушеску тоже разорвал отношения с нашей компартией. И только два болгарина, высокие красивые парни, которых хорошо знали во всем училище, потому что они красиво пели русские песни, достигли высот в области кораблестроения у себя в стране.
Из нового набора кораблестроительного факультета была сформирована рота первого курса, состоявшая из двух взводов (классов). Один класс профилировался на надводные корабли, а другой — на подводные лодки. Командиром роты стал капитан — лейтенант Кудрявцев, который и «провел» нас через все годы обучения в училище. Коля Попов и я определились в подводный класс, а Слава Жежель — в надводный.
Коля Попов
Первый курс принес нам много неожиданного. После той обстановки доброжелательности и сознательной дисциплины, в которой мы жили в Тбилисском нахимовском училище, здесь, в «дзержинке», на нас обрушились «строго уставные» отношения, направленные на подавление подчиненных, в особенности — первокурсников.
Понятно, что дисциплина в армии абсолютно необходима. Однако, воплощение в жизнь требований дисциплины бывает очень разным — от воспитания в подчиненных понимания требований дисциплины, основанной на разумных и понятных действиях командиров, не унижающих достоинства подчиненных, до откровенного самодурства начальников. И все это полностью зависит от личных качеств людей, облеченных командирской властью.
Повседневная строевая жизнь в училище на трех первых курсах шла под руководством младших командиров, назначаемых из числа курсантов старших курсов. За исключением времени учебных занятий младшие командиры постоянно находились при своих подчиненных, выполняя свои командирские функции, и спали в кубриках рядом с ними.
Моим первым командиром отделения стал низкорослый рыжеволосый третьекурсник, сильно озабоченный собственной значимостью. Вступив в эту должность, он начал «утверждать себя», постоянно допекая нас своими командами и придирками. Между собой мы называли его «рыжим», и это прозвище звучало у нас совсем не дружелюбно. Бывшим нахимовцам претила необходимость постоянно произносить «товарищ старшина», обращаясь к парню, который был всего на два года старше нас и вроде бы тоже собирался стать корабельным инженером. Однако, он настойчиво требовал от нас обращаться к нему «по уставу» и потчевал нас своими наказаниями — внеочередными нарядами и неувольнениями в город. Отношения между нами были плохими — мы его не уважали. Он, к тому же, учился далеко не блестяще, и после окончания училища не пошел по инженерной линии, а выбрал себе стезю «особиста».
Гнус, кровососущие двукрылые, сложный и разнообразный комплекс двукрылых насекомых, сосущих кровь человека и теплокровных животных. В состав Гнус входят комары, мошки, мокрецы, слепни, а также ряд кровососущих мух (осенняя жигалка, коровья жигалка и др.), на юге — москиты. Гнус встречается повсеместно, за исключением островов Арктики и Антарктиды.
Помощником командира моего взвода (помкомвзводом) стал некий тип с четвертого курса, который сразу же получил у нас прозвище — этим все сказано. Должность называлась «помощник», но фактически это был командир взвода, так как должности командиров взводов в штате высшего училища отсутствовали. На лице моего помкомвзвода постоянно было какое-то выражение — то ли презрения, то ли брезгливости, которое становилось особенно противным, когда он объявлял взыскания своим подчиненным. Любимым его командирским деянием было проверять состояние наших винтовок, которые стояли в пирамидах, закрытых на замки, и заставлять нас «повторно» чистить их в наше «свободное время». Чистить там было совершенно нечего, так как мы на первом курсе из них ни разу не стреляли, а только использовали их во время строевых занятий.
Хорошо еще, что старшина нашей роты — пятикурсник — был «нормальным» командиром и не страдал желанием показывать свою власть.
Наш командир роты на первом курсе как бы наблюдал за нами издали, почти не вмешиваясь в командирскую деятельность наших старшин, которой они были так увлечены. Наверное, он считал правильным традиционное, возникшее еще в кадетских корпусах дореволюционной России, представление о том, что первокурсники Должны сполна получить все тяготы военной службы, чтобы потом, по мере приближения к офицерскому званию, лучше понимать, что такое хорошо, а что такое плохо. Вообще-то наш командир роты выгодно отличался от некоторых других командиров рот высшего инженерного училища, чье образование и поведение сильно диссонировали с той атмосферой интеллекта и высокого профессионализма, которая окружала нас в часы учебных занятий.
Сложно было привыкать к той двойной жизни, когда ты по шесть часов в день сидишь на лекциях, которые читают профессора и доценты, и напряженно постигаешь высокие знания, а все остальное время находишься в атмосфере строевой муштры под опекой своих «любимых» старшин.
Первокурсники резвятся
Мы отводили душу в том, что, собираясь в «своем кругу», смеялись над своими старшинами и теми трудностями, которые дарила нам курсантская жизнь. Но смеяться-то было небезопасно: доносительство, которое было немыслимо у нас в нахимовском, здесь, увы, имело место. В роте собрались самые разные люди, и каждый по-своему осваивался в той обстановке, в которой мы жили — вскоре нам пришлось убедиться в том, что кто-то стал осведомителем командира роты. «Свой круг» сложился из нескольких близких по духу ребят, которые вполне доверяли друг другу. Добрые отношения с некоторыми из них прошли у меня через все годы учебы в училище, а потом — и через всю мою жизнь, несмотря на то, что мы шли по жизни разными путями.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
Фото:
