— Теперь вся морская династия в сборе! — радостно сказал дед.— Только внука Валерия не хватает. Как он там у тебя?
Дядя Андрей помрачнел.
— Затесался в дурную компанию. Совсем распустился, чучело. Грубит. Не хотели, видите ли, ему купить мотоцикл. Недоглядел, сам понимаю. Матросов воспитываю, а своего прозевал. Но теперь он у меня больше разбалтываться не будет.
— А что же ты, драть его станешь?
— В нахимовское, говорит, не желаю.
— Не хочет?
— Прикажу — и пойдет! ,
— Из-под палки?
— Ему собственные желания еще иметь рано.
— Моряком из-под палки не станешь. Я тебя разве силой тащил в моряки?
— Нет, я сам в море стремился... Ну, не будем настроение портить. Все утрясется. А Коровин должен быть моряком!.. Выпьем , за тех, кто жизнь отдал морю. За вас, капитаны!
Какие пошли за столом разговоры! Эх, если бы сразу же их записать!
— Когда мы пришли в Рио-де-Жанейро...
— А мы в Ньюфаундленде...— вспоминали старые капитаны-эстонцы.
— Мы в Бергене...
— Я побывал там курсантом,— подхватил дед.
— Когда мы попали в Атлантике в шторм...
— Нас тоже здорово покорежило в Бискайском заливе... Капитаны молодели у меня на глазах.
Они взялись за руки и стали петь песни, раскачивались, словно в качку на корабле. Все песни были о море, о том, как рождаются в нем туманы и бури и умирают в нем моряки.
— Ну-ка, мальчики, идите-ка в сад, погуляйте,— сказала баба Ника, когда на веранде стало дымно и шумно.
Мы вышли к морю и ахнули. Кран держал на весу половину «морского охотника». Днище его было облеплено слизью и камешками. Была ясно видна надпись: «МО-205».
— Дед, дед, иди-ка скорее сюда!..
За дедом вышли на воздух все гости. Они шумели, пока выходили. Но, увидев, как бережно кран опустил осколок погибшего корабля на причал, притихли. Юхан и Волли вынесли в кресле Яануса Хааса. Его это зрелище касалось больше других. Гости молча смотрели на воскресший корабль. Об этом нельзя рассказывать деревянными голосами, как это часто делают дикторы. Об этом без волнения не расскажешь. Двадцать лет пролежал «морской охотник» в воде; он погиб, но не сдался.
Долго длилось молчание. .
Потом дядя Андрей предложил:
— Вспомним тех, кто дрался на нем.
— И никогда не забудем того, кто спас их, — обернулся дед к Яанусу Хаасу.
НА БОРТУ „МОРСКОГО ОХОТНИКА"
Мы все объелись на этом празднике, а Олежка — тот заболел. Он хватался за живот и скулил:
— Умираю...
Мама решила его напоить касторкой. Олежка бегал вокруг стола, не давался. Тогда дед прикрикнул:
— Касторки боишься? Слюнтяй!..
И толстяк хлебнул полную столовую ложку. Меня, глядя на него, и то едва не стошнило. Но зато к утру он выздоровел. И мы побежали на причал. Уж больно любопытно было побывать на корабле, двадцать лет пролежавшем на дне. «МО-205» разломился ровнехонько пополам. Словно пилой его разрезало. На причале, кроме нас, никого не было — рыбаки ушли в море.
Мы заглянули с опаской внутрь — там было темно. Ингрид лает. Может, кто-нибудь забрался туда? Мы карабкаемся на мостик. На этом мостике стоял командир во время ночного боя. Из орудия на носу стреляли матросы по наседавшим на них катерам. Я, стоя на мостике, вдруг вообразил, что мы идем в море и я отдаю приказания своим славным помощникам — Вадиму, Олежке. Мы преследуем подводную лодку — она нахально забралась к нам, в наши воды. Я командую, чтобы сбросили на нее глубинные бомбы. Но вот налетают на нас самолеты. Я ранен. — «Куликов, принимайте командование!» Мы лучше погибнем, но не сдадимся
врагу.
.
Грохот... Толстяк загремел с трапа в люк.
— Олежка, разбился? Он вопит:
— Братцы, идите сюда! Фонарь есть? Спускаемся вниз, в темноту.
Ингрид, скуля, сваливается нам на головы. В кубрике полно мелких вещей. Но как душно здесь!
