Встречи с девочками в городе иной раз сопровождались драками с их гражданскими дружками. Иногда это заканчивалось печально. Незлобивый Юра Монахов, провожая подругу своей двоюродной сестры Гали (которая в пятом классе указала ему на ботинки), вдруг почувствовал удар в спину, и потерял сознание. Хорошо, дело было рядом с домом. Родители доставили его в госпиталь с проникающим ранением. Юра по дворовой терминологии получил перо. Поэтому не мудрено, что чаще знакомые девчонки приходили к нам, и для свиданий не надо было куда-то уходить. Места встреч – скамейки прилегающих к училищу бульваров и скверов, садик у домика Петра. Можно было спрятаться в гаражах у «Буржуйки».
На Пеньковой улице была своя достопримечательность – у двухэтажного детского садика была оборудована детская площадка, на которой стояли два игрушечного домика по размерам раза в два большим, чем собачьи конуры. И именно в этих домиках нахимовцы-старшеклассники "совращали" девчонок.
А бывало и наоборот. И сразу вспомнилась Софа Руфинская – жгуче накрашенная, перезрелая девочка с чрезвычайно сексуальной внешностью и впечатляющими выпуклостями. При всем этом - искренне любящая флотских ребят. Да, были когда-то преданные Флоту девушки! Софа сделала не один выпуск из ЛНУ! Да и «Фрунзе» с «ВВМУППом» годами не выходили из-под её юбки. Из наших добился её благосклонности, похоже, один только мощный Костя Калинин.
Но самые первые и трогательные попытки общения – игра в волейбол со сверстницами из «Буржуйки». Из всех девчонок «Буржуйки», запомнились Лиза Шишлакова, которая встречалась с Александром Оводовым (старше нас на год) и две подруги: брюнетка Таня Чикалюк и блондинка Лена Васильева. Обе они были очень симпатичными, высокими, стройными и с ними гуляли в основном ребята первого взвода. Позже В.Калашников их встретил на танцах уже в училище Фрунзе где-то на первом курсе. Но потом их больше не видел… И вот, когда Слава служил уже в Москве, служба свела его вместе с Владимиром Николаевичем Ильиным, выпускником 1968 года 3-го факультета ВВМУ им. М.В.Фрунзе, с которым они вместе служили в только что организованном Морском отделе в составе 13 Управления Минобороны СССР. «Где-то через полгода совместной службы – вспоминает Слава, - наш начальник В.Н. Ильин пригласил почти весь коллектив отдела со своими жёнами к нему на квартиру для более тесного знакомства. Мы вместе с женой прибыли по назначенному адресу и в указанное время. Дверь открыл хозяин, из-за его спины в узкой прихожей выглядывала жена. В её лице было что-то такое неуловимо знакомое, и я сперва опешил. Но память что-то подсказала, и, познакомившись, я узнал, что её зовут Таня, и спросил, а не та ли это Таня, с которой мы когда-то играли в волейбол рядом с «Буржуйкой». Получив утвердительный ответ, я даже вспомнил и её девичью фамилию. Это была Таня Чикалюк».
Вот так и получилось, что более чем через 20 лет Слава встретился с одним из мимолётных свидетелей своей юности. И ни где-нибудь в Питере, а в московской квартире, да ещё и своего непосредственного начальника. От Татьяны он тогда узнал, что Лена Васильева давно умерла, еще в середине 1970-х годов.
***
Одним из преимуществ старших нахимовцев – питонов - было право посещать вечера танцев. И они это право надежно оберегали. Даже ставили при входе в клуб дежурных, чтобы салага не прошел. Бывало, конечно, что старшие друзья, могли и провести тебя, но даже это не поощрялось. Старшие носили красные галочки на левом рукаве: девятиклассники – одну, а нахимовцы выпускного класса – три. И еще питоны носили прически.
Наступило время, когда и у нас появились галочки и прически, и нас стали пускать на танцы. Танцевальные стили тогда быстро сменяли один другой, называть некоторые новые танцы танцами следует с известной оговоркой. Временами работали кружки бальных танцев - но кто теперь танцевал «бальные»? Мы порой специально надевали на танцы тяжеленные рабочие яловые ботинки с заклепками: новые «па» строились на каком-то «очумелом» примитивном топоте.
На танцах всегда присутствовал обеспечивающий, он же наблюдающий офицер, а то и несколько. Они постоянно одергивали танцующих. Однако в целом командование такие организованные встречи с девочками поощряло. Видимо, в них, в этих встречах, была педагогическая, что ли целесообразность. Когда объявлялись танго или вальс, большинство сидело в креслах, и в этом были явные издержки однополого воспитания. Изредка нас водили в разные, по преимуществу «женские» учебные заведения. Но в обычных школах обучение было совместным, и там, в школах, хватало и своих кавалеров. Запомнилось посещение Музыкального педагогического училища на Петроградской стороне. Еще вспоминают о медицинском училище, там девочки подробно изучали физиологию, и первая настоящая любовь веяла оттуда.
Учащаяся 2-го медицинского училища Татьяна Овсянникова на практических занятиях. 1960-е годы.
В 1963 году в училище была попытка организовать молодежно-эстрадный оркестр. К сожалению, по мнению командования, не было проявлено «художественного вкуса». О вкусах не спорят, но дело прекратили. Впрочем, нашей роты это коснулось только тем образом, что теперь вновь стали танцевать под духовой оркестр.
У нас появились гитары и свои гитаристы: в первом взводе Мельниченко, а во втором – Назаренко. Они играли по нотам. Валерка Назаренко учиться играть начал где-то в 8 классе и так упорно и напряжённо это делал, что порой походил на маньяка, на столько его этот процесс захватил. Эти двое действительно играли. Для Бори Горелика гитара была доской со струнами. Он эти струны рвал, исполняя полу- или совсем блатные песни:
Друзья, купите папиросы.
