Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
КМЗ как многопрофильное предприятие

Как новое оборудование
увеличивает выручку
оборонного предприятия

Поиск на сайте

В.П.Иванов. В двенадцать мальчишеских лет. Часть 3.

В.П.Иванов. В двенадцать мальчишеских лет. Часть 3.

— Ты, Витек, после госпиталя к нам подавайся, на корабль, юнгой, — уговаривали поочередно.
Я тоже полюбил этих добрых людей, полюбил корабль. И решил, что обязательно стану моряком. Ведь любой мальчишка в Ленинграде бредит морем и кораблями.
У одного из матросов я попросил достать мне флотский ремень с бляхой. Усмехнувшись, он сказал, что вот сейчас выйдем на середину Ладоги и там достанет мне со дна хоть два. Товарищи на него зацыкали, а я не сразу уловил зловещий смысл его слов. Но скоро жестокая реальность раскрыла суть шутки.




Небольшие суда, которым в мирное время был запрещен выход в Ладогу, служили тральщиками, сторожевыми кораблями, канонерскими лодками (в составе Онежской флотилии). Вооружались 45-мм орудием, одним-двумя пулеметами. На канонерских лодках ставился еще 37-мм зенитный автомат. - Музей «Дорога Жизни», апрель 2004 г.

На нас навалились три «мессера». Один за другим заходили они на корабль и обстреливали его. Он содрогался от грохота пулеметов и орудий. Огонь мешал фашистским стервятникам стрелять прицельно. Корабль, правда, был поврежден, но хода не потерял. У меня сердце от страха ушло в пятки. Вот когда я понял, что крылось за словами моряка. Да, здесь действительно имелись шансы нырнуть на дно за ремнем с бляхой. Немало судов было потоплено на том страшном пути.
Появились наши истребители, отогнали немцев, и мы благополучно пробились к желанному причалу.
Из госпиталя на Большую землю меня сопровождала молоденькая красивая медсестра Наташа. Ей часто приходилось преодолевать этот полный опасностей путь. Но она не боялась. Ей было лет шестнадцать. Уже потом, когда я лежал в госпитале, мы некоторое время даже переписывались. Она относилась ко мне как к младшему брату.
После прибытия в порт Кобона нас начали грузить в теплушки. Я думал, что Большая земля — эти тишина и безопасность, но тут все ходуном ходило от взрывов бомб. Немцы бомбили устроенные на берегу склады с продуктами, предназначенными для блокированного Ленинграда.
Итак, снова теплушка с нарами. Кругом тяжело раненные бойцы. Санитарки мечутся от одного к другому, стремясь всем помочь, облегчить их страдания. Очень кричал один боец. Его уговаривали раненые, сестры, но он продолжал кричать от боли.
Вот так и ехали. В начале пути на состав налетел немецкий самолет. Чтобы не дать «юнкерсу» прицельно бомбить, машинист паровоза то набирал большую скорость, то резко тормозил. Во время таких торможений некоторые раненые падали с нар, раздавались крики, костерили машиниста. На первой же стоянке несколько доведенных до отчаяния бедолаг заявили, что поколотят его. Потребовалось заступничество начальника поезда. Он убедил бойцов, что машинист действовал в наших же интересах, спасая состав.




На всю оставшуюся жизнь (1975)

