Мы прыгаем в море со шкафута, уже загорелые, бронзовые. Мы оплываем вокруг корабля. Кто там орет: «Спасите! Тону!»?
Самохвалов, раззява! Его подбирают в шлюпку и поднимают на палубу крейсера. Роберт, продолжая отплевываться, все же стал в позу.
— Спасибо, товарищи, за спасение будущего хорошего офицера.
Хорошего? А быть может, ты вовсе не будешь хорошим?
Умора!
Давно мы так не смеялись.
И командир нашей роты Бунчиков, и мичман Белкин, и воспитатель Кирсанов за нас взялись всерьез. Вы знаете, что такое шлюпочные учения? На ладонях появляются пузыри и мозоли, ноги гудят, но зато ты чувствуешь себя марсофлотом. Нам с Вадимом не привыкать — мы вдоволь погребли с ним в бухте Киви! А вот кто с непривычки — тому трудновато. Пыхтят. Особенно Маслюков — семь потов с него сходит, с бедняги. Мельгунов устает и бросает весло.
Возле голого и длинного острова нас настиг шторм.
— Семь баллов,— объявил Дмитрий Сергеевич и погнал нас всех с палубы.
Я удивился, как он бодро расхаживает по качающейся палубе на протезе. Нас заносит даже на двух здоровых ногах! Но мы с Вадимом и в шторм рисковали ходить на «Бегущей». Мы задержались и, пока остальные спускались в кубрик, загляделись на огромные пенистые валы — крейсер зарывался в них носом.
На самом носу, прикрытый брезентовым щитом от ветра и волн, стоял впередсмотрящий. Вот бы туда! Разве не прекрасно встречать грудью стихию, опускаться и подниматься, подниматься и опускаться и знать, что ты впередсмотрящий? Хорошо быть впередсмотрящим в море, на корабле и хорошо быть впередсмотрящим и в жизни...
Дмитрий Сергеевич повторил приказание, и пришлось скрепя сердце спуститься в кубрик. А тем временем крейсер повернул на девяносто градусов; началась сильная бортовая качка.
Из тамбура были видны леера и бушующее море, вкатывавшееся на палубу, когда крейсер кренило на левый борт. Такую махину раскачивает, как спичечную коробку! А он не «Бегущая» и не рыбачий баркас.
Кто-то толкнул меня. Самохвалов! С совсем позеленевшим лицом. Что ж ты не выступишь с речью, миляга: «Перед лицом грозной стихии еще теснее сплотимся, товарищи, вокруг командования нашего корабля!»? Его и корчило и корежило. Мичман спешил к нему с таблетками и со стаканом воды. Самохвалов чуть не отгрыз край стакана.
Белкин успокаивал, что такое почти с каждым бывает.
— Сам привыкнуть не мог,— сказал он убедительно и поспешил на помощь к другим.
Такая штука, как морская болезнь, по-моему, заразна.
Море стихло. Все успокоилось.
И когда я увидел вдали острые шпили Таллина и над ними знакомую вышку Олая (говорят, она самая высокая точка на Балтике), я почувствовал, как радостно встретиться с родным городом.
Все столпились у борта. Многие видели Таллин впервые.
Крейсер величаво вошел в таллинскую бухту. С моря мой родной город казался прекрасным вдвойне.
ТАЛЛИН
Нахимовцы разевали рты на каждую башню. Когда спросили, как называется круглая башня с флагом над ней, я сказал — «Длинный Герман». Вадим зафыркал. Но о том, что «Длинным Германом» мы между собой называем мичмана Белкина, другие не знали. И хорошо, что не знали. Не каждому нравится, когда его именуют башней.
Когда уезжаешь надолго и возвращаешься через год, родной город кажется тебе желанным вдвойне. Я повел ребят на , на площадку, откуда видны черепичные крыши, сотни покатых крыш, а за ними порт с кораблями, придавившими серую воду.
И мы поднялись на башню «Кик-ин-де-Кёк» и в смотровые окошки смотрели на город. И Валерка на этот раз хамить не посмел — он видел, что все восторгаются Таллином.
Мы обошли все узкие улочки — Пикк и Виру, Харью и Ратаскаеву; потом я решил забежать домой, взглянуть на маму.
Я открыл своим ключом дверь и очутился в объятиях Ингрид. Она визжала, старалась лизнуть меня в нос, уперлась мне лапами в плечи. «Ты приехал, приехал, приехал! — говорили карие преданные глаза.— Неужели ты снова уедешь?» Мне ее стало жалко до слез.
Она поняла, что я ухожу, загородила мне путь, подала лапу: «Не уходи!» Я пообещал ей: «Мы скоро увидимся». Но она не поверила. Я ушел. Она заскулила за дверью так жалобно, что я поскорей сбежал с лестницы.
Я дошел до остановки трамвая. Из телефонной будки позвонил в поликлинику. Мамы не было. Уехала на вызовы. Тогда я пошел к Карамышевым. Не доходя до их дома, я встретил Карину. Ларсен завилял хвостом, но Карина ему приказала сидеть. И он сел.
