В первое же пребывание в Фальшивом Геленджике для воспитанников первой и второй рот была организована военная игра, - высадка десанта, вооруженного боевыми карабинами со шлюпок с последующей стрельбой в открытом тире. Высадка была затруднена сильным прибоем. Волны били о каменистый берег, на который мы высаживались за пределами территории нашего лагеря. Нашу шлюпку то подбрасывало волной, то бросало вниз, так что киль глухо скрежетал о камни. Волна валила с ног, а тут ещё карабины. Наши отцы-командиры и старшины заметно волновались и нервничали. - Как бы кто из воспитанников не получил увечья, а кроме того могло быть потеряно боевое оружие, что тоже не входило в план военной игры.
С трудом выбравшись на берег, мы с криком ура бросились вперед и бежали пока горн не известил отбой, после чего нас привели к открытому тиру.
Я впервые в жизни стрелял из боевого оружия. Старшина посоветовал: «приклад прижми, как можно плотнее к плечу, иначе отдача сильно его ударит. Когда яблочко мишени через прорезь прицела поймаешь на мушку, затаи дыхание и плавно спусти крючок». На удивление из 30 возможных я выбил 28 очков. Ротный распорядился выдать Ефимову, Еремину и мне еще по три патрона. Мы повторили свои результаты. Значит, не случайно, с удовлетворением резюмировал командир взвода. Вот и команда для выступления на соревнованиях готова, добавил он.
Этот неожиданный успех стимулировал наше дальнейшее увлечение стрелковым спортом. Уходя на увольнение, мы направлялись в парк Культуры и отдыха, где систематически очищали стрелковый тир от призов. Призы были разные, от бутылки красного вина (самый крупный приз) до палки чурчхелы или пакетика засахаренных орехов.
Вино нам пить не полагалось, тем более, что это грозило потерей очередного увольнения и нарядами вне очереди, так что мы, как правило, предлагали поменять вино на засахаренные фрукты или орехи.
Со временем призы становились всё более пустяковыми, и мы перестали туда заглядывать, тем более, что ружья там были не боевые и даже не мелкокалиберные, а так, «пшикалки», да и только.
В.Еремин, В.Ефимов, В.Соколовский. 1947 год.
Поездки в отпуск
Первая моя поездка в отпуск состоялась в июле 1944 года в окрестности Туапсе, где в это время в здании бывшего дома отдыха находился штаб Черноморского флота. Километров в двух от штаба в комнате маленького частного дома жили моя мама с братишкой. Отца за время отпуска я так ни разу и не увидел. Кроме меня в этом месте оказались нахимовцы Вильшанский, - сын командира бригады морской пехоты и набившийся к нему в друзья Сергей Харченко. Мы бродили по окрестностям, носившим следы недавних боев, в поисках оружия, но нашли только пару неразорвавшихся минометных мин и несколько патронов от крупнокалиберного пулемета.
Харченко предложил нам научиться делать «бурку», - закопать в гальку патрон так, чтобы на поверхности осталась только капсюльная часть, после чего бить по ней острым краем камня до тех пор, пока «патрон сработает». Я догадывался, что это опасно, но мои приятели насмешками - «тебе слабо!»- спровоцировали меня на глупость. После колебаний я приступил к опасному занятию. Происходило это на берегу моря. Сидя на корточках, стал наносить удары по капсюлю крупнокалиберного патрона. Вдруг рванул такой взрыв, что меня и оглушило, и ослепило, и отбросило так, что упал навзничь. По счастью, ни глаза, ни руки мои не пострадали. Но нормально видеть и лучше слышать, я смог не сразу. Мои приятели взрывом тоже были заметно ошарашены. После этого эпизода охота к подобным экспериментам с боеприпасами у нас пропала.
Мы стали больше времени проводить на море. Плавать я, в отличие от них, не умел, и они стали учить меня плыть от одного камня к другому, в местах, где воды было только по шею.
