Удивительные дни сменяют друг друга.
Дома среди дорогих фотографий храню я вырезанный из газеты снимок — горновой Юра Гагарин, ученик ремесленного, ведет первую свою «плавку».
Еще не пережили мы небывалый полет Гагарина, как наш «Кировец» по строке-упоминанию в «Правде» разыскал родных Юрия, связался по телефону с матерью Анной Тимофеевной и поместил корреспонденцию. Вслед за нею мы прочитали подробное письмо от родных первого в мире космонавта и узнали, что Юрий Гагарин был внуком рабочего-путиловца!
Учился дед первого космонавта Тимофей Матвеевич Матвеев одну зиму грамоте у дьячка, с десяти лет, как отвезли в Петербург, работал у мелких кустарей, а в 1892 году, юнцом, поступил на Путиловский, в парозозомеханическую мастерскую. Позднее стал работать в шрапнельной — в той самой арочной «душегубке»... Был штамповщиком, болторезом, сверловщиком. Жили на Богомоловской. В 1905 году оказался свидетелем зверского расстрела путиловских рабочих у Нарвских ворот, в 1914-м получил травму и был определен сторожем в проходной.
Выбыл из строя дед-кормилец. Пошла на Путиловский в шрапнельную жена, Анна Егоровна, да старший сын стал токарем по металлу на Путиловской верфи. Принимал он участие в революционной работе, позднее воевал в Красной гвардии.
Старшая дочь, Мария Тимофеевна, вступила в Юрьево-Путиловский партизанский отряд санитаркой, участвовала в боях против Юденича.
Дорога в космос... Она началась тогда. И как несказанно велико то, что совершено за эти годы!
.
...В штаб-квартире литейщиков Манчестера, рабочего центра Англии, набилось втрое больше народу, чем обычно вмещает зал, и шестидесятилетний президент профсоюза произносит: «Мы горды тем, что Юрий Гагарин был прежде рабочим, что он начал свою карьеру литейщиком, как и все мои друзья в этой комнате. Мы счастливы были избрать Гагарина почетным членом нашего профсоюза». Юрию прикалывают золотую медаль, специально отлитую английскими литейщиками в честь советского космонавта. На ней отчеканены слова: «Вместе мы отольем лучший мир». Тысячи рабочих завода «Третфорд парк уоркс» на огромном заводском дворе приветствуют первого космонавта... Этим он непонятным не кажется.
А время летит быстро, стремительное советское время. Целые сутки все мысли Земли снова устремлены во Вселенную, к позывным Космонавта-2. Завершен беспримерный полет, 17 витков! И восемнадцатый снова чудесно приводит космические тропы к нам на завод: на тракторе Путиловского обучали деды-коммунары мальчонку Германа Титова. Это было в годы коллективизации, в далеком сибирском колхозе «Майское утро».
Сказать обо всем, что испытали в те дни, часы, невозможно. Слишком огромным было ощущение света, и ясные дали стали ближе, и пройденный путь, и жизнь сегодняшняя словно сливались воедино. Мы испытывали такое чувство, будто в руках держали будущее...
Незабываемые дни переживали мы. С пахнущих краской свежих газетных страниц читали новую Программу своей партии. Личным документом для каждого советского человека становилась она. И это понятно. Спроси на Нарвской заставе, тебе скажет каждый, что такое для него партия. Это наша душа, наши мысли, наша совесть и жизнь...
.
Лето 1962-го было для всех кировцев волнующим, полным тревог и ожиданий. В это лето на машиноиспытательных станциях Кавказа, Казахстана, Азербайджана шли необычные испытания. Приборы фиксировали запись шума двигателя небывалого трактора на различных расстояниях и в разное время, сотрудники лабораторий выясняли и анализировали эти и иные факторы, влияющие на самочувствие тракториста, врачи планомерно — перед началом работы и после нее — проверяли у каждого механизатора частоту пульса, температуру, кровяное давление, слух, дыхание, зрение. Все данные подвергались тщательному исследованию.
А сам гигантский колесный трактор проходил соответственно программе одну из ступеней своего экзамена: он тянул за собой динамометрическую тележку — подвижную лабораторию на гусеничном ходу, и на пульте управления ее приборы чертили кривую: тяговое усилие на крюке, буксование колес, расход горючего, фактическая скорость...
