Я предложил производить взрывы гранатами, изготовленными из бутылок со шнуром длиной в три дюйма, и, идя по льду впереди «Колымы», спускал их в трещины с зажженными шнурами. Результаты оказались благоприятными, лед от взрывов раздавался, и «Колыма» все дальше и дальше залезала в тяжелый лед. Так в дальнейшем и поступали.
Обстановка все ухудшалась, начались крупные подвижки льдов, , образующие горы льда, по высоте достигающие полуюта «Колымы». Особенно сильные сжатия испытывала «Чукотка», находившаяся мористее, но в пределах видимости.
Поняв опасность положения, капитан Сергиевский старался выйти из зоны сжатия, пробиваясь поближе к берегу, где лед имел большую разреженность, и где позади нас отстаивался Миловзоров на «Лейтенанте Шмидте».
«Колыме» это удалось и, погнув перо руля, мы из зоны сильного сжатия вышли.
Такие же рекомендации Миловзоров по радио давал и шхуне «Чукотка», но последовать им Фонарев не мог — шхуна оказалась в районе самой интенсивной подвижки льдов.
Наконец Фонарев запросил помощи. Но ни «Колыма», ни «Лейтенант Шмидт» при всем желании подойти к ней не могли. Тогда Миловзоров и Сергиевский решили послать людей, чтобы оценить положение и оказать посильную помощь. «Колыма» находилась ближе к терпящей бедствие «Чукотке», поэтому и люди пошли от нас. На «Чукотку» направились: старпом Козлов, я и матрос Штепенко. Переход по плотно сжатому льду мы совершили довольно быстро, и даже не замочили ноги, а ведь был август и солнце грело во всю силу, не уходя за горизонт ни днем, ни ночью.
Шхуна "Чукотка" в объятиях льдов.
«Чукотка» находилась действительно в крайне опасном положении. Плотно зажатая с бортов, с креном в 15 градусов и подпертая громадными торосами с кормы и носа, она была совершенно беспомощна.
Начали передавать свой опыт, оценивая обстановку с капитаном Фонаревыми, старпомом Белухой, с Лежавой и Дьяковым.
«Чукотка» имела очень дорогостоящий груз — охотничьи ружья, боеприпасы, продовольствие, колониальные товары и одежду, предназначавшиеся для населения колымского побережья. Нужно было принимать меры, но, по-видимому, подходящий момент был упущен, и оставалось только ждать, что скажет сама Арктика.
Приготовили концы, кошки (ледяных якорей не было) на случай, если удастся развернуться или протянуться на более свободное место.
Тем временем разыгрался ураган, и «Чукотка», выжимаемая на поверхность льда чуть ли не до киля, с шумом съезжала по льду, оставляя за собой красный след, окрашенной суриком подводной части.
«Колыму» отодвинуло и мы ее больше не видели.
Но тут, впереди по носу, образовалось что-то похожее на намечавшиеся разводья. Быстро вышли на лед, закрепили одну из кошек, начали подтягивать «Чукотку» на эту слабину.
Маневр удался, шхуна почувствовала освобождение, крен выровнялся.
Но тут же с левого борта начал движение, как-то вдоль и одновременно к борту «Чукотки», громадный, как бы срезанный ножом, ледяной уступ.
Скрыться от него было некуда. Оставалось ожидать. С правого борта стояла стеной такая же , срезанная под прямым углом.
Казалось, что оба этих ледяных поля представляют одно целое и были на время разделены. «Чукотка» попала в эти клещи.
К неимоверному шуму ломающихся со звуком пушечных выстрелов льдов присоединился и треск корпуса «Чукотки».
Корпус дал течь.
Запустили все имеющиеся водоотливные средства, пытались конопатить разошедшиеся пазы деревянной обшивки корпуса.
Течь удалось прекратить, поступающая вода поддавалась откачке, но затем новое сжатие и вся наша работа оказалась бесполезной.
О возможной гибели судна никто не думал. Несмотря на явно безнадежное положение, теплилась какая-то надежда, что шхуну можно удержать на плаву, а затем, выводя на мелкое место, заделать места течи и снова ввести в строй или, как крайний случай, хотя бы спасти ее груз.
