Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Энергооборудование для флота

"Новая ЭРА"
ипмортозаместила
выключатель переменного тока

Поиск на сайте

В.В.Беляев. Нахимовское училище. Севастополь - Санкт-Петербург, 2009. Часть 1.

В.В.Беляев. Нахимовское училище. Севастополь - Санкт-Петербург, 2009. Часть 1.




Шла война...



12 сентября 1944 года.
Мне двенадцать с половиной лет, и я, как взрослый, получил военную повестку явиться 16 сентября в здание бывшего Петровского училища, взяв с собой мыло, зубную щетку, полотенце. Это означало, что я принят воспитанником в Ленинградское Нахимовское Военно-Морское училище, куда сдавал вступительные экзамены летом. В шестой класс.
Ранним утром 16 сентября, как было указано в повестке, я явился в здание на берегу Невки, напротив которого ныне пришвартован крейсер «Аврора». На противоположном берегу расположена Военно-морская медицинская академия ВМФ, где в далеком 1931 году я родился.
Поскольку 16 сентября было субботой, мне представлялось, что нам (воспитанникам) покажут спальню и классы, где мы будем заниматься, расскажут о программе обучения, и отпустят на воскресенье домой с тем, чтобы в понедельник начать регулярные занятия. Училище виделось мне таким, как Пушкинский лицей: спальня на двух человек, приспособленная для занятий. Как выяснилось впоследствии, контраст оказался несоизмеримо большой (казармы я представлял себе гораздо хуже, чем «кельи» лицеистов).
Добравшись до будущего Нахимовского училища, я обратился к дежурному, который предложил мне подождать во дворе, куда вскоре подошли еще несколько мальчиков. В здании шел ремонт: парадный подъезд был закрыт; двор загроможден строительными материалами, мешками с цементом; за деревянной опалубкой хранился песок. Мы стайкой присели на штабели досок и ждали в надежде, что на нас обратят внимание.
Мичман, который вышел к нам, объявил, что придется подождать, пока не придет баталер, - тот, кто заведовал обмундированием. В обед нас накормили и отвели в баталерку (комнату для хранения обмундирования). Нам выдали матросскую форму (флотские брюки, фланелевку и матросский воротничок, ремень с бляхой, шинель и бескозырку), нижнее белье (трусы, тельняшку, кальсоны), подушки, одеяла, постельное белье и матрасы.
Я долго не мог справиться с брюками, поскольку никогда их не носил (носил бриджи). Особой трудностью было флотские брюки застегнуть: сначала нужно было застегнуть на животе пуговицы брючного пояса, а затем с обоих боков пристегнуть клапан к поясу брюк. Одежда была совершенно непривычной. Только с подсказкой я с ней совладал. Бескозырка оказалась без ленточки - как у новобранцев.
.. .И снова велели ждать.
Нас было семеро: Боря Бутко, Витя Пузанов, Олег Стражмейстер... Я думал, что имена этих первых воспитанников запомню навсегда. К сожалению, они растворились в массе других имен...
Мы пытались узнать, когда нас отпустят домой, но в ответ слышали короткое: «Ждите!». Именно в этот момент мы почувствовали, что стали военнослужащими. Никто ничего не собирался нам объяснять. И мы ожидали уже не объяснений, а приказов.
...Война затянулась. Людские потери были огромными. Необходимы были военные кадры. Подготовка мальчиков шла тотальная. В школах работали военруки, которые проводили плановые занятия по военному делу. С 1943 года мальчики и девочки обучались раздельно. В пятом классе мы изучали оружие и выходили на тактические занятия в поле, где окапывались, по команде шли в атаку, или, обороняясь, отстреливались.
Как и все мальчики, я хотел участвовать в войне, помочь чем-нибудь (угнетало сознание того, что одиннадцатилетнего никуда не возьмут). В первую очередь меня интересовали военно-морские училища. Я знал, что на Соловках открылась школа юнг (Беломорская военно-морская база, на месте ГУЛАГа), в Баку - военно-морское подготовительное училище. Как попасть на Север мне было непонятно. Зато, по карте я планировал добраться до Баку (построив плот и сплавляясь из Перми по Каме и Волге). Конечно, подсознательно я понимал, что никогда не смогу решиться на такой шаг и оставить своих близких.
В 1943 году мама узнала, что в военкомате принимают заявления о поступлении в Тбилисское Нахимовское училище. Но с подачей документов мы не успели. Конечно, мама спрашивала, хочу ли я там учиться. Она поясняла, что предлагает мне это потому, что не рассчитывает дать мне образование в связи с тем, что положение было тяжелое. От отца, который ушел на фронт, более полутора лет не было никаких известий. Несмотря на то, что и мама, и бабушка работали, она считала нереальным поднять меня и сестренку. Хотел ли я? Конечно. Тем более, что, поступив в училище, я был бы на полном государственном обеспечении, что значительно помогло бы семье.


