— А ну, ребята, споем песню дедов, комсомольцев двадцатых годов!
И он научил нас петь славную песню, ее мы не знали. У этой песни очень хороший припев: «Юные, гордые, сильные, смелые, дело отцов завершим»...
Постараемся, честное слово! Максим Коровин-старший, ты жизнь свою прожил, а я начинаю. Мне хочется быть и сильным, и смелым, гордым «рыцарем моря». И отдать морю жизнь.
Высокопарно? Пожалуй! Но ведь я своих мыслей никому не высказываю. Делюсь сам с собой.
Мы спим на трехъярусных койках. Крепче держись — загремишь!
***
Подъем флага на корабле. До чего же торжественна эта минута! Мы привыкли к ней — дед каждый день поднимал флаг в Кивиранде,— и все же, когда корабль в море, не видно нигде берегов и плещут вокруг тебя волны, а ты стоишь в строю в длинной шеренге товарищей, повернув голову к флагу своего корабля, до чего приятно — до слез!
Под этим флагом ты идешь в плавание. Под этим флагом ты когда-нибудь пойдешь в океан. И под этим флагом тебе, может быть, придется драться с врагом...
Я, кажется, сильно расчувствовался. Но в этом, по-моему, ничего позорного нет. Я видел: у деда глаза были мокрые, когда в бухту Киви заходили отдохнуть корабли. У старого «морского волка»! А я едва начинаю флотскую жизнь. И опрометью бросаюсь я к борту, когда нам встречаются в море то тральщики (может быть, на одном из них стоит на мостике Вадимкин отец и не знает, что на крейсере идет в поход его сын), то длиннющая подводная лодка — быть может, на ее мостике стоит Сергей Иванович Карамышев, то сторожевики, родные братья «МО-205», то нефтеналивные суда, похожие на лохани. Море живет! Попадается навстречу и белый лайнер — везет к нам из-за границы гостей. Ну что ж, посмотрите, как мы живем. Вам, наверное, понравится!
Высоко на мостике (туда нам вход запрещен) стоит командир крейсера, капитан первого ранга. Сколько лет он проучился, проплавал, прокомандовал разными кораблями, пока достиг такого положения!
Крейсер больше совсем не качает, и приходят в себя все страдальцы, которых одолевала морская болезнь.
— Мы с вами не пассажиры, нахимовцы! — говорит Бунчиков.— Разлениваться не будем!
Нас ставят на вахты — дублировать матросов, загоняют в пекло: говорят, взялся за гуж... Мы драим медяшку (вот я уже заговорил морским языком!). Все заняты делом — бездельников нет. Ни на кого не могу я пожаловаться. Никто не отлынивает. Даже Валерка. Так захватила всех флотская жизнь!
И когда мы, усталые, вечером смотрим кино (а хорошая эта усталость!), вокруг бегут волны, за кормой ярко светится след, а корабль идет все вперед, все вперед, к незнакомым портам...
Я долго не могу заснуть. Много всякой всячины лезет в голову. Вот мы лежим в нашем кубрике — двадцать семь человек. Лежат рядом Вадимка и Мельгунов, они поссорились нынче. Обсуждали ордена и медали отцов. Мельгунов возьми да и ляпни:
— Ну что это у твоего за награды? Орден — так себе, а медаль захудалая.
Вадим развернулся и съездил по уху Мельгунова. Драться, конечно, не полагается, и Вадиму бы крепко влетело, но называть «захудалыми» правительственные награды тоже не следует. Оплеуху Мельгунов заслужил. Небось сам немедленно побежал бы доложить ротному, если бы услышал такое. Пытался я их помирить — не желают. И вот теперь лежат, с глазами, уставившимися в подволок,— не спят. «Враги, враги»,— как это поется в «Онегине». Но на корабле долго врагами не будешь. На суше взяли да разошлись друг от друга подальше. А здесь не уйдешь — море кругом глубиной в полкилометра. Приходится все время видеть неприятную тебе физиономию. В конце концов надоест — подашь ему руку и скажешь: «Ну, хватит ссориться. Будем друзьями!», Так и эти. Скоро помирятся.
Вообще человеческие недостатки в море не скроешь. Ты весь на виду.
