мне был знаком по практике после 3-го курса. На стажировку я был расписан на другую бригаду, в которой были большие подводные лодки 611-го проекта. Наверное, это был понедельник, так как экипажа до обеда на лодке не было. От причала я поднялся на сопку и в казарме легко нашел кубрики, где размещался личный состав, и каюты офицеров ПЛ «Б-74». Каюта с табличкой «Командир» была закрыта, в каюте старпома никого не было, и только в каюте офицеров слышались голоса и какие-то веселые хлопоты. Увидев, что все присутствующие были старшими лейтенантами, я выбрал самого высокого худощавого офицера и представился ему: «Товарищ старший лейтенант, мичман Лавров прибыл для прохождения стажировки». Оказалось, что я интуитивно выбрал своего начальника и наставника – штурмана ПЛ «Б-74» Дороховского Александра Николаевича. Меня поразила не просто его доброжелательность, но и совершенно искренняя радость по случаю моего появления. Причину этого я узнал чуть позднее: командир рулевой группы (младший штурман) лейтенант Генри Токарев был отпущен в Ленинград по семейным обстоятельствам, замены ему не было, а через 2-3 дня лодке предстоял выход в море для участия в учениях.
Причина хорошего настроения компании была еще проще – собирались выпить перед обедом. На столе стояли два графина, нехитрая закуска из «доппайка» и кружки. Меня усадили за стол. Минер старший лейтенант Моселов, плеснув мне в кружку, спросил: «Ну, ты, мичман, как? Не разбавляешь?». Я тупо кивнул в ответ, хотя спирта никогда до этого не пил и не знал, что его нужно разбавлять водой. «Ну, будем…» – все выдохнули, но не пили, а смотрели на меня. Я тоже выдохнул и опрокинул кружку в рот. Вдохнуть я уже не смог. С вытаращенными глазами начал искать, чем запить. И, справедливо полагая, что во втором графине должна быть вода, плеснул из него в свою кружку. Я жестоко ошибся – там тоже был спирт! На помощь пришел мой начальник Дороховский, протянувший мне кружку с водой и ободривший словами: «Молодец, мичман Гуго!». Я до сих пор не знаю, кто такой Гуго, но всю стажировку он звал меня только так – «Мичман Гуго», и мне это не казалось обидным.
В береговой столовой мне понравилось абсолютно все: и то, что я сидел за офицерским столиком, и борщ, и макароны по-флотски, тем более компот. Но, несмотря на хорошую закуску, выпитый спирт продолжал действовать. Очевидно, поэтому с возвращением в каюту Александр Николаевич сказал: «Вот твоя койка. Спи до ужина. После ужина сходим на лодку». После ужина мы действительно пошли на лодку. Дороховский вызвал в Центральный дежурного по кораблю мичмана-сверхсрочника и о чем-то поговорил с ним. Потом открыл небольшую, но уютную штурманскую рубку. На прокладочном столе лежал рулон карт и приличная стопка Навигационных извещений мореплавателям (НАВИМов). «Днем работать не дадут, – сказал Александр Николаевич, – поэтому, чем больше успеешь сделать за ночь, тем лучше. Для отдыха – диван, укрыться можно моей канадкой. Задача ясна?». За ночь я успел сделать всю корректуру и еще час-полтора поспать до завтрака. Побрился электробритвой, найденной в рубке, позавтракал с вахтой и, вполне довольный собой, вышел на построение к подъему Военно-морского флага.
В 7.50 с причала поднялся на палубу командир «Б-74» капитан 2 ранга Петр Зенченко, высокий, широкоплечий. Его встретил рапортом старпом, тоже капитан 2-го ранга, Н.И.Натненков. Старпом был полной противоположностью командиру – маленький, кривоногий с восточным разрезом глаз. Рядом они смотрелись довольно забавно. Командир скомандовал: «Вольно!», пожал руку старпому и стал так же здороваться с офицерами. Я стоял на левом фланге офицерского строя. Чувство, которое я испытывал, трудно передать словами. Наиболее удачно это сделал великолепный писатель-маринист Леонид Сергеевич Соболев в своем романе «Капитальный ремонт» (см. Воениздат. М. 1964 г. стр. 65-70). Когда моя ладошка утонула в широкой командирской длани, я представился: «Мичман-стажер Лавров, дублирую командира рулевой группы». Командир вопросительно взглянул на старпома. На помощь старпому пришел штурман: «Мичман вчера поздно прибыл, и я хотел доложить о нем после подъема флага». Командир встал перед строем личного состава и поздоровался с матросами и старшинами. Команда дружно и лихо ответила на его приветствие. П.Зенченко занял место на правом фланге построившегося экипажа. Наступила минута тишины, предшествующая подъему Военно-морского флага.
Зенченко Петр Трофимович. - Римашевский А.А., Йолтуховский В.М. Знаменитые люди Балтийского флота. С-Пб, Фирма Алина, 2013.