Не только в космосе — на земле «датчики» определяли, как чувствует и ведет себя еще один первенец советской индустрии. А он уверенно и трудолюбиво делал под стооким дружеским и строгим наблюдением первые трудовые самостоятельные шаги по земле. Это было его первое рабочее лето.
Кировский чутко прислушивался к этим шагам. Кировский ждал результатов исследований...
Не забыть мне день первого прощания. «Фордзон-Путиловец», весь открытый, приземистый, был по грудь человеку. Новой машине люди сами были по пояс. Она вышла прямо с заводской площади, миновала распахнутые ворота родного завода, рокоча, медленно выехала на проспект Стачек — навстречу зеленому глазу светофора, зажженному специально для нее. Все бежал, не отставал чей-то мальчонка. Люди кругом, тысячная толпа — до ступенек кабины! И вот блеснула на солнце и скрылась, поплыла где-то там, уже над толпой, крупная белая цифра «1» на боку. Так он и ушел, самый , на своих гигантских колесах. И теперь начинал счет своих рабочих витков...
Трудно, когда счет этот подходит к концу. В тот год и я уходил на пенсию. Болезнь назначила свой срок.
Думал, тяжелее всего будет расставаться с тем привычным, что делал всю жизнь. А труднее оказалось проститься с новым, что только начиналось. В четвертый раз Кировский завод приступал к освоению тракторного производства. Могучая машина создавалась и осваивалась в небывало короткие сроки. Реконструировались старые и строились новые цехи. Столько еще нужно было сделать, столько найти, придумать, а тут уходи...
Теперь уже много времени утекло с тех пор, но я хорошо помню дни, и недели, и месяцы, прожитые без завода. Трудные дни. Привыкнуть так и не смог. И после болезни вернулся. Что буду делать на заводе, еще не знал. Понимал одно — завод без меня обойдется, а вот я без него не могу.
Позвал меня к себе Боровиков Александр Александрович в одну из лабораторий конструкторского бюро. Когда-то еще давно свел нас с ним «вьюнок» — первые рационализаторские дела.
Знаю его хорошо и по ВОИРу. Идти под начало такого человека интересно: ума живого, характера упорнейшего, резкий и прямой.
— Иди к нам доводчиком. Тут думать и думать... Понимаешь? — убеждал, глядя из-под очков, Боровиков.— Изготовляем экспериментальные узлы и детали. Серьезное, увлекательное и чрезвычайно ответственное дело. Терпения требует, опыта... Согласен?
Я согласился.
К нам поступали сведения со всех концов страны — с 28 опорных баз, где шли испытания. Трактор наш делал уже вспашку полей под хлопок. Вспахав и засеяв поле, он теперь в паре с комбайном убирал урожай, показывал себя достойно на всех видах сельскохозяйственных работ. Но постоянно шли исследования. Никак не обольщаться, совершенствовать машину стремились и производственники, и ученые. Мы добивались надежности и долговечности узлов и деталей.
Был один узел, в который особенно упирались все эти понятия — долговечность, надежность, маневренность, безотказность. Это — кардан, крестовина на подшипниках, с помощью которой гигантский трактор совершает свой удивительный поворот, потому что он поворачивается не за счет колес — вдруг «ломается» рама.
.
Когда я пришел в лабораторию, здесь уже успешно решали задачу — усилить, улучшить уплотнение, чтобы не вытекало масло и не попадала грязь в игольчатый браслет-подшипник. Всухую он не может работать, Грязь, проникая в подшипник, смешивается с маслом, нарушает работу подшипника. Зимой и в лаборатории, и на полях уже удалось добиться определенных результатов.
И вдруг летом, даже, вернее, осенью, при вспашке зяби, карданы стали «лететь». Дело, конечно, было в подшипниках. Но что вдруг с ними случилось?
Оказалось, вот что. Пока не шел массовый выпуск машин, а следовательно, карданов, все было нормально. Но в тот год двинулись уже сотни тракторов в степные районы.
— Понимаешь, карданы — они сроду слабое место, — говорит Боровиков. — А мы пошли по пути автомобилестроителей. Но у автомобиля дорога, а трактор движется по бездорожью. Все было вполне хорошо «вне земли», вне реальных полевых условий! Не учли самой малой малости— не учли в поле пыли. Зимой-то пыли нет!
А трактор шел через поле, навстречу ветру, по ухабам. И нижний, нагруженный и незащищенный подшипник вдруг сдавал.