Но как бы люди ни ссорились, какие бы ни были у них недостатки, их объединяет корабельная служба. Ночью колокола громкого боя нас будят: «Вставай, вставай!» Тут мешкать некогда. Мигом соскакиваешь с койки, растеряв сны; суешь ноги в штаны и в ботинки, летишь на свой боевой пост сломя голову и слышишь, как по трапам и палубам грохочут матросы. Кто его знает, что за тревога? Учебная или, как это было в сорок первом году, боевая? Когда внезапно на нас напал Гитлер, никто не знал, что он уже начал войну.
Васька Журавлев впопыхах правый ботинок надел на левую, ногу. Но все посты были к бою готовы, орудия развернулись в башнях; понадобится — откроют . Командир похвалил нас по радио. Я укладываюсь на койку, чтобы наверстать то, что недоспано. Спи, спи, Максим, скоро вставать? Приборка, подъем корабельного флага—начнется новый день твоей флотской жизни.
***
Командир корабля спускается в кубрик. По команде «Смирно!» мы вскакиваем. Он предлагает садиться. И мы размещаемся на банках и койках. В раскрытые настежь иллюминаторы залетает морской ветерок. Громовержец? Ничего нет грозного в командире. У него симпатичное лицо с маленькими светлыми усиками.
— Я виноват перед вами, следопыты-историки, — говорит он.— Я ваше письмо получил как раз в те дни, когда был назначен командовать «Никоновым». Сами знаете, сколько у человека хлопот, когда он принимает такое большое хозяйство. Было некогда и ответ написать. Не сочтите меня невоспитанным человеком.
Он улыбается, взглянув на наши недоуменные лица. Ясно, что он из бывших нахимовцев, которым разослали мы письма. Но кто?..
— Моя фамилия Забегалов, Иван Фаддеевич,— представляется командир.
Что-о? Тот самый Иван Забегалов, который перед самой войной приехал погостить в Севастополь к отцу-батарейцу и, когда война началась, остался с отцом? Тот, что подавал на батарее снаряды и заменял убитого артиллериста? Тот самый четырнадцатилетний Иван, комендор на эсминце «Серьезный», участник боев у Констанцы, где был ранен в ногу?.. Когда он пришел в нахимовское и его спросили: «Любите море?» — он отвечал: «Я не собираюсь с ним расставаться».
Позвольте, значит, наш Владимир Александрович Бунчиков, давний друг Забегалова, утаил от нас, кто командует крейсером?
— Не сердитесь, друзья! — говорит ротный весело. — Мне хотелось, чтобы сюрприз получился похлеще.
Чего уж похлеще!
Большое мужество и храбрость проявил юнга Василий Осадчий, за что он был награжден медалью «За оборону Севастополя». Награду вручил командир корабля Вячеслав Георгиевич Бакарджиев. Осадчий Василий Степанович, выпускник Тбилисского нахимовского училища, преподаватель Военно-морской подготовки в ЛНУ, капитан 2-го ранга, один из авторитетнейших офицеров.
Оба они — и Забегалов и Бунчиков — смеются так заразительно, что и мы разражаемся смехом.
Командир корабля достает из кармана кителя толстую тетрадку.
— Вот это я приготовил для вас. Здесь все, что я знаю о своих сотоварищах. Илико Поприкашвили командует атомоходом. Олег Авдеенко пришел к нам в училище маменькиным сынком и несноснейшим человеком. Вы помните?..
Еще бы не помнить! Только и орал на товарищей: «Пошел вон! Отстань от меня! Мне в училище вовсе не нравится! Я хочу быть артистом!..» А потом, побывав на море, понял, какой он осел...
— Теперь Авдеенко командует большим ракетным кораблем. Все мы нашли место в море. Никита Рындин командует отрядом великолепнейших кораблей. Юра Девяткин их строит. А Кудряшов — помните, старший лейтенант, воспитатель — теперь адмирал... Вот и вам предстоит такое же будущее...
А что? Ты начинаешь верить в него, потому что видишь перед собою пример: командир крейсера «Никонов»! Командир отряда новейших боевых кораблей... Командир ракетного корабля Олег Авдеенко, а ведь многие в нем сомневались.
Эдуард Гаврилович Карпов - доктор технических наук, профессор, лауреат Ленинской премии, более тридцати лет проработал в сфере военного подводного кораблестроения, пройдя путь от молодого специалиста до главного инженера Центрального конструкторского бюро морской техники «Рубин». Выпускник Тбилисского нахимовского училища 1954 г.
