После Риги мы побывали за границей — в польском городе Свинемюнде, где была советская военно-морская база. Там нам устроили небольшую экскурсию по заграничному городу, на улицах которого почти не было прохожих — то ли все граждане днем были на работе, то ли еще что-то другое. На обратном пути в Кронштадт никаких заходов в порты больше не было, погода ухудшилась, и плавание было уже не столь романтичным — пришлось и покачаться.
Две курсантские «галочки», которые появились у меня на левом рукаве после первого курсантского отпуска, многое значили: период адаптации закончился, и мы теперь уже знали — «что к чему». К нам в роту пришли другие старшины, не страдавшие сержантскими амбициями, и жить стало гораздо легче. Мы грызли гранит науки, прекрасно понимая, что это — путь к заветной цели, а вечные спутники курсантской жизни — различные дежурства и всевозможные работы становились привычными.
Курсантская песня тех лет так освещала эту сторону нашей жизни:
«Папа твой работал на снегу и на угле,
Он шагал по площади, мечтая о тебе,
И свою винтовку папа чистил ловко
В коридорной полутьме»
Правда, курсанты кораблестроительного факультета не «шагали по площади», а стояли на ней: нам была отведена роль линейных, которыми размечалась Дворцовая площадь для прохождения колонн праздничных демонстраций. Для выполнения этой функции в дни первого мая и седьмого ноября нас утром приводили в Адмиралтейский проезд за полтора часа до начала парада войск, и мы стояли там во время парада, а затем нас выводили на площадь и, вместе со многими курсантами других военных училищ, выстраивали в линии, которые должны были направлять движение колонн демонстрантов по площади. Стоять на площади без движения было утомительно, а в ноябрьские дни — еще и холодно. Прохождение по площади длилось несколько часов, и мы возвращались в замок очень усталые. Но зато мы были освобождены от многодневных строевых занятий по подготовке к парадам, в которых участвовали курсанты других факультетов училища.
На втором курсе у нас появилось одно штатное мероприятие, доставлявшее нам большое удовольствие: мы периодически стали ходить в Адмиралтейство для занятий в лабораториях технологии металлов и сопротивления материалов, которые находились в главном здании училища. Переходы совершались в учебное время, поэтому старшин с нами не было и командовал переходами один из нас, называвшийся старостой класса. Маршрут перехода проходил по набережной Мойки и Дворцовой площади, а, став постарше, мы норовили пройти и через Михайловский сад. На набережной Мойки в те времена не было никакого автотранспорта, да и пешеходов было очень мало. Мы должны были идти строем, но это был некий «вольный» строй: мы шли кое-как, вразвалочку, беззаботно болтая друг с другом и наслаждаясь своей кратковременной свободой. Переход в обратном направлении был таким же приятным. Эта маленькая радость сопровождала нас и на следующих курсах — менялись только кафедры и лаборатории, в которые мы ходили на занятия. Последней такой кафедрой была кафедра живучести корабля, имевшая специальный бассейн для обучения водолазному делу и тренажеры по борьбе с авариями в отсеках корабля.
Казалось бы, какая мелочь — ходили по городу в будние дни, но она так хорошо запомнилась, потому что была светлым пятном в нашей жизни «на казарменном положении».
На втором курсе мы, по мере возможности, стали изучать историческое здание, в котором мы жили. В этом своеобразном памятнике архитектуры отсутствовала какая бы то ни была симметрия: все залы, комнаты, коридоры, лестницы были непохожими друг на друга и располагались в здании причудливым образом.
Главным украшением той части здания, где мы жили, был большой зал на втором этаже, окна которого выходили на Фонтанку. Ко входу в этот зал вела широкая мраморная лестница, по которой когда-то ходили царские вельможи и знатные дамы, а возможно — и сам государь император. Теперь же по ней время от времени бегали курсанты и простые советские девушки, которых приглашали в замок на танцевальные вечера. В нежилой части здания большой интерес вызывали апартаменты вокруг кабинета, где был убит император Павел, и сам его кабинет, расположенный на втором этаже со стороны Летнего сада. Какое-то время нам удавалось проникать туда и обследовать замысловатые подходы к приемной императора, скрытые уступы в стенах, тайную винтовую лестницу, ведущую от приемной на первый этаж, и пустой кабинет императора со знаменитым камином. Позднее доступ к этим помещениям был надежно перекрыт, и они стали казаться еще более таинственными, а мы продолжали путешествовать по нежилым помещениям и лестницам в течение нескольких лет, с переменным успехом преодолевая запретные проходы.