...Во двор въехала военная грузовая машина - американский «Студебеккер» с большим, покрытым тентом фургоном (как у современных военных КАМАЗов).
Нам было приказано грузиться. И короткое: «Поедете в Финляндию. Помогать организовывать лагерь для всех остальных нахимовцев, которые будут отправлены туда позже».
Я растерялся, потому что это было неожиданно. Я не представлял себе, как смогу известить об этом близких (маму, бабушку, сестренку), чтобы они не беспокоились. Нам говорили, что сообщат родителям, но как-то в это не очень верилось, потому что никто не объяснял, как и когда это будет сделано.
Со всем полученным обмундированием мы погрузились в «Студебеккер». Пол был деревянный, с металлическими ребрами вдоль кузова. На него уложили матрасы и тюки с одеждой, а сами расположились на откидных продольных скамьях, поближе к задней открытой части кузова. В кабине рядом с шофером -дядей Володей - сел сопровождающий старшина.
Машина почему-то выехала на Невский проспект, и остановилась у Елисеевского магазина (где, как мы заметили, дядя Володя купил водку), затем тронулась в сторону Московского вокзала. Тут я неожиданно увидел Юру Пятышева (мальчика из нашего двора, который вместе со мной сдавал вступительные экзамены в училище). Я успел крикнуть ему, что мы едем в Финляндию, и просил передать это моей маме, чтобы она не беспокоилась.
Таким образом, я получил возможность окунуться в повседневность, не думая о доме.
Через какое-то время мы выехали на Выборгскую сторону и по проспекту Карла Маркса, переходящему в Выборгское шоссе, оказались далеко за городом. Встречных машин было мало. «Студебеккер» шел на большой скорости, и нас никто не обгонял. В районе Шувалове машина прижалась к обочине и остановилась. Через зарешеченное окошко в кабине водителя мы видели, что дядя Володя со старшиной выпили бутылку водки и закусили. В это время нас обогнала черная «эмка», в которой сидел полковник. Через какое-то время мы увидели, что мы догоняем «эмку». Начались гонки.
«Эмка» прибавила скорость, «Студебеккер» взревел, и мы постепенно стали ее нагонять. При попытке обгона «эмка» преграждала нам дорогу. Дядя Володя, прибавив скорость, стал обходить «соперника» слева. «Эмка» замедлила ход, полностью перекрыв проезд по шоссе. Чтобы не врезаться в легковушку, дядя Володя резко повернул руль влево, и мы перемахнули через придорожную канаву, сбив мощным бампером телеграфный столб. Машина резко сбавила скорость.
Все это время мы, как мячики, прыгали и бились в кузове. Выручали расстеленные матрасы.
Наша машина стала медленно выбираться на дорогу. Из остановившейся «эмки» выскочил полковник. Выхватил пистолет. Раздались выстрелы. Все повалились навзничь, на дно кузова, прячась за металлический задний борт. Полковник, очевидно, кричал, приказывая нам остановиться, но сквозь рев запущенного на всю мощь мотора его крики слышны не были. Любопытство пересиливало страх, и мы выглядывали: что происходит на шоссе?
Сделав несколько выстрелов, полковник сел в «эмку», и машина вдогонку пустилась за нами. В азарте погони мы кричали: «Дядя Володя, жми!». На всякий случай мы забаррикадировали наш тыл матрасами и залегли, как в окопе. Мы мчались по Выборгскому шоссе, по Карельскому перешейку. По обочинам стояли сосновые боры. Это была территория Финляндии, освобожденная Советской Армией.
С Финляндией прошли переговоры о перемирии, и всего лишь неделю тому назад боевые действия были прекращены. Однако, только 2 октября вражеские войска были отведены за Выборг.
...Увлекшись гонками, наш шофер пропустил развилку, на которой нам нужно было свернуть влево. Мы с ходу выскочили к фронтовой заставе. Не долго думая, дядя Володя развернул «Студебеккер» и на полной скорости помчался навстречу преследующей нас «эмке». Мы видели, как «эмка» проскочила мимо нас и стала тормозить. А потом, за поворотами, она скрылась, и мы ее больше уже не видели...
Доехав до развилки, свернули на нужную нам дорогу. Мы с любопытством оглядывались по сторонам. Мимо, в лесной чаще, мелькали финские хутора, небольшие озера. Наконец, появилось озеро Сула-ярви, на берегах которого предполагалось организовать военный лагерь для нахимовцев. Машина пошла на малой скорости. Старшина, стоя на подножке, показывал нам следы воронок от бомб и снарядов, разбитую повозку для боезапасов и говорил, что земля нашпигована противопехотными минами и что мы должны быть очень осторожными. У небольшого хутора из четырех домов мы остановились. Нам приказали разгружаться.
Все вещи занесли внутрь двухэтажного деревянного дома, где были приготовлены двухъярусные деревянные нары. В ожидании ужина мы вышли во двор, с опаской оглядываясь по сторонам и не решаясь отойти от крыльца. Сбоку от дома увидели свалку: обломки всяких ненужных вещей, и среди них -солдатские письма. Это были письма финнов. А кто тогда не собирал марок? Мы, уже не обращая внимания на возможные мины, бросились собирать конверты с марками, на которых, мне помнится, были портреты Маннергейма и других незнакомых финских военачальников. Фамилия Маннергейма был знакома еще со времен Финской войны по одноименной глубоко эшелонированной линии оборонительных укреплений, особенно (печально) известных всем ленинградцам: с Финляндией воевал в основном Ленинградский военный округ.
В первый вечер мы заснули поздно, обмениваясь впечатлениями и знакомясь друг с другом.
Утром начались рабочие будни. В нашу задачу входило подготовить несколько домов на трех хуторах для жилья: очистить их и привести в порядок, оборудовав некоторые из них деревянными нарами, а также убрать урожай гороха и овощей (картошки, морковки, брюквы), посаженных еще финнами.


