Десантный отряд идет на сторожевых кораблях . Меня не берут: я ведь только юнга и нет меня в списках.
Но я не могу не идти. Беру учебный карабин. Давно присмотрелся к нему. Боевой карабин, но выкрашен в черный цвет, как положено учебному, дырка у него в казенной части пробита. Было время, нарезал я резьбу, сделал гужон, болт по резьбе, забил «насмерть» пробку-заглушку. Теперь с оружием.
— Дядя Якум!.. Я с вами... Повернулся, осмотрел:
— Ну что ж! С нами так с нами. И впрямь, куда ж тебе еще? Если что, ближе держись, — добавил.
...Тихий, далекий городок российский, Пенза моя. Ты ли родина мне? Как живешь, пыльная, куда сейчас несут воды три твои речки — Борковка, Сура и Пенза сама? Давно уж не знаю о тебе почти ничего. Только как-то нежданно забрел в Кронштадт сосед скорняк, сказал, живы сестры, большие уже, отец все такой же.
— А ты-то заправский моряк, Володька! — окинул меня веселым оценивающим взглядом. — И не узнать ведь! Что сказать-то твоим?
— Скажи, жизнь свою встретил, дорогу нашел Карасев Володька. И не ползком, скажи. В рост хожу. Так сподручнее.
...Пенза далекая, окраина пыльная, ты ли родина мне? Запах сена, стук колес, раскачивается вагон на мерном ходу, набирает скорость тот поезд, что под раздольную грустную песню казачью увозит меня из детства... Кто добрее был — родной ли отец или синеглазый дядька Остап, что не бросил чужого мальчонку, дал ему в жизни любимого дядьку, Соловья-друга, батарею родную... Там, в Пензе, похоронена моя мать...
Но Кронштадт... Не его ли по праву назвать мне отчизной своей? Здесь научили меня жизни, делу любимому, здесь познал я дружбу рабочую, силу солдатскую. Думать учили, бороться учили... Нет, не только голубая, как воды моря, мета осталась на руках струйками татуированными. Крещение морское — в сердце.
Сорок пять лет прошло с того дня, когда 24 октября 1917 года сторожевой корабль «Коршун» подходил к Петрограду. Но и сейчас, когда уже жизни моей склянки вечерние бьют, говорю тебе, -город: спасибо, родина российских матросов, рабочего и крестьянского люда в бескозырках, тельняшках, спасибо за все говорю тебе! Это ты привел меня в Питер, город светлой и сильной моей юности.
НА ШТУРМ
В ночь с 24 на 25 октября идем в направлении Главного морского штаба по набережной вдоль Невы. Там, где памятник Петру Первому, остановка.
Готовимся к штурму Зимнего, где засело Временное правительство. Притих дворец темной красивой громадой...
Холодно. К отряду подходят два каких-то господина в шляпах, теплых пальто и военный человек в потрепанной солдатской шинели.
— Мы к вам, братья матросы! — басом кричит солдат. — По поручению предпарламента! Мы призываем вас не слушаться большевиков, не подымать оружия против братьев...
Кто-то рокочет:
— Ищи себе братьев в Брянском лесу. Слышали эти разговоры. Укатывай, пока мы тебя не пощупали!
— Хватит!—в ярости произносит всегда спокойный Якум. — Отваливай. А нет —- прикажу открыть огонь. Время военное.
Тройка «спасителей» плетется к другому отряду. Но кто-то послал матроса предупредить солдат, и там «главноуговаривающих» встречают свистом.
Наконец, получен приказ двигаться к Зимнему. Отряд располагается боевым лагерем у Адмиралтейства, около Александровского сада. Мы предупреждены о боевой готовности.
Вечно не унывающие, всегда сохраняющие бодрость матросы России! Творцы великого, открывавшие вместе с народом под руководством большевиков новую страницу в истории человечества. И в те минуты они были такими же простыми, как и обычно. Нет, вовсе не все и не все понимали мы тогда в тонкости. Но каждый, пришедший сюда с оружием в руках, знал и верил: от его смелости, стойкости, верности зависит счастливое будущее народа.
Мы стоим перед Зимним, полные решимости идти в «последний, решительный бой». Может, умереть, но победить. В эту дождливую пасмурную ночь 25 октября мы должны сказать свое последнее слово старому миру.
Вокруг дворца — баррикады. Говорят, со стороны Дворцовой площади дровяные поленницы, шестерки, а за ними — ударные женские батальоны. Мы знаем, до врага всего несколько сотен шагов.
Почему до сих пор нет команды к штурму? Слышны разговоры:
— Пошли наши договариваться. Чтоб без кровопролития.
— А чего их уговаривать? Где стыд у Керенского? Набрал мадамочек защищать его. Прямо срам на всю Расею...
— Смять их, и все тут. Якум то и дело сдерживает:
— Приказано ждать сигнала, товарищи. Бреслав приказал, командир отряда.
— Будь другом, скажи, растолкуй, старшина, — спрашивает у него кто-то, — большевики не обманут насчет землицы?
— Кого обманывать-то?—отвечает Якум. — Сам себя, что ли, обманывать будешь? Все теперь в стране станет народное.
Матросы поддерживают:
—— Так оно и будет. Буржуям крышка дубовая.
