Давно не было у нас такого бурного комсомольского собрания. До чего все разгорячились! Самохвалов — присяжный и привычный оратор — не имел на этот раз никакого успеха. Только он начал, встав в позу оратора, свое всегдашнее: «За океаном хищники радуются каждой полученной нахимовцем двойке. Двойками нерадивые ослабляют мощь флота. Мы должны смыть позор с класса и еще теснее...» — как его грубо прервали:
— Знаем, хватит! «Сплотимся еще теснее вокруг...»
— Молчи, зубрила! — обозлились на него двоечники.
Я понял, что схватка будет жестокая и правда будет высказываться в лицо. Так оно и получилось. На двоечников навалились «миром», как говорит дед. Страсти разбушевались.
— Ты тянешь в пропасть весь класс! — нападал на Валерку Алексей Коломийцев. — А еще хвастался: «Мой отец командир ракетного катера. Вы знаете, что это за штука?» — передразнил он Валерия. — А что отец тебе скажет, когда узнает, что сын его двоечник? Нам Эраст Авдеевич читал твое сочинение: «Ах, как я влюблен в море, ах, как мечтаю о флоте, мечтаю стать офицером, пойду по отцовским стопам», — опять передразнил Коломийцев Валерку. — Это с двойками-то? Фальшивое твое сочинение. Ты в нем лгал!
— Кому? — взорвался Валерка.
— Не только Эрасту Авдеевичу — училищу! Нам всем... Не правда ли, товарищи? Какой выискался! Комсомолу солгал...
Из коллекции В.Грабаря
Валерка хотел было снова задраться, но Вадим предложил вызвать Валеркиного отца. И Валерка пустил слезу. Настоящую. И стал каяться. Он, мол, запутался, а теперь выпутался. И просил поверить. Не надо отца вызывать.
— Ну, смотри... "
Я не поверил Валерке. Но другие поверили. И в покое оставили. Насели на Мельгунова. Он признался:
— А может, я нарочно двойки хватаю? Пусть отчисляют. Мне тут не нравится!
— Ах, не нравится? А раньше что думал? И что станешь делать, когда выгонят и вернешься домой?
— Пока ничего. Мать прокормит.
— Значит, тунеядствовать будешь? — допрашивали с пристрастием.
— Как это так — тунеядствовать?
— Очень просто, сам не заработаешь ни гроша! Учиться среди года никуда не возьмут! Вот и будешь на шее у матери мертвым якорем...
Из двоечников пух и перья летели.
Когда же все поуспокоилось, я предложил создать комсомольскую дружину «рыцарей моря». Тут все встрепенулись.
Я зачитал им кодекс дружины. По существу, в нем не было ничего нового. Это был кодекс морали честного комсомольца, который носит гордое звание «моряк». В нем говорилось о том, кто готов служить морю всю жизнь. О том, кто защищает слабого, женщину, не пройдет равнодушно мимо хулиганящих гадов. Рыцарь моря не может быть трусом, лгуном, хвастуном...
Петровский Дмитрий Владимирович. Выпускник ЛНВМУ 1994 года. Капитан-лейтенант запаса. Награждён орденом «За личное мужество», в пятнадцать лет.
Послышался заинтересованный голос:
— А как же, если я двоечник? Могу я вступить в дружину?
— Пока ты двоечник — нет!
В день увольнения к дежурному по училищу пришла пожилая женщина и рассказывала, что хулиганы окружили на улице ее дочь и начали над ней издеваться. Ее выручили нахимовцы. Задержали хулиганов и передали подоспевшей милиции. Когда милиционеры спросили, как их зовут, они ответили: «Рыцари моря». Женщина хотела узнать их фамилии и поблагодарить за выручку дочери. Но даже я не узнал, кто это был. Рыцари не должны хвастаться.
Но не только в этом были заслуги нашей дружины. Двоек не стало — никому не хотелось вылетать из дружины. Рыцари с готовностью помогали друг другу. Они совершали много рыцарских дел, которые считали слишком мелкими для того, чтобы о них говорить. Но дела эти были хорошие. О них как-нибудь я расскажу. Когда мы все вырастим. Тогда не будет повода нам зазнаваться...