Мы вытаскиваем Олежку, выбираемся на причал. У него над глазом большущий синяк. Ингрид выносит в зубах полуистлевший бумажник. Бумажник клеенчатый. В нем розовые бумажки, на каждой написано: «Тридцать рублей». Таких я никогда не видал. И письма. Они пролежали в воде двадцать лет. Строчки расплылись. Мы разбираем с великим трудом.
Дорогой папа! Я болел корью, а теперь — ничего. Катюшка уже ходит в школу. Мама... (тут ничего разобрать невозможно) и говорит, что мы все равно победим и ты к нам вернешься. Мы очень... (опять неразборчиво) и соскучились по тебе. Перебей всех фашистов и... Мы обещаем тебе приносить лишь пятерки... (и тут неразборчиво) ...мы тебя ждем, ждем, очень ждем!
Твой Игорь.
Другим :
Любимый Алеша! Дети здоровы, растут. Я работаю, питаемся... (неразборчиво). Давно от тебя нету писем, но утешаюсь, что время военное, почта работает плохо. Детям я говорю, что ты жив и здоров. Как они тебя любят!.. Ты., (ничего тут не разберешь!) и я знаю, что ты... И мы все время думаем о тебе и ждем... ты вернешься с победой. И мы будем все вместе жить долго... Интересно, как будем жить через двадцать лет? Дети вырастут, мы постареем, но жить будем наверняка хорошо!.. (И опять все расплылось.)
Любящая тебя твоя Галя.
Я нахожу в бумажнике фотографию. Матрос — это наверное Алеша, молодая женщина рядом с ним — Галя, а возле них стоят двое ребят...
— Мы сдадим бумажник в музей,— предлагает дед.— И, быть может, найдется владелец...
— А что, если мичману Несмелову написать? У Яануса Хааса есть его адрес.
— Правильно!
Письма с фронта. .
Мы пишем Несмелову о бумажнике, фотографии, письмах; для наших следопытов-историков в Ленинграде снимаем копию с письма и обо всем пишем им, Получаем ответ от Несмелова:
Дорогие мои следопыты! Алеша — это, конечно, Алексей Гордеевич Шевцов, комендор. Он сейчас на Курилах. Он — краболов. Вот его адрес... Девчушка его стала геологом, Игорь — офицер-тихоокеанец, служит на тральщиках, Галина Кондратьевна учительствует, все живы-здоровы. Напишите Алешке, он будет рад.
До свидания, милые вы мои!
«Молодцы»,— получаем из нахимовского.
А на Курильские острова уже пошло наше авиа.
Ответ получили зимой: письмо и посылку с Курил. Алексей Гордеевич Шевцов прислал нам фотографии — он сам, уже пожилой, полный, с усами, его жена, моложавая для своих лет женщина, и дети: лейтенант Игорь и Екатерина — геолог. На фотографии Шевцова надписано: «Следопытам Балтики, будущим морякам». Игорь Алексеевич на своей фотографии сделал надпись: «Наверняка встретимся! И вместе послужим. Жду вас на океан!»
А в посылке оказались крабовые консервы. До чего же вкусные! Наелись мы до отвала...
ПРОЩАЙ, КИВИРАНД!
Выдается солнечный, славный осенний денек. Дед берет нас на «Бегущую», и мы выходим в открытое море под парусом. «Бегущая» бойко бежит. Маяк позади. Он сегодня безмолвствует. Я все собирался на нем побывать. Говорят, что смотритель его — нелюдим и не терпит гостей. Но он, говорят, подбирает разбившихся о фонарь птиц и старается их подлечить. А потом выпускает на волю. Значит, хороший старик.
Мы уходим всё дальше и дальше от бухты, и ветер бьет прямо в лицо, а маяк остается тонкой иглой за кормою «Бегущей». Вперед, все вперед, в открытое море! Олежка опускает за борт руку, дед шутит:
— Смотри, Олег, рыба откусит!
Толстяк отдергивает руку — его легко напугать.
Где-то вдали, у четкой черты горизонта, идут корабли — один, другой, третий... Куда идут? В Таллин? Или дальше — в Ригу, в Балтийск, на край советской земли? Хорошо бы и нам — плыть и плыть до самого Таллина... Дед сидит на руле в старом кителе и в старой фуражке — морской волк, да и только!
приближается. Он вырастает на наших глазах. Видна пограничная вышка.
— Ну как, марсофлоты, понравилось? У нас вырывается:
— О-о!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