Огромная машина, высота 3 метра, вес 11 тонн, могущая тянуть на крюке 5 тонн, колосс с мотором в 220 лошадиных сил, способный выполнять любую работу, легко тащить целый состав прицепов, — вдруг становился беспомощным. Останавливался где-то на повороте и замирал. И все. Из-за крошечного подшипника. Из-за пыли...
Напряженно, упорно искала и ищет еще лаборатория стойкой защиты кардану. Мне тоже посчастливилось напасть на удачную мысль. В качестве уплотнителя я предложил специальную прокладку, защищающую подшипник. Я назвал его «витамином» — в шутку, в напутствие, на счастье, когда вместе с другими находками новый уплотнитель начал проходить испытания на стенде. А сейчас на семи тракторах стоит «витамин», испытывают его...
Вот так. А история эта показалась мне важной не только сама по себе. Она заставила о многом задуматься. Не в одной новой находке дело. Поняли мы — важно постоянно уметь видеть, предусматривать, учитывать реальные «земные» условия. Практически, а не в отрыве от жизни ставить и решать задачу. В самом деле, опасна не сама пыль. Опасно, когда о ней забывают, не берут в расчет.
Авторы изобретения: В.Л.Соколов, А.А.Боровиков, Ю.В.Аксенов, Ю.И.Борисов, И.Е.Еремеев и В.Я.Карасев.
Я думаю об этом сейчас, когда партия во всех своих решениях все тверже нацеливает весь народ и каждого из нас на реалистический, деловой, научный подход во всяком деле — большом и самом малом. Умение видеть жизнь трезво, такой, как она есть, умение анализировать действительные факты, умение отрабатывать защиту в «полевых», а не только в «лабораторных» условиях — вот что важно для каждого движения, для каждого нового дела, вот чему учит нас партия.
Шагает на своих высоких колесах к хлеборобам России наш могучий трактор. Уже тысячи машин на полях, и тот, что вышел в день сорокалетия «Фордзона-Путиловца», стал ветераном.
Гулко раздаются шаги трактора и на заводе. Теснят новые здания — стекло и бетон — те, что отслужили свой век. Размещаются свободно. Ажурные, могучие пролеты теснят те, что были молоды в наши годы. Ну что ж, поработали они, «отвоевали» свое. Наш, построенный в 30-е годы новочугунолитейный цех, которым мы так гордились когда-то, может для нового «Кировца» выпускать лишь мелкое чугунное литье. Вырос уже гигантский корпус вспомогательных цехов, высится наша краса — тракторный корпус — только у одного главного конвейера— а еще сколько их тут! — четверть километра длины.
... В недрах старого завода рождается новый. Шагает новое время.
Привел трактор пополнение рабочего класса на Кировский. Стали взрослыми, мастерами, начальниками цехов те, кто отстоял завод, работал в блокаду. И новая юность уже зарекомендовала себя, и с нее учат брать пример.
Куда ни глянь —- новые лица: на стендах, на досках почета, в проходной, на заводском дворе. Новые портреты смотрят со страниц газеты. И уже о них говорят — «незаменимые люди».
...Разошлась старая моя бригада. Встретил Назаренко. Николай Минаевич теперь начальник участка.
— Знаешь, я со своими совсем молодой! Конечно, приходится учить, но какие ребята! Орлы!
— А я, Минаич, — говорю,— тут земляка высмотрел. По газете нашел — Алексеем зовут, из Пензы. Не слыхал? Токарь-универсал.
— Не слышал. Про Пензу-то спрашивал?
— Пока нет. Это уж позже, познакомиться надо...
В недрах заводского коллектива рождается новый рабочий класс. Хорошая смена идет, рядом со старой гвардией в жизнь вступает.
Константин Яковлев и Петр Салакин — первые трактористы — сидели в кабинах «Кировцев» № 6 и № 7, прошедших в 45-й Октябрь по Дворцовой. Сидели рядом с молодыми водителями те, кто вывел из ворот завода первый советский трактор.
Николай Антонов Михаил Павлович Решетов
Нянчили «Кировца», еще успели при самом его рождении, драгоценные наши старики, те, при ком и мы-то себя мальчишками чувствовали. Не сиделось дома старой гвардии, тянуло на завод Михаила Павловича Решетова, милого дядю Колю Антонова, строго ясноглазого Василия Семеновича Дийкова — бесценных наших консультантов, советчиков, помощников. Нет их больше на свете. Еще совсем недавно ходил здесь и дядя Саша Рыбаков, тот самый, что вынес знамя ополченцев в 1941 году, что первый рассказал мне о М.И.Калинине, токаре и любимом председателе ЦИКа.