БЕГУТ ДНИ ЗА ДНЯМИ
Эраст Авдеевич Крестовоздвиженский так рассказывает о классиках, будто к каждому он был вхож в дом. О выдуманных героях — как будто был с ними знаком и близок. И поэтому его уроки нас всех увлекают. У Марины Филипповны Онегин был только «продуктом», Татьяна — «продуктом», а другие разделялись на угнетателей и угнетенных. Теперь-то я понимаю, что Марина Филипповна недалекая женщина. Эраст Авдеевич — дело другое. Этот двоек ни Станюковичу, ни Чехову не поставит.
— Кто может быть выше Пушкина? — говорит он.— Кто может сравниться с Лермонтовым?..
И он на память читает нам сотни строк, увлекается, голос его звенит молодо, а он — пожилой человек. Но, любя Пушкина, Лермонтова и ставя их превыше других, он не чурается и мало кому известных поэтов, особенно, если они пишут или писали о море.
Эраст Авдеевич открыл нам подводника Алексея Лебедева (я слышал его стихи на корабле у Живцова). Открыл других флотских поэтов, читая посвященные ими морю и флоту стихи.
Любовь нашу к морю (а она проявляется и в сочинениях наших) он одобряет. Каждое мало-мальски оригинальное сочинение он читает с удовольствием всему классу, говоря:
— Свежие мысли. Похвально!
Он хвалит Вадима. Хвалит за сочинение. Хвалит за то, что Вадим, подобно ему, может на память прочитать сотни строк любимого автора.
Но его корежит, когда он наталкивается на сочинения Роберта Самохвалова, списанные с газетных передовиц.
— Как вам не стыдно! — говорит он с укором.— Неужели у вас нет своего отношения к жизни? Нет свежих, собственных мыслей? Мне думается, вы простите меня, но ваше сочинение могла бы написать кибернетическая машина.
И все же ставит Самохвалову не двойку, а тройку. Он не хочет портить Самохвалову будущее. И таким дубам место в жизни найдется..
А вот Валерка показал, что ему грош цена и все его клятвы такая же ложь, как его первое сочинение. Математику он отвечал на пятерки. И вдруг однажды, поставив Валерке пятерку, Сергей Сергеевич насторожился, вернул Валерку, уже положившего мел:
— Вернитесь, Коровин... Покажите ладонь!—приказал он. Валерка разжал кулак. К ладони была приклеена шпаргалка.
— Вы, кажется, член дружины «рыцарей моря»? А по-моему, никакой вы не рыцарь, Коровин. Вы — мошенник! Садитесь.
Борис Федорович Блошкин (фото 1951, 1963, 1966 гг.) Когда в 1962 году на время он был вынужден перейти на командную должность, его рота, 11-й выпускной класс, имела 100% успеваемость. Талантливый человек талантлив во всем.
— Я...
— Вам нечего больше сказать!
— Разрешите мне высказаться? — поднял руку и встал Самохвалов.
— Не разрешаю! У нас не собрание, а урок.
АДМИРАЛ
В тот же день нас, обоих Коровиных, вызвали к адмиралу.
Кабинет у начальника училища не чета кабинетику Бенина. Настоящий адмиральский. Солидная мебель, часы с башенным боем. За окном — «Аврора» и набережная в снегу. Как в гавани.
Станюкович сказал бы, наверное, что начальник наш — «молодой адмирал». Он намного моложе деда. В волосах почти нет седины. Но ему все же не меньше пятидесяти. В три раза больше, чем мне.
Мне почему-то казалось, что начальник училища должен резко отличаться от всех: он должен быть величественным, его должна сопровождать свита — совсем как главного врача при обходе им госпиталя. Он должен быть недоступным, ввергать в дрожь лентяев.
При первой встрече адмирал был торжествен и преисполнен величия. Но после, в обыденной жизни, мне пришлось сталкиваться с ним: то в коридорах училища, то на лестнице, ведущей в столовую,— и я поразился, до чего адмирал доступен и прост. Он останавливал на лестнице старшеклассников (всех зная по фамилиям), расспрашивал, как дела, подбадривал веселым словечком. И я завидовал им — он ни разу не окликнул меня.