Поздно вечером поезд притащился в Череповец. Я ждал, что меня вынесут наконец из вагона. Однако пришел врач, осмотрел мои раны и сказал Наташе, что меня здесь снимать не станут, а повезут дальше, на станцию Шексна.
Госпиталь наш размещался в бараках. Раненых уложили на двухъярусных деревянных нарах. Лежал я в госпитале долго: с середины октября 1942 до 7 января 1943 года. Раны никак не заживали, все время гноились. Старшим ординатором у нас была военврач 3 ранга Вера Платоновна, красивая молодая женщина. Носила в петлицах одну шпалу. Сын Веры Платоновны остался в оккупированном Ростове-на-Дону, и она относилась ко мне с нежностью, как к родному.
Как-то в начале декабря наше отделение посетил начальник госпиталя, интеллигентный и строгий человек, военврач 1 ранга Коркуп. Он внимательно осмотрел меня и сказал, что дела мои идут хорошо. Разрешил кататься с другими выздоравливающими на лыжах и приказал начальнику вещевой службы сшить для меня по росту обмундирование. Сняли с меня мерку. Сшили прекрасную шинель, гимнастерку, галифе и даже скатали в соседней деревне маленькие валенки. Теперь по территории госпиталя я разгуливал в полной форме ефрейтора с треугольничками в петлицах. Вместе в другими выздоравливающими ездил за дровами, водой, выступал в художественной самодеятельности. Подружился со многими ранеными. Отдавал им свое табачное довольствие. Узнав об этом, начальник госпиталя распорядился выдавать мне вместо табака изюм. Курильщики были, конечно, огорчены, а я с удовольствием жевал изюм.




Виктор Иванов, фото 1942 года

Рядом со мной лежал моряк из Кронштадта, тяжело раненный в бедро. Он подарил мне столовую ложку, всю испещренную морскими рисунками и необыкновенно скрученную. Этой ложкой я очень гордился. Другой боец перед отъездом из госпиталя подарил мне трофейную немецкую подзорную трубу и маленькую курительную трубку. Еще один раненый сделал мне чемоданчик из фанеры, где я хранил свое нехитрое имущество.
...Получал я письма от мамы. Она писала, как немец бомбит и обстреливает Ленинград, рассказывала о смерти моих товарищей по дому. Писал и отец о том, как воюет в полку, просил, чтобы я после госпиталя постарался попасть в свою часть. Чувствовал я себя хорошо. Раны затянулись. И стал проситься на выписку. А тут по радио объявили, что в армии вводятся погоны, что участники обороны Ленинграда, Одессы, Севастополя и Сталинграда будут награждаться специальными медалями. Эти вести всех взволновали. Я стал настойчиво проситься на фронт.
Несколько раз беседовал со мной заместитель начальника госпиталя по политчасти, говорил, что мне лучше остаться при госпитале, что на фронт мне больше нельзя. Но я был настойчив. И вот 7 января 1943 года вместе с группой выздоравливающих меня выписали из госпиталя и направили на пересыльный пункт в Вологду.
Приехали в Вологду. Стоял солнечный зимний день. Пошли пешком. Кто-то предложил зайти к сиротам в детский дом. Не знал я, что сценарий этого визита был придуман заранее. Потом стало известно, что это было сделано для того, чтобы оставить меня в детском доме. Оказывается, на моих медицинских документах была резолюция: «На фронт не посылать, оставить в тылу».
В детском доме нас, фронтовиков, встретили очень хорошо. Мы рассказывали, как воевали с немцами, как их били. Ребята особенно тепло отнеслись ко мне. Ведь я их сверстник, а уже воевал, был ранен. На мне ладно сидела новенькая форма. Угостили нас какао, вкус которого я уже и забыл. Кто-то принес баян, и ребята попросили меня сыграть. Обстановка сложилась самая дружеская.
Старший команды предложил мне остаться на денек с ребятами. Я, ничего не подозревая, согласился. Однако на следующий день, когда пришел к директору детского дома попрощаться, он сказал, что есть решение на фронт меня не посылать, а оставить в. детдоме. Сказал, что все документы у него и выдать их мне он не может. От обиды я заплакал. Выходило, что меня обманули. Стал проситься в город. Директор сказал, что хотя никого из детей отпускать в город по одному он не имеет права, но для меня сделает исключение. И вот я в городе. Расспросив, где горвоенкомат, пошел туда.