Подходи пехота и матросы.
Покупайте, пожалейте, сироту меня согрейте,
Посмотрите – ноги мои босы...
Боря, выбивал слезу, завывая о несбыточном счастье. Он пришел к нам в роту 1 декабря 1959 года. Боря действительно был сиротой и несчастным ребенком. Умерла его мать, его сначала взял к себе отец, давно живший с другой семьей, затем и он умер. Боря ходил по рукам, и везде обращались с ним довольно жестоко. «Я завидовал Золушке» - вспоминает он о тех годах. У нас его тоже встретили не очень-то приветливо, впрочем, как и всех, входящих в коллектив. Но прошло три года, теперь он был и обогрет, и уважаем. Однако, заканчивал свое выступление непременным: «… и мое счастье раскололось под орех», именно «под орех» - так считал Боря.
Доходили до нас и запрещенные песни Высоцкого. Эти запреты были довольно призрачными: никто не говорил, что эти песни петь нельзя. Ходили всякие слухи, и оттого его песни были еще привлекательней. Мы ревели о порванном парусе и выли: «Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать». А из далекого Ливерпуля слышалась песня про желтую подводную лодку из репертуара волосатых «жуков»- Beetles.
Культуру андеграунда мы черпали от наших москвичей. Столица – есть столица. После очередного летнего (1963 г.) отпуска Воронков, Лебедь, Стражмейстер привезли песни никому доселе неизвестного автора Б.Окуджавы.
Она по пров(о)локе ходила.
Мотала белою ногой.
И страсть Морозова схватила
Своей мозолистой рукой
Вскоре возникло повальное увлечение , куда заносили понравившиеся песни и стихи. Туда вклеивались и разные картинки. Песни и стихи переписывались из альбома в альбом.
Сережа Мельниченко запомнил редко звучащую:
Она была тоненькой спичкой
в красном платьице скромном.
Но однажды она случайно задела шершавую стенку
И мигом вспыхнула ярко. И первому встречному щедро
она отдала свое пламя.
Теперь она в куче пепла среди обгоревших спичек:
брошенных, жалких, потухших.
Ах! Если бы принц заметил юную стройную спичку.
Но у принца была зажигалка.
Но, по крайней мере, одну песню Б. Окуджавы – «», мы знали все. Были в нашем репертуаре и песни Юрия Визбора и Александра Галича, и другие бардовские, записанные на каких-то закрытых концертах.
В лингафонном кабинете на уроках английского мы прослушивали подлинные (аутентичные) тексты, записанные носителями языка, а, кроме того, и песни: Гарри Белофонте и Пита Сигера. А песня «We shell overcome” (Все преодолеем) стала, чуть ли не гимном нахимовцев. Кого мы хотели победить? И что нам нужно было преодолевать?
На корабле, когда мы были на практике, во время приборок крутили по трансляции одни и те же, тоже, как правило, зарубежные песни, полюбившиеся команде: в одно лето – «16 тонн…», в другое - «Играл я на трубе, теперь я безработный…».
Но стоило кораблю оставить за горизонтом родные берега, как в мозгу начинали свербеть гармошки с балалайками. И Ольга Воронец, будто специально для нас пела вдогонку: «Я земля, я своих провожаю питомцев…». А Людмила Зыкина добивала своей задушевностью:
Сказала мать: «Бывает все, сынок…
Быть может, ты устанешь от дорог.
Когда придешь домой в конце пути,
Свои ладони в Волгу опусти»
В общем, музыка нас не отпускала.
***
Все большую роль теперь играли в нашей жизни увольнения в город. В увольнении теперь у каждого появлялись свои маршруты. Грабарь и Сиренко чаще ходили в музеи: Эрмитаж, Русский, залы ЛОСХа. Дима Аносов - в Театр кукол на улице Некрасова. Там уже шли спектакли: «Божественная комедия» и «Похождения Дон Жуана», они действительно были открытием и выходили за рамки нашего детского представления о кукольном театре. Но куда бы ни ходили, а в положенное время срабатывал «верный наш брегет» - приученный к расписанию желудок. Не будешь же возвращаться в училище на обед или ужин, поэтому неизбежно наши пути приводили к местам, где можно было подкрепиться.
Сначала такими местами были городские кондитерские. Заходишь в такое заведение и гордо заказываешь за 44 копейки два (каждое по 22 коп.) и чашку кофе с молоком (10 коп.). Дёшево и сердито. И вкусно! Сытость, правда, часа через три куда-то улетучивалась, ну, а дальше опять хотелось что-нибудь поесть.
Со временем в круг интересов стали входить кафе, их появление в городе знаменовало победу нового быта. Первым, которое открылось в Ленинграде, было молодежное кафе с модным тогда названием «Ровесник». Открылось оно на Выборгской стороне, на проспекте Карла Маркса (ныне Большой Сампсониевский, дом 45. – Ред.). Не так уж и далеко от училища. Из его окон можно было видеть Сампсоньевскую церковь, построенную в честь победы русских войск под Полтавой. Кафе было очень большим по размерам и даже, кажется, в два этажа. Вот с этого кафе, кажется, всё и началось. Некоторые из нас ходили туда. Кому-то удавалось попасть в молодежное кафе «Белые ночи» на Садовой или «Буратино». Грабарь, Полынько и Сиренко посетили в Москве кафе «Молодежное», что на улице Горького, где пили сухое вино «Алиготе», курили сигареты «Дукат» и закусывали шоколадными конфетами «Лебедь».
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