Однако, случилось так, что по-настоящему преодолеть страх перед глубиной и держаться на воде, научили меня не они. Как-то я сам пошел к берегу моря. Там никого не было видно. Выйдя к невысокому пирсу, снял летнюю форменку и брюки и пошел по нему. Море было совершенно спокойным. Неожиданно увидел, как какая-то девушка в купальнике вылезает на пирс из воды. Я поздоровался. Вместо ответа она спросила: «Поплаваем наперегонки?». Я помялся, мне было стыдно признаться, что я не умею плавать, но пришлось сказать правду. Она, смеясь, подошла ко мне и неожиданно, сильным толчком обеих рук сбросила меня с пирса в воду. Барахтаясь, я вынырнул на поверхность и, поднимая тучи брызг, рванулся к пирсу, но как только ухватился за его край, она ногой оттолкнула меня. Так повторилось несколько раз, пока я не стал искать спасение на берегу - поплыл по-собачьи вдоль пирса к берегу. Нахлебавшись горько-соленой воды и устав до изнеможения, выбрался на берег и сел на гальку. Когда она проходила мимо меня, хотел обругать её, но не было сил произнести ни одного слова. А она, как ни в чем не бывало, сказала: - «Если бы ты тонул, я бы вытащила тебя». И добавила: - «Если хочешь научиться плавать, приходи завтра в это же время».
На другой день я пришел раньше её, спустился с пирса в воду, намереваясь плыть вдоль него к берегу. Долго не мог справиться с волнением: никого вокруг нет, если стану тонуть, ведь никто не поможет, но, с другой стороны, ведь выплыл же с этого места вчера. Наконец, решился и по- собачьи поплыл к берегу. Страх перед водой стал отступать. Она пришла и, как обещала, стала учить меня плавать без брызг, спокойно, брассом. Это оказалось не так уж трудно. Потом она вдруг перестала приходить, а я так и не спросил, кто была эта девушка, почему-то робел перед ней и не решился спросить её имя.
Много лет спустя умение плавать спасло мне жизнь. Поздней осенью 1978 года пришлось в холодной воде в намокшей тяжелой одежде и резиновых сапогах плыть от перевернутой теплоходом на фарватере рыбацкой лодки до берега реки Москвы. Тогда, выбравшись на сушу и согреваясь, я не забыл помянуть добрым словом незнакомку, научившую меня плавать в далеком 1944 году.
При направлении нас в отпуск нам выдавали «сухие пайки» в виде банок сгущенного молока, американской тушенки и колбасы, кускового сахара и печенья. На дорогу получали также буханку хлеба. Ехали чаще всего в теплушках. Первый раз по мальчишеской неопытности мы сразу же опустошили по банке сгущенки. От жары и сладкого ужасно захотелось пить, а воды не было, поезд тащился медленно. Мы долго изнемогали от жажды. Наконец, на полустанке, долго пили воду и никак не могли напиться, в результате чуть не отстали от поезда. Видимо, машинист всё же заметил, как мы бежим вдогонку, и сбавил ход.
В 1945 году в отпуск я поехал через Одессу в Измаил, куда мой отец по окончании войны был назначен начальником школы оружия.
В городе я впервые в жизни увидел черноволосых бородатых монахов с большими серебряными крестами на крупных цепочках поверх мрачных черных одеяний. Оказалось, что при здешнем мужском монастыре были большие сады и виноградники. Сезон фруктов был в полном разгаре. Монахи предлагали всем, кто пожелает, помочь им в сборе обильного в тот год урожая особенно винограда. Видимо, сами они не управлялись, а расплачивались за помощь тем же виноградом и другими фруктами, а также вином. Моя мама усиленно поила меня свежим виноградным соком, от которого я стал заметно поправляться.
В городе на меня большое впечатление произвел и молдавский базар. Я шел вдоль рядов столов уставленных бурдюками с молодым вином и грудами слив, винограда, яблок и груш. Продавцы наперебой предлагали попробовать и того, и другого, и третьего, щедро наливая в стаканы вино на пробу. Под ногами хрустели панцири съеденных дунайских раков, которые здесь водились в изобилии и стоили сущие копейки..
Я попробовал в одном месте молодое вино. Оно было очень приятным на вкус, но оказалось коварным. Голова начинала слегка кружиться, а ноги становились ватными, непослушными. Это совершенно незнакомое состояние я воспринял, как опасность, и поспешил покинуть базар. Было жарко, мучила жажда.
Увидев недалеко от плетенной ограды хозяйку, попросил воды, она пригласила в дом. В чистой и прохладной комнате на почетном месте красовался портрет молодого человека в военной форме важного вида. Я спросил: - «Кто это на фотографии?» - «Это наш король», - отвечала она. - «Михай?» - спросил я. Она кивнула.
Так он же румынский король, а здесь Молдавия, возразил я. В ответ она только пожала плечами. Из Измаила я возвращался в Тбилиси через Одессу, а из Одессы морем на Новороссийск. В трюме парохода было полно народа. Нас, нахимовцев, оказалось человек восемь. Мы быстро сбились в одну братскую компанию. Выложили на общий стол, кто, чем запасся.