В конце второго курса я в последний раз соприкоснулся со шлюпочным делом. В мае в училище проходили шлюпочные соревнования, в которых участвовали роты трех младших курсов всех факультетов. Каждая рота выставляла команду во главе с командиром роты. Командир нашей роты подобрал в качестве гребцов шестерых физически сильных ребят, умевших обращаться с веслами, а на место рулевого его выбор пал на меня — я имел некоторый опыт управления шлюпкой и весьма малый собственный вес. Наша команда совершенно неожиданно победила на этих соревнованиях, и поэтому нам предстояло участвовать в соревнованиях на первенство военно-морских учебных заведений, которые должны были состояться в конце июня.
Командир роты освободил от всех нарядов и работ, и мы стали усиленно тренироваться, готовясь отстаивать честь училища. Почти каждый день после уроков мы приходили на стоянку шлюпок, которая находилась на Фонтанке у Летнего сада, усаживались в свою шлюпку и в течение трех часов наслаждались жизнью: июнь был солнечным, а движение по ленинградским водным артериям — приятным. Шлюпка выходила в Неву и, преодолевая сильное течение, пересекала ее самую широкую часть в направлении Малой Невы, по которой мы шли до выхода в залив, а за тем возвращались обратно. Сидевший в шлюпке командир роты пребывал в благодушном настроении: победа в училищной гонке дезориентировала его, и он не заставлял гребцов работать «до седьмого пота» — они просто старательно гребли, не перенапрягаясь и получая удовольствие от посильного физического труда и городских пейзажей, проплывающих по берегам. А рулевой, выполняя свои привычные и в общем-то несложные функции, «ловил кайф».
Итог нашего месячного блаженства был несколько неожиданным. Гонка, в который участвовали шлюпки от всех восьми высших военно-морских училищ, расположенных в Ленинграде и его окрестностях, проходила на Неве: старт — в районе Петропавловской крепости, финиш — у моста лейтенанта Шмидта. На старте стояли на якорях два больших катера, между которыми был протянут трос, обозначавший стартовую линию. Шлюпки должны были зацепиться кормой за этот трос (рулевые шлюпок держались за него руками). Сильное течение реки существенно усложняло эту процедуру. Держась за трос и оглядываясь по сторонам, я увидел, что невдалеке от нас стала шлюпка училища подводного плавания, в которой на месте правого загребного сидел мой старый приятель, тбилисский нахимовец Олег Косач — высокий и крепкий парень. Я приветливо помахал ему рукой, но он был очень сосредоточен и только коротко поприветствовал меня поднятой рукой. В той шлюпке все были очень сосредоточены, и я понял, что эти ребята имеют самые серьезные намерения. Когда был дан старт, гребцы этой шлюпки быстрыми и мощными гребками сразу же стали уходить вперед от остальных — было видно, что они очень хорошо натренированы. Наши ребята надрывались изо всех сил и пришли к финишу еле живыми, но — пришли в числе последних. На этом наша шлюпочная эпопея и закончилась.
Окончание каждого учебного года всегда вызывало приятные ощущения того, что ты сделал еще один шаг на пути к своей цели. А впереди всегда была практика, которая сулила новые знания и новый практический опыт.
Второкурсники перед отъездом в северные края на практику на подводных лодках
На втором курсе я проходил практику на боевой подводной лодке проекта 613. Лодка входила в состав дивизии дизель-электрических подводных лодок, дислоцированной в Полярном. Там, в Полярном, в годы войны базировалась знаменитая бригада подводных лодок, подвиги которых вошли в историю. В пятьдесят шестом году в дивизии еще было много офицеров, принимавших участие в боевых действиях на море. На лодках была особая доброжелательная атмосфера взаимоотношений между офицерами и матросами, царил дух товарищества, основанный на глубоком понимании того, что в море, на глубине, одна ошибка любого человека может привести к гибели всего экипажа. Срочная служба на флоте длилась пять лет, старшины-ветераны обладали высочайшим профессионализмом, а хорошее знание устройства подводной лодки было обязанностью каждого члена экипажа, независимо от занимаемой должности.