Я приведу лишь небольшую цитату из упомянутого выше романа Соболева: «… на флоте нет бессмысленных традиций, все оправдано и прекрасно. Двести лет назад [сейчас уже 300! – В.Н.] установлено это минутное молчание перед началом флотского дня, и в нем – глубокий смысл. Когда корабль в дальнем плавании; когда не видать даже чужих берегов; когда день встает из-за океана неизвестным, враждебным и коварным; когда океан так велик, что родные села и города со всем, что в них осталось самого дорогого, заполнены выпуклостью земного шара, – тогда эта минута отдается полно и благоговейно самому себе, богу и семьям. Безмолвная тишина раскрывает простые морские сердца, люди вспоминают своих близких, люди без слов и молитв (даже слегка стыдясь) обращаются к всевышнему, ибо беды, которые таит в себе море, неисчерпаемы… Кто в море не бывал, тот богу не маливался!..».
Подобные мысли приходили в голову и мне на этой торжественной церемонии, которая повторялась за период службы в плавсоставе несколько тысяч раз, даже с учетом того, что на подводных лодках в море флаг поднимается без всяких построений, а в подводном положении, естественно, не поднимается вообще. Но то, о чем я подумал тогда, на палубе «Б-74», во время подъема флага, стало законом на всю оставшуюся жизнь. Я поклялся сам себе не брать в рот спирта ни в чистом, ни в разведенном виде. Это не означало отказ от спиртного вообще. Я пил сухое вино, шампанское, хороший коньяк, но спирт – больше никогда в жизни.
Через несколько дней лодка вышла в море. На маршруте развертывания шли в светлое время под РДП, в темное – в надводном положении. Таким образом, почти всегда была возможность контролировать свое место по радиомаякам, расположенным на побережье Норвегии, и по американской системе «Лоран-С». Убедившись в том, что я уверенно использую радиопеленгатор и специальные карты, позволяющие определять место по системе «Лоран», Дороховский доверил мне самостоятельное несение штурманской вахты.
Вечером, накануне начала учений, Александр Николаевич принес в рубку секретную синьку, на которой были нанесены районы и исходные точки маневрирования подводных лодок. Кроме того, на синьке была нанесена условная точка, так называемый «уравнитель». Штаб управлял движением «уравнителя», а мы выстраивали свое маневрирование относительно его на удалении 12,5 миль к югу. Таким образом, между соседними подводными лодками выдерживалась дистанция порядка 25 миль (250 кабельтовых), и при гидроакустических станциях того времени соседние лодки не могли слышать друг друга, но при этом могли контролировать широкую полосу Норвежского моря.
Штурман дал мне координаты, по которым я тщательно нанес точку на путевой карте, и сказал: «К шести часам выведи ПЛ в эту точку, а я должен выспаться перед началом учений». Ночью, часа в три, подвсплыли на сеанс связи. Я уточнил наше место. Невязка была небольшая, но, следуя прежним курсом, мы не попадали в назначенную мне точку. Необходимо было подкорректировать курс. Я доложил об этом вахтенному офицеру, и курс изменили на 50.
В 5.50, когда я уже готовился к сдаче вахты, в центральный поступил доклад акустиков: «Шум винтов по пеленгу… Предположительно, наша подводная лодка. По интенсивности шумов – дистанция небольшая». В ту же минуту в центральном появился командир. Его лобастая голова нависла над моим плечом: «Штурман, где мы?». Я циркулем указал точку и назвал координаты, которые только что записал в Навигационный журнал. Естественно, это были координаты, названные мне штурманом. «Лево на борт. Три мотора – средний вперед. Боцман, погружаться на глубину … метров» – скомандовал командир. Когда приказания были выполнены, командир снова повернулся ко мне. Увидев его налитые кровью глаза и сжатый кулак огромной величины, я спрятал голову за клапан аварийной захлопки цистерны главного балласта левого борта, который был в штурманской рубке. И тут раздался голос старшего лейтенанта Дороховского, стоявшего в дверях рубки: «Товарищ командир, мичман не виноват! Это я дал ему вместо точки начала нашего развертывания координаты «уравнителя».
Как я выбрался из штурманской рубки, не помню. Какой разговор у них состоялся, естественно, не знаю. Но на всю жизнь врезался в память пример офицерской чести и достоинства Александра Николаевича Дороховского. Который мог просто промолчать или, что еще хуже, обвинить во всем мальчишку, которому все равно ничего не будет. Как оказалась вблизи точки уравнителя еще одна лодка завесы, осталось не выясненным. А вот что из этого могло получиться, представить не трудно.
Устроившись в гиропосту на матрасе, принесенном штурманским электриком, я поспал пару часов. По сигналу «Боевая тревога» пришел в рубку и стал, параллельно со штурманом, определять элементы движения обнаруженной акустиками цели, используя планшет.