И вдруг, словно гром по небу, прокатываются над Питером орудийные залпы. Сигнал к восстанию. Вслед за «Авророй» бьют пушки Петропавловской крепости.
— Огонь? Это что, уже огонь?—возбужденно спрашивает молодой матрос.
— Холостыми... Чтобы не повредить дворец. Приказ такой. Народное небось достояние.
Мы с Якумом бежим рядом. Я не отстаю от своего дядьки.
В цепи — рабочие, матросы, солдаты. Раздаются выстрелы, крики. Мой карабин хорошо работает. Я посылаю в сторону противника пулю за пулей.
Врываемся в Зимний с темной осенней стреляющей улицы. Яркий сказочный свет огромного дома, красота непомерная! Но глаза лишь на секунду отмечают это. Отстреливаясь, мчимся по мраморной лестнице. Двери огромных комнат, выстрелы из-за угла, из-за колонн. Стреляют сверху.
— Володька, сюда...
Я боюсь потерять дядьку Якума, но у меня кончились патроны. Где примоститься-то? Какие-то кресла. Сажусь в одно, перезаряжаю свой карабин. И вдруг слышу, как дюжий матрос, замедлив на мгновение бег, остановился возле меня и басит:
— Чисто на троне своем уселся, ваше величество. Нешто наследничек государю императору объявился? Наше вам нижайшее...
Был то взаправду трон или кресло простое — разве мы знали?
Но кто-то ответил:
— Ясное дело, наша тронная власть теперича. Мы над своей страной хозяева.
Идет бой, последний штурм старого мира...
На рассвете 26 октября, в 2 часа 10 минут ночи, Зимний дворец взят. Первый мой бой, первый боевой выстрел, первая атака. И какая! До чего же ты счастливый, Карасев Владимир!
В ту великую ночь мы известили мир о рождении новой эры. Но разве тогда я думал об этом? Гордость, сознание большой победы, великая ответственность придут гораздо позже, потом. Они будут сопутствовать нашему поколению всю жизнь.
Помню, разоружали мы ударниц женского батальона. Собирали брошенное верноподданными Керенского оружие, несли службу, оберегая дворцовые ценности. Помню, как подошел Якум к матросу, рассматривавшему картину и чадящему махорочной сигаретой, тихо попросил:
— Браток, дай закурить...
Матрос молча протянул расшитый кисет и газетный лист бумаги. С любопытством наблюдал я за дядькой, никогда до этого не курил Якум Гайдебуллин.
Из дворца мы вышли, когда дневной свет уже сменил ночную тьму.
Каждый день жизни в то незабываемое время был наполнен важными событиями. Мы несли караул, охраняли революционный порядок в городе, подавляли вместе с Красной гвардией и рабочими отрядами враждебные вылазки. Я уже был «человеком с ружьем».
Спустя сорок лет. -
...Зимний дворец — давно музей. На стене его здания со стороны Александровского сада, откуда мы начинали наступление, навечно осталась врезанной в стену бронзовая, потемневшая от времени . Бронзово-сизые выпуклые резные буквы ее гласят:
«В ночь с 25 на 26 октября (7—8 ноября) 1917 года Зимний дворец — резиденция царей, местопребывание последнего правительства буржуазии — был взят штурмом красногвардейцами и революционными частями армии и флота».
ПО ВОЕННЫМ ДОРОГАМ
Революция дала крестьянам землю, трудовые люди стали хозяевами страны, вышел декрет о мире. Но мирно жить не пришлось. С винтовкой в руках защищали мы то, что нами было завоевано.
«То не наша вина... Враги революции навязали нам войну», — помню слова Якума.
Шли бои. Шагала по стране Гражданская... Враги — белогвардейцы и иностранные захватчики — со всех сторон тянули свои руки, чтобы задушить первую в мире Советскую республику. И партия призвала красный Кронштадт отправить отряд моряков на борьбу с Колчаком. Дядька пошел, я за ним.
...Многолюдный митинг на Якорной площади, выступил с призывом к морякам Дыбенко. Четыре тысячи добровольцев пошли на сухопутный фронт.
День в жизни незабываемый. Вместе с группой делегатов Первого экспедиционного отряда военных моряков Балтийского флота в Смольном вижу и слушаю Владимира Ильича Ленина. Он напутствует нас в бой.
Погрузились в вагоны. Направление — Пермь. И вот уже постукивают колеса на стыках рельсов. В дымных теплушках едут моряки. А потом из города Перми плывем по реке Каме на стареньком речном пароходике, хлюпающем колесами, как водяная мельница. Все дальше и дальше на восток... Пешим строем идут матросы.
У села Шлыки — бой с отборными офицерскими частями Колчака...
Во весь рост шли навстречу колчаковские офицеры. Шли, как на параде, под марш, под веселые дудки. Я лежу в окопе рядом с Якумом. Зарядил винтовку. Посмотрел на него: стрелять?
— Постой. Еще нет команды. Ишь, как идут... Хотят показать, что не боятся. Ничего, голубчики, испугаетесь, — шепчет дядька.
Примерно так.
Шаги колчаковцев становятся торопливее. Они идут четко и стремительно, все быстрее их шаг, вот уже ружья блеснули, взятые наперевес. И, словно дождавшись этого, заговорил наш пулемет. Падают белогвардейцы, но мне кажется, количество их не изменяется, они совсем рядом.
Продолжение следует
Фото:
.jpg)