На лодке я должен был стать дублером старшины трюмных, в заведование которого входили все общекорабельные системы (вода, воздух, гидравлика). Когда я по прибытии на лодку представился командиру, на кителе которого виднелись колодки от боевых орденов, то получил от него следующее напутствие: «Для того, чтобы стать дублером старшины трюмных, ты должен изучить устройство корабля и всех корабельных систем. Даю тебе тридцать суток, за это время ты должен облазить весь корабль — от цепного ящика до гребных винтов. Экзамен буду принимать сам: если сдашь — возьму в море, если нет, то выгоню с корабля. Старшина трюмных покажет тебе, где находится цепной ящик, и научит обращаться с системами. Действуй». Старшина трюмных, здоровенный мужик с добродушным лицом и своеобразным юмором, повел меня по верхней палубе, которая по мере приближения к носу становилась все более узкой, и там, где она практически закончилась, нагнулся и, открыв небольшой лючок, широким жестом пригласил: «Залезай». Я был тогда худеньким пареньком, но и то с трудом залез в тесную выгородку, называемую цепным ящиком, в которой размещался небольшой якорь с якорной цепью. Я пощупал их и стал вылезать обратно, боясь, как бы не свалиться за борт. «Теперь ты знаешь, где начинается корабль», — сказал старшина, открывая рядом другой лючок и запуская меня в узкое пространство между легким и прочным корпусами подводной лодки, которое называется надстройкой. И я начал свое движение по кораблю: сначала по щелям и закуткам надстройки, сплошь заполненной баллонами воздуха высокого давления и разными трубопроводами, а затем — по палубам и трюмам отсеков прочного корпуса, проходя их последовательно один за другим — торпедный, аккумуляторный, центральный, жилой, дизельный, электромоторный и кормовой. Старшина был мастером своего дела и хорошим наставником. Ему нравилось учить будущего офицера, а я старался прилежно учиться.
Через месяц я сдал экзамен командиру корабля и стал своим в трюмной команде: ходил в море, постигал на практике специфику подводного плавания и осваивал азы подводной жизни — как открывать переборочные двери, как пользоваться подводными гальюнами, что можно и чего нельзя делать на подводной лодке. И был даже допущен к открыванию и закрыванию клапанов вентиляции и продувания балластных цистерн, то есть непосредственно участвовал в производстве погружения и всплытия
Я вернулся с той практики другим человеком — теперь я уже знал, что такое подводная лодка, и теперь уже с пониманием дела хотел стать специалистом в области подводного кораблестроения.
После того, как на первых двух курсах мы преодолели барьер общеобразовательных дисциплин высшей школы, на третьем курсе нам стали преподавать предметы нашей будущей специальности, и учиться стало гораздо интереснее. Все специализированные кафедры были военными, при этом большинство наших преподавателей были молодыми доцентами, с погонами капитан-лейтенантов и капитанов третьего ранга. Они читали нам свои лекции с большим энтузиазмом, увязывая теорию с практикой и стараясь делать лекции интересными для слушателей. Теорию корабля нам преподавали А.В.Герасимов и Н.П.Муру, строительную механику корабля — В.С.Калинин и Г.А.Родосский, проектирование корабля — Г.П.Попов, корабельные системы — Е.Н.Андреев. Все они потом стали докторами технических наук и профессорами. Другие преподаватели были более старшими по возрасту и воинскому званию и читали свои лекции в классическом стиле, предоставляя нам самим находить интерес в том, о чем они вещали в своих лекциях.
Все, вроде бы, шло хорошо, но во время зимней экзаменационной сессии я ненароком «подложил свинью» Вадику Кулишову (он вообще-то был Вадим, но друзья звали его Вадиком). Вадик был круглым отличником и получал сталинскую стипендию, размер которой был почти в десять раз больше обычной курсантской. Я же явно уступал ему в учебе: у меня иногда бывали четверки.
Мы сдавали экзамен по строительной механике корабля. Основные теоретические положения этой дисциплины изобилуют длинными математическими выводами, требующими усердия для их усвоения. Среди них особой сложностью отличалась одна тема, которая называлась «труба Лямэ». Сложные математические доказательства методики расчета этой «трубы» никак не лезли в мою голову. Готовясь к экзамену, я сначала решил разобраться с «трубой Лямэ» после того, как подготовлю все остальное. Но когда я закончил подготовку, то ни времени, ни способности усваивать громоздкие формулы у меня уже не было, и я решил идти по обычному пути лентяев и понадеяться на «авось»: всего один невыученный вопрос, вероятность «влипнуть» совсем мала.