Набережная VI армии,в здании конца XVIII века - Горвоенкомат

Принял меня капитан. Я объяснил ему, что со мной произошло, и попросил направить меня на пересыльный пункт для отправки на фронт. Он связался по телефону с кем-то из начальства и повторил, что есть решение на фронт меня не посылать, а оставить в детдоме. И тут я не выдержал: бросил шапку и шинель на пол и заявил, что никуда отсюда не уйду, пока не будет восстановлена справедливость и меня не пошлют на пересыльный пункт для отправки на фронт. Капитан вышел из кабинета и долго отсутствовал. Не знаю, кому он докладывал, но, придя в кабинет, сказал, что разрешено отправить меня на пересыльный пункт, а там будет видно.
Мне выдали документы, и я, счастливый, покинул военкомат. Было еще светло, и я решил сходить в кино. Когда я вышел из кинотеатра, уже стемнело. Пересыльный пункт располагался на окраине, и я задумался, как туда побыстрее добраться. Вдруг вижу: сани, запряженные лошадью; в санях старичок. Я спросил, не в мою ли сторону он едет. Дед обрадовался пассажиру, да еще военному. Сказал, что до пересыльного пункта довезет. Постелил мне сенца, и мы поехали.
— Что, видать, дело у Красной Армии плохо, раз берут в армию таких мальцов? — спросил дед.
Я ему рассказал, как попал в армию.
На пересыльном пункте меня распределили в комендантское отделение, которым командовал высокий усатый старшина. Выделили койку у печки, и я впервые после госпиталя спокойно уснул. Старшина питался не в общем зале, а в «старшинском» и на следующий день повел меня туда с собой. Все в отделении были фронтовики, оставленные после госпиталя по негодности к строевой службе.
Прибыло молодое пополнение, 1925 года рождения, и меня назначили старшим одной из групп. Помню, я построил новобранцев, чтобы вести их в поликлинику. Ни у кого из них не возникло сомнения, что я еще мал командовать. В их глазах я был фронтовиком, прибывшим из госпиталя, ефрейтором. Наверное, со стороны было забавно наблюдать, как пацаненок вел строй. Парни, которые были старше меня лет на шесть, старались идти в ногу.
Затем приехали на пересыльный пункт представители одной из танковых дивизий. Начали меня уговаривать ехать с ними. Но я сказал, что хочу только на Ленинградский фронт или на Балтийский флот юнгой.




Вслед за танкистами прибыли за пополнением летчики с Ленинградского фронта: старший лейтенант и два старшины. Они предложили мне ехать с ними в полк. Я всегда любил летчиков и моряков. Уже одно то, что они летчики, да еще с Ленинградского фронта, решило все. Согласился, вместе с новобранцами сел в эшелон, который должен был доставить нас к Ладоге. Дальше предстояло шагать по ладожскому льду, по знаменитой Дороге жизни, — в Ленинград.
Когда все погрузились в теплушки, я вдруг вспомнил, что все мои госпитальные документы, деньги, а также подарки от раненых остались у директора детского дома. Доложил об этом старшему лейтенанту. Он велел мне бежать в детдом и забрать документы. Не чуя под собой ног, я побежал. Больше всего боялся, что не застану на месте директора. На мое счастье, он оказался у себя в кабинете. Документы и деньги я у него получил, попрощался, а когда вышел во двор, то увидел всех детдомовских мальчишек и девчонок. Они очень трогательно со мной попрощались.
— Бей, Витя, фашистских гадов! Отомсти за наших родителей!..
Вот с таким напутствием я и покинул детский дом, под крышей которого прожил сутки.
Когда я вернулся на станцию, то не нашел на путях свой эшелон. В это время со станции уходил какой-то состав, и мне показалось, что это был наш. Я бежал рядом с вагонами, кричал, но никого из знакомых не видел. Было уже темно, и мною овладело отчаяние. От обиды слезы навернулись на глаза. Ко мне подошел какой-то военный. Узнав, в чем дело, он сказал, что наш эшелон переведен на другой путь. Я побежал через рельсы и вскоре, к великой радости, нашел свою команду. От ребят узнал, что начальство разместилось в одном из домиков.
Вошел в домик. Увидел старшего лейтенанта и старшину. Доложил, что прибыл, все, мол, в порядке. Напившись чаю, я вернулся на станцию, залез в теплушку и заснул на нарах. Проснулся, когда поезд уже шел.
Прибыли в Кобону — на восточный берег Ладоги. Наша команда построилась в колонну и подошла к шлагбауму контрольно-пропускного пункта, расположенному на кромке берега. После проверки документов мы вступили на ладожский лед. Перед нами открылась необъятная белая равнина с множеством вех, уходящих от берега к горизонту.