Бакарджиев Вячеслав Георгиевич, начальник училища в 1963-1971 гг.
Войдя в столовую, он подходит к столикам, спрашивает, понравился ли обед, чего не хватает.
Да, адмирал заботлив и прост в обращении, но, говорят, он непреклонен и строг, когда дело доходит до нарушений училищной жизни. Здесь от него пощады не жди.
Он говорит провинившимся: «Ваши деды в вашем возрасте становились героями. Вспомните Петьку, ординарца Чапаева! Вы за свои проступки отвечаете полной мерой. Я вас предупреждал — вы не вняли, пеняйте на себя». И отчисляет.
Белокуров рассказывал, что некоторые папаши и мамаши пишут адмиралу гневные письма, обвиняют, что он не сумел перевоспитать их сына. «Может быть,— отвечает им адмирал,— но почему я обязан перевоспитывать, если вы не сумели его воспитать? Кто воспитает сына лучше родителей?»
Скажем, Валерка! Попробуй-ка перевоспитай его!
— Вот что, братья Коровины, — говорит адмирал. — У нас на флоте равняются на правофлангового. Вы, Валерий Коровин, именуетесь Коровиным первым. А может ли Максим Коровин равняться на вас?
Валеркина тактика — слезливое раскаяние. Оно на многих действует умилительно. И он начинает всхлипывать.
— Ваш преподаватель прав, назвав вас мошенником. Трусость и ложь — вот что такое шпаргалка! Только заступничество за вас капитана третьего ранга Кирсанова — он утверждает, что вы еще можете стать человеком,— удерживает меня от решения отчислить вас из училища. Слишком много за вами грехов. Вы грубите преподавателям. Получаете двойки. Заработали вчера единицу. Я вызову вашего отца...
О, как Валерка умеет рыдать! Любому он вывернет душу. Он весь содрогается. Он говорит, что раскаивается. Что шпаргалки, собственно говоря, ему не нужны, пятерки им заработаны честно. (А я уже начинаю сомневаться: не помогли ли ему шпаргалки и при вступительных экзаменах? Уж очень он был уверен в себе!)
— По...пожалуйста... не вызывайте отца!.. Накажите меня... накажите... но не вызывайте отца!..
Адмирал приподнимается и наливает Валерке воды.
— Я читал ваше классное сочинение. Мне оно показалось искренним. Вы писали, что стремитесь быть моряком, что для вас поступить в нахимовское училище — величайшая радость, что море для вас — ваша жизнь!
Взрыв слез и стенаний.
— Да полно вам, Валерий Коровин! Потом я прочел в вашем классном журнале повесть, довольно безграмотную, но написанную с перчинкой. Литературное произведение есть литературное произведение, и я не отождествляю автора с его героем. Ваш герой — критикан. Он не увидел в училище ничего светлого. Неужели так мрачно все? И люди в училище — неприятные, злые, придирчивые, а ваш герой — один молодец? Эх, Коровин, Коровин! Ваш Воронин и критикует убого, и мыслит убого. И такой он весь обозленный, что нельзя его полюбить! А ведь он у вас, кажется, положительный тип. Так где же подлинный Валерий Коровин?
Опять рыдания в ответ.
Как он рыдает, Валерка! Он пьет воду, и зубы отбивают дробь по стакану.
— Воспитатель, которого вы жестоко обидели в своей повестушке, заступился за вас...
— Я... никогда... никогда!.. Обещаю...
— Погодите, Коровин! В воскресенье вас снова видели в недостойной компании. Максима Коровина я пригласил потому, что хочу, чтобы мне помог комсомол...
Нет, адмирал вовсе не добрый «папаша», как некоторые его именуют.
Награды участника Великой Отечественной войны, командира эсминца «Бойкий» В.Г.Бакарджиева
Во времена наших прапрадедов он бы мог вздернуть любого подонка на рею. А в гражданскую или во время Великой Отечественной войны расстрелял бы его перед строем.
— Слезлив же ты, братец! — сказал я Валерию, когда мы вышли от адмирала.
— А что?
Глаза его были совершенно сухие. Артист!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