Экзамен начинался с того, что сразу четыре человека тащили билеты и подходили к настенным доскам, чтобы готовиться к ответам. Очередность сдачи всегда устанавливалась самим классом: в первую группу входили по желанию, а все остальные тянули жребий. Мы с Вадиком были в первой группе — оба не любили сидеть и ждать своей очереди, слушая, как отвечают другие, и начиная нервничать зря. Утром перед экзаменом я поведал ему о том, что иду на экзамен без «трубы Лямэ».
Он соответственно пошутил, что ее-то я и когда буду выбирать экзаменационный билет. Экзамен начался, мы подошли к столу экзаменаторов, я вытащил билет и прочел на нем: первый вопрос — «труба Лямэ». Мы с Вадиком подошли к соседним доскам, и я тихо сказал ему о том, что у меня — эта самая «труба». И тут мы, совершенно не думая о последствиях, быстро поменялись билетами. Поменялись, и каждый врубился в «свой» билет, выписывая на доске длинные математические выводы. Вадик отвечал первым, отлично изложил «трубу» и все остальное, что требовалось в том билете, и, получив пятерку, вышел из аудитории. Его билет, не глядя, преподаватели отложили в сторону. Вслед за ним отвечал я, и тоже ответил на «пятерку». Но тут и пришел час расплаты за содеянное. Когда я отдал преподавателю свой билет, тот вдруг посмотрел в бумажку, где у него были записаны номера вытащенных билетов, и удивленно задал мне философский вопрос: «А почему у вас другой билет?» Затем все и выяснилось. Преподаватели стали обсуждать между собой эту ситуацию: с одной стороны — оба ответили на «пятерки» и оба были у них на хорошем счету, а с другой стороны — они отвечали не по «своим» билетам. Посовещавшись, преподаватели приняли такое решение: поставить нам обоим по «четверке».
Эта «четверка» автоматически лишала Вадика сталинской стипендии. Я понимал, что я виноват в этом, и на душе у меня было противно. Когда мы остались вдвоем, я стал виниться перед ним, но он спокойно и дружелюбно сказал мне: «Ерунда—переживем». И потом никогда, ни одним намеком он не выразил мне каких-либо претензий по поводу этого инцидента. С того дня мы сдружились еще больше.
После третьего курса Вадика перевели на электротехнический факультет (туда по команде сверху перевели почти половину нашей роты), но мы продолжали общаться по выходным дням. Вадик снова стал получать сталинскую стипендию (она перестала называться сталинской, но ее статут и размер сохранились) и окончил училище с золотой медалью. Отслужив положенный срок на подводной лодке, он поступил в адъюнктуру училища, успешно ее закончил, защитил кандидатскую диссертацию и стал преподавателем на кафедре электропривода, завоевав там большой авторитет. Потом он защитил докторскую и стал начальником этой кафедры. Когда по возрастному цензу он должен был снять погоны капитана первого ранга и освободить место начальника «военной» кафедры, ему предложили возглавить «гражданскую» кафедру математики. Вадик всегда был в математике силен, но это был беспрецедентный случай, когда кафедру математики возглавил человек, не имевший специального математического образования.
От редакции. Кулишов Илья Данилович - достойный отец достойного сына.
(1902-1948 ) На флоте с 1919 года. С мая 1928 г. помощник командира пл «АГ-3», с января 1929 – поморник командира пл «Революционер», с января 1930 - командир пл «АГ-15», с мая 1931 - пл «Якобинец», с ноября 1933 г. командир дивизиона подводных лодок, с марта 1937 г. командир 2-й бригады подводных лодок Тихоокеанского флота. Репрессирован в мае 1938 года. В сентябре 1939 г. восстановлен в кадрах ВМФ и с ноября 1940 года командир Николаевской военно-морской базы. В августе - октябре 1941 г. командир Одесской военно-морской базы, а с октября 1941 г. по март 1942 г. - командир Туапсинской военно-морской базы. 21 апреля 1942 г. за непринятие «достаточных мер для надлежащего оборудования порта» осужден Военной коллегией Верховного суда СССР с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий. В июле 1942 г. командир Отряда кораблей реки Невы Ленинградской военно-морской базы. 15 августа 1942 г назначен командиром Ленинградской военно-морской базы. В марте 1944 г. назначен командиром Лужской военно-морской базы, а 24 августа - командующим Таллинским морским оборонительным районом. За показ английской военно-морской миссии чертежей их же подводной лодки “L-55”, затопленной во время гражданской войны и впоследствии поднятой и восстановленной, был обвинен в разглашении государственной тайны и вызван в Москву. 7 августа 1948 года застрелился.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
.jpg)