Семейное фото во время моего отпуска в Измаил.
Арбузы, дыни, виноград, яблоки, картошка в мундирах, колбаса, вяленая рыба, хлеб, - всё поедалось с аппетитом под рассказы о впечатлениях об отпуске.
Часто из хвастовства рассказчики явно привирали. Высказанное сомнение разрешалось заключением пари. - «Спорим, что врешь?» - предлагал один. - «Спорим, что не вру,» - соглашался другой. – «На что спорим?» Спорили на папиросы, на трофейные зажигалки, перочинные ножи, авторучки и т.п. Заключение спора оговаривалось условиями и скреплялось рукопожатием, которое должен был разбить кто-либо посторонний. Этим третьим неизменно становился одессит из первой роты Лёня Монкевич, который на финальной стадии заключения спора возникал, как чёрт из коробочки и, разбивая рукопожатие, объявлял «перебивщику половину». После нескольких таких финалов, четверо ребят из первой роты о чем-то в стороне пошептались и вдруг стали громко кричать: - «Врешь!! – «Нет, не вру! Спорим?» - «Спорим!» И быстро стали сговариваться, при этом Монкевича демонстративно оттесняли от спорщиков. Но Лёня всё же прорвался и, разбивая рукопожатие, торжественно провозгласил: «перебивщику половина!», после чего спросил, - «А на что спорили?» В ответ раздался дружный хохот. Лёня, заподозрив неладное, спросил: - «Чего ржёте?» - «Подставляй-ка лоб. Мы поспорили на сто «шалобанов»! Так, что тебе причитается 50!» – был ответ.
Как Монкевич ни пытался возражать и доказывать, что это он должен 50 «шалобанов» влепить проигравшему, его скрутили и «выигравший» и «проигравший» вкатили ему по 25 «шалобанов» от души. Больше Лёня не принимал участия в спорах.
В 1947 году мой отец был назначен начальником школы оружия в Киеве, и в отпуск в столицу Украины мы поехали вдвоем с Павлом Вершининым. Мы договорились, что он погостит у моих родителей, а заодно попытаться разыскать кого-нибудь из своих друзей по партизанскому отряду.
Погода была хорошая, мы с ним купались в Днепре, побывали в музее Великой Отечественной войны, где полюбовались на , на которой юный партизан Павел Вершинин расклеивает листовки в тылу у врага. Бродили по разным местам этого интересного древнего города. Почти весь Крещатик еще лежал в руинах, верхняя часть города и Подол пострадали меньше.
Однажды, увидев большую группу военнопленных, занятых на ремонтно-восстановительных работах, остановились. Мы были в форме и обратили внимание на то, что некоторые пленные украдкой, с любопытством разглядывают нас. Форма на пленных не была похожей на немецкую, и мы попытались угадать, не румыны ли они? Ближе других к нам оказался высокий черноволосый мужчина средних лет. Поймав его взгляд, я спросил его: – «Румын?». Он отрицательно повертел головой и ответил – «Мадьяр». Пока я раздумывал, как его спросить, где он попал в плен, Павел полез в карман брюк, достал новую пачку папирос и, надорвав её с торца, вытолкнул несколько папирос из пачки и протянул венгру. Тот осторожно, двумя пальцами вытащил папиросу и что-то сказал другому венгру. Тот подошел, щелкнул зажигалкой. Павел протянул папиросы и ему, потом отдал им всю пачку. Мы пошли дальше.
«Ты чего это так расщедрился?» - упрекнул я его. Меня покоробило то, что папиросы были куплены на мои деньги, а он, даже не спросив меня, отдал их. – «Ведь этих фашистов к нам никто не звал», - продолжил я. – «А кто его знает, фашисты они или нет, к тому же я не слышал, чтобы венгры и румыны творили то же, что и немцы», - ответил Павел. Он помолчал и добавил: - «Они уже не враги, а пленные, жизнь у них далеко не сахар, к тому же, вкалывают, восстанавливают город».
Не ожидавший такого пояснения, я невольно подумал, что Павел рассуждает, как взрослый. К концу отпуска он всё же нашел кого-то из своего партизанского отряда, и обратно мы добирались каждый своим путем.
Моя последняя нахимовская фотография. Нахимовцы 2-й роты В.Симонов и В.Соколовский, 1948 год.