Идут годы. Подоспели и юбилеи тех, кто при нас еще были ребятами. Петя Зайченко, Женя Савич отпраздновали свое пятидесятилетие. Савич в день своего рождения сам сделал подарок людям. Долго готовил Евгений Францевич свой НОТ — план научной организации труда. Подбирал самый прогрессивный инструмент, приспособления для фрезерных работ. Чтобы начинала молодежь сразу умно, чтобы культурно, чтобы с наименьшей затратой сил. Уже целая школа последователей у Савича. Да о ком же и заботиться старшим, как не о молодых, кому передавать опыт свой, накопленное, нерешенное?
Уже взяла разгон новая пятилетка. Работать в ней, решать ее молодым. К ним в первую очередь обращен теперь призыв XXIII съезда партии. К новым «непонятным» рабочим — к грядущему рабочему классу Советской державы.
«Советский народ, — говорится в Отчетном докладе ЦК КПСС XXIII съезду, — решает величайшую в истории человечества социальную задачу — строит коммунизм. В активном творческом процессе созидания участвуют десятки миллионов людей. Мы должны научить сначала большинство, а затем и всех трудящихся работать так, как работают сегодня наши славные передовики, мастера труда. Задача эта вполне выполнимая. Сегодняшние передовики, новаторы производства... это люди как бы из будущего. Они трудятся так, как будут трудиться все при коммунизме».
Словно огромный корабль, готовый к отплытию, стоит старый «форпост большевизма» — могучий завод. «Три имени у него: Путиловский, «Красный путиловец», Кировский — три эпохи жизни рабочего класса страны...» Хорошо сказал писатель Саянов! Сегодня, как всегда, наш завод на переднем крае.
Ты когда-нибудь был на прежде, читатель? Станем вот здесь, в воротах большого старого цеха. Станем и помолчим. Мне кажется, ветер истории листает страницы. Смотри, что там? Не листовки ли расклеивает тот, в кепчонке, не молодой ли это токарь Калинин?
А здесь? Не дед ли Гагарина вышел из «душегубки» — воздуху глотнуть?
Не тот ли первый трактор уходит, что пойдет в колхозы «Майское утро» или «Красный Октябрь»?
А вот там, гляди, кто там, не Сергей Миронович Киров?
Ветер истории листает, рвет страницы. И как в 1933-м, мы готовы держать любой отчет перед международным пролетариатом.
Выйдем за ворота завода. Видишь, как мы живем теперь? Разрослась, ушла Нарвская кварталами нового города до самого Автово. Захватила, захлестнула старый деревянный поселок путиловский, привела поезда метро к нашим трем станциям: Нарвской, Кировскому заводу, Автово. Троллейбусы, автобусы обгоняют, теснят старого труженика — ленинградский трамвай. А какие ансамбли домов выстроились там, где совсем недавно были пустыри! Нет теперь Богомоловской улицы — снесли деревянные хибары, за Нарвской — светлая новая улица Возрождения.
Сбылась мечта Сергея Мироновича Кирова. С высокого виадука виден новый, современный город. Прекрасные широкие улицы старого Ленинграда переходят в величественный проспект Стачек с высокими красивыми домами, арками, купами деревьев, просторными тротуарами.
В 1957 году въехала в новую квартиру наша семья. Окна выходят на улицу Маршала Говорова и улицу Васи Алексеева. Стоит дом в пяти минутах ходьбы от Кировского, стоит там, где некогда сажали мы с женой на своей делянке картошку. Именно здесь в долгие и голодные годы войны был наш огород...
Живет на Евгений Францевич Савич, и Леонов, и Зайченко, и Лалетины. Целые семьи «непонятных» капиталистам, но таких понятных нам людей!
В новой квартире в Кировском городке поселился и жил Василий Семенович Дийков. Все до последней минуты хлопотал о людях, о благоустройстве родной Нарвской...
Я вспоминаю слова Остахова: «Знаешь, важно все помнить. А ведь есть иные люди, как пустыри застроенные, обо всем забывают». Нет, Нарвская застава помнит. И своих сынов, кто отдал жизнь за счастье людей, и бурные годы революции, и трудные месяцы блокады, и все этапы большого пути. Вечно живы среди кипящей, бурлящей движением жизни твои боевые сыны, Нарвская.