Такая напряженная работа продолжалась одиннадцать суток.
Несколько раз «Чукотка» оказывалась как бы свободной от сжатия. Пытались даже работать дизелем, но надломленный старый гребной вал отвалился вместе с винтом. Руля не было уже после первого сжатия.
Наконец, после одного из затиший, началась подвижка льда. лезли одна на другую, на глазах меняя свой облик.
Раздался страшный треск....
Начали сближаться борта, вода хлынула внутрь и шхуна стала медленно оседать.
Выбросив на лед подготовленное продовольствие, мы покинули шхуну.
Вероятно, урагану и океану нужна была жертва, так как после того как шхуну раздавило, ветер стал стихать и сжатие прекратилось.
Освобожденная от ледяных клещей «Чукотка» начала уходить под лед, спокойно наплывавший на ее палубу. Спасти ничего не удалось. Несколько часов надо льдом торчали ее мачты, а вскоре и они скрылись в ледяной пучине.
Пользуясь компасом, Фонарев повел людей по льду по направлению к берегу, то есть к мысу Ванкарэм, на траверсе которого погибла Чукотка.
На этом переходе при перелезании через торосы от разрыва сердца скончался матрос «Чукотки» Лайт...
Южный ветер, сменивший северный еще во время гибели «Чукотки», на переходе по льду овеивал нас буквально горячим дыханием.
Не знаю, наблюдал ли кто-нибудь такое явление в Арктике ранее?
Этот южный ветер был горячий...
На другой день, пользуясь образовавшимися разводьями, к нам подошла «Колыма» и подобрала всех участников печальной гибели «Чукотки». С экипажем «Чукотки» мы распростились в Ванкарэме, где похоронили Лайта. Южный ветер позволил и «Колыме» и «Лейтенанту Шмидту» продолжить продвижение к цели.
Последний экипаж шхуны «Чукотка».
Путь этот теперь хорошо известен многим полярникам, да и я, в силу своих возможностей, описал его выше.
Выгружались мы в Колыме. Частично на баре, а затем поднялись до Нижнеколымска и сдали все, что осталось в трюмах.
Обратный путь оказался еще более тяжелым. Ни нам, ни «Лейтенанту Шмидту» выйти в этом же 1931 году из Арктики не удалось, и оба судна стали на зимовку. «Лейтенант Шмидт» — у мыса Певек в Чаунской губе, выбранном Миловзоровым как гарантированно спокойное место, а мы у острова Шалаурова, восточнее Чаунской губы, примерно на том же месте, где зимовали в 1928-1929 годах в прошлый раз.
Все повторилось, весь процесс подготовки, такое же размещение людей, такой же распорядок.
Не повторился только декабрьский ураган и «Колыма», вмерзнув в октябре 1931 года, освободилась из ледового плена в июле 1932 года. Во Владивосток мы пришли в октябре 1932 года.
Однако эта зимовка протекала не так удачно. Плохо было с продовольствием. Мяса не было. И хотя повара (китайцы) старались вовсю, но дать витаминную пищу не могли.
В начале зимовки началась цинга, Сначала симптомы, а затем многие заболели по-настоящему.
Встал вопрос об обеспечении экипажа сырым мясом. Приобрели ездовых собак, нарты, и на мою долю, как немного «знающего» чукотский язык, выпала обязанность ездить в тундру за свежей олениной.
Этому предшествовала моя как бы пробная поездка на пароход «Лейтенант Шмидт» в Чаунскую губу, вызванная необходимостью влить в их «несложившийся» быт живую струю.
Довести меня взялся проезжавший мимо нас чукча Варрава, чем-то очень озлобленный человек, что я заметил, когда было уже поздно.
На пути к «Лейтенанту Шмидту» нужно было обогнуть с моря мыс Шелагский, мрачным массивом нависавший над наторошенными льдами замерзшего океана, проехав около ста миль.
На траверсе Шелагского, лавируя между торосами, нарты вдруг остановились. Так как дул сильный восточный ветер, мело острым колючим снегом, бившим больно в лицо, я сидел по ходу спиной.