За две-три недели плавания никаких нареканий в мой адрес не было. Когда возвратились в Полярный, я уже вполне освоился на лодке. Поскольку питался в кают-компании старшинского состава, перезнакомился со всеми старшинами команд, которые охотно помогали мне в изучении устройства подводной лодки.
На входе в Кольский залив нас встретил туман. Штурман находился внизу, использовал для определения места РЛС. Я – на мостике пытался разглядеть в бинокль и запеленговать скрытые туманом навигационные ориентиры. Почти прямо по курсу (курсовой 2-50 левого борта) в пеленгатор обнаружил плавающий предмет. И тут же раздался взволнованный голос сигнальщика: «Прямо по носу – мина!». Пока отрабатывали моторами и гасили инерцию, уже все находящиеся на мостике в разрыве полосы тумана увидели черный рогатый шар – эхо закончившейся 13 лет назад Великой Отечественной войны. Командир дал радио оперативному дежурному и сразу же получили ответ: «Находиться поблизости от обнаруженной мины. Тральщик уже выходит».
Передав опасную тральщику, мы вошли в Екатерининскую гавань и ошвартовались у родного причала. Перед строем экипажа командир объявил сигнальщику (фамилию память не сохранила) десять суток отпуска с выездом на родину. Позднее, приказом Командующего флотом он был награжден ценным подарком – именными часами.
Так закончилась морская часть моей корабельной стажировки, хотя было еще несколько непродолжительных выходов в море. Далее, не знаю, по плану или по какой-то экстренной необходимости, лодка должна была стать в док в Росте. По штурманской части в этом тоже была необходимость, так как на одном из выходов затек вибратор эхолота, заменить который можно было только в доке. Штурман дал мне «ценные указания», а сам в Росту не пошел: то ли выходил в море на другой лодке, то ли оставался за флагманского штурмана А.Бурсевича.
Как знак величайшего доверия воспринял я то, что командир не стал брать на переход хотя бы командира группы с другой лодки. К переходу по Кольскому заливу я подготовился основательно: наизусть знал все рекомендованные курсы и створы, наметил себе поворотные пеленги, «подсветил» на карте минимально допустимые дистанции при подходе к острову Сальный и другим опасным местам. На переходе большую часть времени я находился на мостике, четко докладывал время до поворота и время поворота на новый курс. После поворотов спускался вниз, делал отметки на карте, запись в Навигационном журнале и снова поднимался на мостик. Хотя никакой необходимости в этом не было, так как погода была хорошая, и командир прекрасно все видел сам. Но то, что я пунктуально выполняю все требования руководящих документов, ему понравилось.
Видимо, поэтому он довольно спокойно реагировал, когда я допустил серьезный промах после постановки лодки в док. Дело было так. Я поехал в Гидрографический отдел в Североморск, чтобы оформить замену вибратора эхолота. Заявку приняли, но вибратор надо было менять вместе с кабелем, протянутым от него в штурманскую рубку. Меня спросили, сколько нужно кабеля, предупредив, что кабель дорогой и лишнего запрашивать нельзя. Я честно ответил, что не знаю, но, наверное, как на всех лодках этого проекта. Потом подсунули подписать какую-то бумажку, что я и сделал, не читая. Через несколько дней специалисты Гидрографического отдела появились в доке, где стояла «Б-74». Протянули кабель и обнаружили, что не хватает 40-50 сантиметров. Разразился скандал, так как наращивать этот кабель было нельзя. Пошли к командиру. Потрясали подписанной мной бумагой, требуя составить акт, где были бы указаны виновник и сумма, которую с меня надо было удержать. Командир вызвал меня и спросил, сколько я получаю. Я ответил: «Сто двадцать пять рублей». После реформы 1962 года это стало равно 12 руб. 50 коп. Все кончилось ничем. Вибратор с кабелем поменяли. А я на всю жизнь запомнил, что прежде чем подписывать, надо внимательно читать любой документ.
Стажировка подходила к концу. Я обратился к своему непосредственному начальнику штурману А.Н.Дороховскому с просьбой отпустить меня пораньше. Просьба была услышана, тем более что на корабле наконец-то появился штатный командир рулевой группы лейтенант Г.Токарев.
Токарев Генри Николаевич в 1952 г. был переведен из Саратовского подготовительного училища в Ленинградское нахимовское, которое закончил в 1953 г.
Аттестация за стажировку, утвержденная командиром ПЛ «» капитаном 2 ранга П.Зенченко, была чуть ли не самой лучшей среди многочисленных аттестаций и представлений, написанных на меня за 38-летнюю службу. Кроме того, командир обещал оформить на меня запрос и через кадровые органы направить его в училище. Планировался я на должность командира рулевой группы вместо Токарева. Учитывая, что я женат, пообещали даже комнату в старом Полярном. С такими радужными планами и чувством большой благодарности экипажу я уходил с подводной лодки «Б-74».