Приятно сознавать, что у тебя всё впереди. Я замечаю, что Самохвалов поднял глаза к подволоку, бормочет, наверное, хочет выступить. Командир зашел невзначай, и шпаргалки не заготовлены, но Вадим одергивает присяжного оратора. Самохвалов знаками объясняет: мол, выступить совершенно необходимо; тогда Вадим показывает кулак. А кулак у Вадимки увесистый. И лицо у Самохвалова становится разочарованным.
Вадим прав: он всё испортил бы, Самохвалов. Командир присел на банку. Он и Бунчиков вспоминают училище, воспитателей:
— А помнишь командира роты Суркова? Умер, бедняга. Возвращался домой в Севастополе, стал подниматься по лестнице, почувствовал себя плохо, присел на ступеньку. Жена спустилась к нему, а его уже нет...
— А Протасова помнишь? Я как-то встретил его с Зиной. У него уже почти взрослые дети...
— А помнишь, как Фрол Живцов однажды хотел убежать из училища к морским пехотинцам, на Малую землю?.. Помнишь?
Два первых нахимовца проводили перекличку своему поколению. А мы с упоением слушали — их прошлое перекликалось с сегодняшним днем. Мы осмелели и стали расспрашивать, на каких кораблях командир плавал до того, как стал командовать «Никоновым», почему Бунчиков решил вернуться в Нахимовское. Бунчиков отвечал, что ничего мудреного в его возвращении нет, ведь его-то воспитывали в училище командиры Черноморского флота, с боевых кораблей... Во время войны корабли оставляли, когда каждый офицер на флоте был дорог! Их посылала в училище Партия. А Партия знает, что делает.
Трудно представить себе капитана первого ранга тем лихим Ваней, которого на «Серьезном» любили матросы. И любил, как родного сына, их командир Ковалев. А ведь это тот Ваня и есть.
Забегалов дарит нам свою фотографию, в бескозырке с ленточкой: «Серьезный». И другую — на бескозырке новая ленточка: «Нахимовское училище».
— Пригодится? — спрашивает нас командир.
Еще как пригодится! Ведь можно собрать целый музей: «Нахимовцы в прошлом и настоящем». И я нахально прошу у него еще одну фотографию. «Сегодняшнюю».
— Понимаю,— говорит капитан первого ранга. — Для контраста? Тоже мне фигуру нашли для истории! Да таких, как я, существуют сотни на свете!
Теперь, когда я смотрю на высоко поднятый над палубой мостик, командир больше не кажется мне недосягаемым. Он был таким же нахимовцем, как я, а я смогу стать когда-нибудь таким же, как он... капитаном первого ранга. А отчего бы и нет? Время быстро летит. Не успеешь опомниться...
***
Дед прислал свою книжку. В красивом таком переплете.
«О прошлом далеком и не очень далеком, воспоминания вице-адмирала Коровина». С его портретом — при всех орденах. На первой страничке написано крупным почерком: «От старика, верно и преданно служившего морю всю жизнь».
Я, кажется, все же сентиментален. Меня растрогала надпись.
Читаю урывками:
«Я пришел на флот с первым комсомольским набором, в двадцать втором. Паек у нас был тогда скудный, обмундирование из грубой парусины. Обслуживали мы себя сами — кололи, возили дрова, топили печи, прибирали мусор, варили пищу. В Кронштадте было корабельное кладбище. Мы бродили по трюмам брошенных кораблей, собирали бачки, черпаки — все, что могло пригодиться в хозяйстве... Наш учебный корабль с бездействующими машинами был разрушен и загрязнен. Мы своими руками очищали трюмы. Семидесятилетний боцман учил нас обивать ржавчину с корабельной обшивки. Мы не боялись труда, не боялись руки испачкать... А какой радостью было выйти в первый раз в море на восстановленном своими руками корабле и наконец попасть в школу специалистов, в машинную, электроминную! Большую жизненную школу на флоте прошло мое поколение, прежде чем попало в училище...»
«Учиться было нелегко,— вспоминает дед,— мы занимались по четырнадцати часов в сутки».
1-й начальник Ленинградского Нахимовского училища Николай Георгиевич Изачик.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)