Досрочный «выпуск»
В первых числах ноября 1947 года в Тбилиси были организованы соревнования по легкой атлетике в честь тридцатой годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции. Наша команда участвовала в эстафетном кроссе на 10 тысяч метров по пересеченной местности.
В тот день нас привезли к месту соревнований за городом. Когда разделись до трусов и тельняшек, нам прикрепили номера, повели по маршруту и распределили по этапам.
Мне предстояло принять эстафету последним и финишировать. Местность была открытая, действительно пересеченная, без какой-либо растительности. Погода, как говорится, ненастная.
Батальон Тбилисского Нахимовского Военно-морского училища направляется к площади Ленина на парад, посвященный тридцатой годовщине Октябрьской революции, ноябрь 1947 года.
Порывистый ветер гнал над самой землей рваные тучи, холодный сырой воздух пробирал до костей. В организации соревнований что-то долго не ладилось. Мы, пятеро бегунов из разных команд, ожидая своей очереди, тщетно старались согреться. Приплясывали, растирали ноги, но это не помогало. Когда я лишь третьим принял эстафету и побежал, то сразу почувствовал, что сил нет. Бежал, как во сне, всё же обогнал одного соперника, но пришел к финишу только вторым, после чего едва не потерял сознание. Мне помогли одеться и подняться в кузов машины, защищенный от ветра брезентом, налили из термоса горячего чая. Отдышавшись, с облегчением подумал, что, наконец-то, всё неприятное позади.
К сожалению, это было не так. Заболел ангиной. После выздоровления почувствовал, что во время утренней пробежки не хватает сил для традиционного бега перед физзарядкой. Начались длительные обследования в гарнизонной клинике. Рентген, прослушивание, опять рентген. Военврачи на мои вопросы неизменно отвечали, что мол, надо еще дополнительно посмотреть, уточнить и т.д. Потом дали предписание: временно исключить физические нагрузки, в частности бег. Ангина дала осложнение на митральный клапан сердца.
Окончив девятый класс, я находился в лагере в Фальшивом Геленджике, когда 4 июня 1948 года туда поступил приказ № 4120 начальника ВМУЗ ВМФ вице-адмирала Владимирского об отчислении меня и еще троих ребят из разных рот по состоянию здоровья. Надо сказать, что, начиная с 1945 года, нас стали более тщательно и всесторонне обследовать врачи, чем дальше, тем придирчивее. Начались отчисления по зрению из-за близорукости и дальтонизма, из-за плоскостопия и т.д. Флоту нужны были совершенно здоровые офицеры.
Через 10 дней я был направлен на воссоединение с семьей в Ригу по месту службы отца. Перед отъездом получил полный комплект одежды, включая шинель, сухой паек на дорогу и напутствие от начальника училища Игоря Ивановича Алексеева, - в любых обстоятельствах держать марку училища и следовать добрым флотским традициям. Когда он говорил со мной, как с бывшим воспитанником, то был мягким и добрым пожилым человеком, каким я его ни разу до этого не воспринимал.
Странные ощущения я тогда переживал. С одной стороны, неожиданная свобода открывала многоликие соблазны. С другой стороны, столь же неожиданная утрата давно избранной перспективы, вносила ощущение тревожной неопределенности: кем теперь стремиться стать? Мне предстояло окончить 10-й класс средней школы, найти новую дорогу в жизни и пройти её.
Теперь, по прошествии шестидесяти трех лет, оглядывая весь пройденный после училища путь и осмысливая его, я прихожу к пониманию того, что на всём его протяжении, так или иначе, иногда даже неосознанно, но постоянно я руководствовался взглядами и принципами, которые я вынес из стен Тбилисского Нахимовского Военно-морского училища. Безусловно, в моей жизни большую роль играла моя семья, особенно отец, но надо признать, что основная пора моего нравственного, личностного формирования, в период с 14 до 19 лет, проходила под влиянием наставников по нахимовской поре учебы и воспитания.
Спасибо же нашему училищу, - нашей Alma mater, в лице её старших офицеров и офицеров- воспитателей, их помощников и педагогов. Светлая память всем, кто терпеливо и последовательно прививал нам качества, которые должны были послужить основанием для того, чтобы с честью пройти свой жизненный путь, посвященный служению нашей Социалистической Родине.
См. также:
Выдающемуся российскому государственному деятелю, ученому и замечательному человеку Валентину Георгиевичу СОКОЛОВСКОМУ исполняется 80 лет. -
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