Инструкция КПП на военно-автомобильных дорогах | Oбозник.ru

Мы вышли на лед в ночь. Такая предосторожность была нелишней. Ведь ледовая трасса проходила всего в восьми — двенадцати километрах от передовых позиций немцев. Колонна шла по накатанной на льду дороге. Над высокими сугробами курилась снежная пыль.
Тридцать километров ледовой дороги нам нужно было одолеть до рассвета. Мимо нас осторожно ползли с погашенными фарами машины с продовольствием. Несмотря на мороз, дверцы распахнуты с обеих сторон, чтобы можно было выскочить, если машина провалится под лед. На каждом километре стояли маленькие домики из снега и льда — регулировочные посты. Нередко встречались вооруженные патрули. То тут, то там вдоль трассы смотрели в небо зенитные установки.
На южном берегу озера слышалась ожесточенная канонада. Только прибыв в Ленинград, мы узнали, что в эту ночь была прорвана блокада города, создан коридор, который связал Ленинград с Большой землей по суше.
Но пока мы еще ничего не знали и приглядывались к зареву боя на южном берегу. Летели снаряды и в нашу сторону. Заслышав их свист, мы падали в снег и замирали.
В конце пути я сильно устал. Ноги отказывались идти. Километра за четыре до западного берега офицер, командовавший пополнением, остановил машину, груженную мешками с сахарным песком, и уговорил водителя взять меня и еще четырех заболевших бойцов.
На пути к Осиновцу случилось ЧП. Машина проезжала мимо одного из регулировочных пунктов. И вдруг дорожный патруль дал шоферу сигнал остановиться.
Один из солдат, ехавших в кузове — рыжий, в замусоленной шапке, — перегнулся через борт и стал упрашивать шофера не останавливаться. Мы ничего не понимали. Патрульные, видя, что шофер не подчиняется приказу, стали стрелять в воздух. Шофер затормозил. Рыжий побледнел и стал торопливо высыпать из карманов шинели сахарный песок. Тут мы все поняли. Он продырявил один из мешков и сделал себе запасец за счет голодающих ленинградцев.
— Ах ты гнида! — сплюнул пожилой боец и, не говоря больше ни слова, ударил вора в лицо.
Тот только жалобно всхлипнул:
— Не погубите, братцы!..
Но тут подбежали патрульные. Они, оказывается, заметили, как конопатый курочит мешок. Вора сняли с машины.
Дорога освещалась только слабым лунным светом. Наконец взору открылся полосатый Осиновецкий маяк, а затем и пологий ленинградский берег. Я вздохнул: ну вот, снова дома!




Теребилов Станислав Тимофеевич. Ладога. Осиновецкий маяк. Дорога жизни. 20 в.

Когда до берега осталось метров триста, машину остановили для проверки документов и груза. Потом шофер разогнал машину, и мы с трудом преодолели крутой подъем.
Работа шофера на ледовой трассе была тяжелой и героической. Под разрывами бомб и снарядов, в любую стужу, в метель, ежеминутно рискуя провалиться под лед, они вели машины с грузами, в которых так нуждался Ленинград. О шоферах Ладоги ходили легенды. Мне рассказывали, как один водитель, у которого заглох двигатель, чтобы его разогреть, снял рукавицы, облил их бензином и поднес к мотору. Сам же крутил без передышки заводную ручку. Двигатель он завел, но пламя от рукавиц обожгло ему кисти рук. Адская боль не позволяла держать баранку руками. Тогда он повел машину, упираясь в руль локтями, но мешки с мукой довез.


* * *

Продолжение следует.




Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru


Главное за неделю