Улица Васи Алексеева... Улица Маршала Говорова... Улица Газа. Слова «имени» люди просто опускают и говорят:
— Пойдем к Газа.
— Ты был у Газа?
— Встретимся у Газа...
Газа — это Дом культуры имени Ивана Ивановича Газа. И Газа — это малая улочка, куда выходит самая любимая рабочими проходная. Здесь конечная остановка автобуса, сюда льется рабочий поток в утренний час, в дневную пересмену, морозным зимним вечером и в июньские белые ночи.
В отпуск, в командировку, на отдых, на работу, с работы и на свидание идут к , ждут у Газа, встречает и провожает юных малая рабочая улочка — Газа...
Жив он вечно, наш партийный секретарь. Всегда горит, светит людям горячее его сердце.
А в Доме культуры теперь открылся заводской музей. Тысячи уже побывали в нем. Создали его ветераны завода. По листочку, по фотографиям собрал его, а теперь водит по залам экскурсии пионеров, солдат и молодых рабочих директор музея — долговязый «кореш», балтийский моряк Николай Скворцов. Еще как вернулся с войны, с Рыбачьего полуострова, как секретарил в парткоме после войны, вынашивал и лелеял эту надежду: собрать все. .Чтобы звала молодежь, чтобы помнила и понимала.
Пусть неузнаваемо изменилась наша страна, люди наши, — неизменной осталась верность той правде, за которую гибли путиловцы под Пулковом и Красным Селом, во имя которой переносили люди моего поколения все: и нелегкий труд, и лишения, и беды; верность правде, за которую умирали, но не сдавались осажденные гитлеровцами ленинградцы; верность правде рабочей, коммунистической, которую завещал нам Владимир Ильич Ленин.
Сейчас, когда уже прожита большая жизнь, я хочу сказать тебе главное, мой молодой друг: люби, уважай, цени труд. Счастье жизни в том, чтобы чувствовать себя нужным людям, найти свое любимое дело и знать, что оставляешь своим потомкам хоть малый дар. Если ты был в Ленинграде, ты не раз должен был вспомнить пушкинские строки, как самое совершенное выражение того, что ты здесь чувствуешь и думаешь. Помнишь? «Душа в заветной лире мой прах переживет... И славен буду я, доколь в подлунном мире жив будет хоть один пиит...»
Заветная лира... Но ведь у каждого она своя, и поэзия каждому открывается по-своему.
Так прекрасно это было — узнать, что счастливо приземлились еще двое чудесных наших ребят из небывалого полета в космос, и услышать, что первые жители Страны Советов, встретившие их в казахской степи, примчались приветствовать Космонавта-3 и Космонавта-4 на тракторе!
А потом пошли шагать в космосе и другие. Вот сколько их уже! И это тоже вошло в нашу жизнь.
Хорошо написал рабочий — старый кочегар Роман Попович: «В нашей стране все, что делается, делается руками сыновей рабочих, колхозников, трудовой интеллигенции».
Мы всегда говорим детям своим, что труд — это творчество. Но пусть они, вступающие в жизнь, поймут и не забывают никогда, что творчество в свою очередь — это ежедневное, постоянное, требующее упорства трудовое усилие.
Глубоко поразило меня сочетание слов у космонавтов: «Полет — это работа». Гагарин и Титов, Леонов и Попович подробно рассказали, каким великим испытанием воли, мужества обретается право полета и какой величайший труд — сам дерзновенный, небывалый полет во Вселенную.
Книга моя подошла к концу. Что сказать?
Я счастлив, что прожил так свою жизнь, что был и остался солдатом Революции. Но главное во всем этом то, что я лишь один из десятков миллионов советских рабочих. И если в капле видно отражение солнца, то и в книге жизни моей отражаются исторические события, творцами которых вместе со всем народом, руководимым Коммунистической партией, были всегда советские рабочие.
Мы говорим детям нашим, идущим на смену: все завоеванное оставляем вам, вам поручаем. Сделанное, задуманное и несвершенное. Ничего дороже у нас нет. Завет всех борцов теперь — вам! Будьте до конца верны нашим революционным и трудовым традициям. Берегите их, приумножайте их. Верим вам, наши дети!