Соскочив с нарт, сквозь пургу и темень, я увидел Варраву, стоявшего на краю ледяной пропасти. Собак не было видно, но откуда-то слышался их лай.
Подойдя к краю пропасти, проваливаясь в снегу, я разглядел, висевших на потяге собак. Глубина этого ледяного обрыва составляла по меньшей мере 20-25 футов.
Не обратив на меня никакого внимания, Варрава сбросил с обрыва нарты и спрыгнул за ними сам. Тепло одетый, неповоротливый я не решился сделать то же самое, а, приметив в стороне пологий спуск в этот провал, тоже скатился вниз.
Когда я, отряхнувшись, осмотрелся, то увидел черную точку, удаляющуюся в сторону черного мыса. Сообразив, что Варрава просто меня бросил, я, выхватив револьвер, послал несколько пуль ему вдогонку, сам в то же время, напрягая все силы, с возможной быстротой, увязая в снегу выше колен, старался выбраться из этого гиблого места по направлению удаляющейся точки.
Услышав выстрелы, Варрава остановился.
Добравшись до него, весь мокрый от пота, я показал ему револьвер. По выражению моего лица Варрава понял, что я не шучу. Поправив нарты, мы двинулись к берегу.
На берегу встретились две яранги, лаяли собаки. Варрава показал мне жестом, что нужно войти в одну из них. Не зная о его намерениях, я вошел в ярангу. Вскоре, подождав немного Варрава, я вышел наружу и обнаружил, что его нет. На снегу валялся мой мешок с продуктами.
Пришлось войти в ярангу за полог и выяснять, куда же и к кому же я попал. Оказалось, что это яранга моего старого знакомого Иттоургена. Он спал, но разбуженный, очень обрадовался моему появлению.
Когда мы только стали на зимовку Иттоурген приезжал к нам. Жал всем руки, приветствовал нас как родных и я, купив у артельщика, подарил ему мешок ржаной муки. Ничего другого капитан дать не разрешил, у самих есть было нечего.
Обрадовался и я. Теперь я вне опасности. Я знал, что на Иттоургена положиться можно.
Устав от трудной дороги и пережитого волнения, я расположился как у себя дома.
Жена Иттоургена разожгла айяк — выдолбленная из камня продолговатая лодочка с нерпичьим жиром и мхом, освещающая и обогревающая яранги — повесила на крюк большой чайник с водой.
На айяке можно быстро вскипятить воду и одновременно сделать тепло как в бане, если придвинуть плавающий в жире мох и дать ему вспыхнуть. Можно создать столб пламени.
Иттоурген рассказал мне, что вторая яранга Новатькиргина, на днях вернувшегося из гостей с парохода «Колыма», где он был у нас со старухой женой и, что эта старуха вчера «камака», то есть умерла, что в той же яранге жена старшего сына Новатькиргина родила девочку и, что все этим очень огорчены.
- Меркечки - сказал Иттоурген.
Я уже знал, что это чукотское ругательство.
Разобравшись во всех этих сообщениях, я одновременно обогатил свои знания в чукотском языке и соображал, как же мне поступить.
Хозяйка, между тем, доставала чашки, упакованные по чукотским правилам между грязных тряпок в деревянном ящике, на случай кочевки на другое место, чтобы не разбить, и явно готовила чай.
Пришлось развязать свой мешок, так как у Иттоургена едва ли что могло быть подходящего к чаю.
Когда я уже приготовился растянуться на отдых, Иттоурген вдруг предложил пойти в соседнюю ярангу.
Зная, что от него не отвяжешься, понимая, что я действительно обязан как-то реагировать на события, произошедшие у соседей, я согласился.
Пришлось почти совсем распотрошить свой мешок. Отнес роженице булку белого хлеба, несколько банок консервов и маленькую бутылку спирта, рассчитывая, что до «Лейтенанта Шмидта» уже недалеко, как-нибудь я доберусь, а там меня снабдят всем необходимым.
Нечего и говорить, что Новатькиргинцы были крайне обрадованы и моему приходу, и подаркам, которые я вручил лично молодой матери.
Она показала мне свою девочку, одетую в маленький меховой комбинезончик без единой хоть какой-нибудь пеленки.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