— Ларсен, вам знаком этот молодой человек? — спросила Карина.
Ларсен вдруг зарычал.
— Ах, незнаком? Так почему же он заговаривает с нами на улице? Пойдемте, !
Я обозлился. У меня не было времени. Я сказал:
— Хватит тебе валять дурака!
— И вы нас еще оскорбляете?..
— Карина!..
— Вы не забыли еще мое имя? Но адрес забыли, не правда ли? Вы забывала, Максим, вот кто вы! И каким ветром вас принесло все же к нашему дому?
Ни одной девчонке я не позволил бы говорить так со мной. Я бы просто-напросто к ней повернулся спиной. А здесь я стоял как болван и смотрел на ее гордое личико.
Если бы у меня было больше времени, я продолжил бы эту игру. Но времени не было. ......
— До свидания!
— Максим!
— Вы что-то сказали?
— Я сказала — счастливого плавания!
С меня было довольно. Но Ларсен преградил мне дорогу, добродушно помахивая хвостом.
И тут я почувствовал, что не могу так вот просто взять и уйти. Она спросила:
— Вы сегодня уходите?
— Да.
— И скоро?
— Часа через три. .
— И ты не вернешься?
— Нет.
— Так почему ж ты молчишь? Почему не расскажешь, как жил ты всю зиму?
— Но ты...
— Ты обещал мне писать хоть раз в месяц. И мы с Ларсеном всё лазали в ящик. Я слышала, девочки к вам приходят на танцы. Ты завел новых подруг?
— Нет!
— Так поскорее рассказывай, если ты должен уйти!
Мы сели у пруда на скамеечку. Лебеди устремились к нам, но угостить их было нечем. И они разочарованно стали чиститься и охорашиваться. Я говорил, говорил, как учились мы и как плавали, какие я книги прочел и в каких был театрах. А время бежало. И мне надо было повидать маму. И спешить на корабль. Я заметил, что держу руку Карины и ее рука покорно лежит в моей. Я отдернул руку. Еще подумает что-нибудь!
— А ты знаешь,— сказала она,— папа был очень болен, и твой отец его оперировал. Он спас папе жизнь! Максим, что за человек твой отец! Вот тебе за него!
Она чмокнула меня в щеку.
На прощание Ларсен подал мне лапу.
В коридоре поликлиники была к маме очередь. Тут сидели горемыки с подвязанными руками, один с ногой в гипсе, другой с повязкой на шее. Люди пожилые, почтенные, в чинах, орденах. Они посмотрели на меня злыми глазами: «Здесь очередь». Пришлось подождать. Никто не поверил бы, что я спешу на корабль. Я дождался наконец. Хотел, войдя в кабинет, пошутить: «Доктор, у меня что-то застряло в кишках».
Но когда я вошел и увидел маму, мою маленькую, славную маму, в белом халате и в шапочке, усталую после вызовов и после большого приема, мне стало не до шуток. Я крикнул:
— Мама! — и кинулся ее обнимать.
Она испугалась: а вдруг в кабинет вошел призрак? Но когда обняла меня так, как обнимает лишь мать, она поняла, что это я, Максим, Максимка, Максимушка. И принялась целовать — не так, как Карина,— подумаешь, чмокнула в щеку..
Мама выглянула в коридор — больше никого не было. Она сказала:
— Пойдем домой,— и вся сразу сникла, когда я сказал, что домой я уже не успею. Мне пора на корабль.
— Когда же ты приедешь, сынок?
— Через месяц...
И мы посидели с ней здесь, возле лежака, на котором она перевязывала больных, и стеклянного столика, на котором лежали инструменты. Я и моя усталая мама. Она сказала, что отец стремится поскорее вернуться домой, уже подал рапорт. Он скучает без нас.
— Ну, мама, до скорой встречи! Я приеду и в Таллин и в Кивиранд, к деду! До свидания, моя дорогая!..
Таллинский рейд.
Я вовремя поспел на корабль. Корабль снялся с якоря и вышел из гавани.
Перед нами было опять беспредельное море, широкая Балтика, которую моряки называют «седой».
Дмитрий Сергеевич рассказывал нам о трагическом походе из Таллина кораблей осенью сорок первого года. Это происходило в те дни, когда под самым городом бесчинствовали фашисты, когда они сожгли Никонова и караван кораблей, на которых уходили тысячи людей, бомбили «юнкерсы», встречали подводные лодки и некоторые моряки тонули по три, по четыре раза, прежде чем добрались до Кронштадта. Их подбирали с воды.
Белая ночь расстилалась над морем. И море было словно сметана. Мы сидели на палубе — нас никто не загонял еще спать.
— Споемте, друзья,— предложил Вадим словами из песни.
И мы дружно спели «». Меня охватило — ну да, охватило, иначе не скажешь, — какое-то особое чувство. Мне вдруг показалось, что я моряк военных времен и мы идем навстречу врагу; вступим в бой на рассвете...
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