* * *

Наша полупартизанская жизнь продолжалась примерно до 10 октября. Мы успели осмотреть все окрестности нашего лагеря, побывать в ближнем и в дальнем лесу, на озере.



1944 год. Маршрутно-полетная карта Москва-Ленинград. Район озера Сула-ярви выделен двойным кольцом.

Осень стояла сухая и теплая. Вокруг было безлюдно, и, тем не менее, почти каждый день возникали небольшие лесные пожары. Особенно часто горел сосновый лес вдоль большой дороги, проходящей параллельно озеру, километрах в полутора от берега. Эта дорога была проложена таким образом, чтобы обогнуть глубокие овраги, выходящие к воде. Дорога и овраг за штабным хутором -«цитаделью» были как бы неофициальной границей нашего лагеря, за которую мы, естественно, стремились улизнуть при первой же возможности.
В окрестностях, особенно в районе хуторов, было разбросано довольно много оружия: винтовки, пистолеты, особенно много - ручных гранат. Это были лимонки и «РГ» с длинными деревянными ручками. Лимонки были одеты в ребристый бронечехол, который при взрыве разлетался осколками, а «РГ» напоминала примитивную консервную банку, надетую на деревянную палку. Также много было артиллерийских снарядов, которые валялись повсюду россыпью и в ящиках. С ними мы расправлялись по-свойски, переламывая их, как палку, ударами ноги, отделяя снаряд от гильзы. Из гильзы вытаскивали порох в форме вермишели, упакованный в шелковистые чехлы.
Конечно, старшины, денно и нощно наблюдавшие за нами, отбирали оружие, а иногда конфисковывали целые арсеналы, спрятанные в укромном уголке леса. Для себя я подобрал немецкую, небольшого размера, винтовку-карабин. Стрелять приходилось тайком, подальше от лагеря. Несмотря на то, что карабин выглядел игрушечным по сравнению с винтовкой, отдача при стрельбе была очень сильной. И если я не прижимал приклад плотно к плечу, -зарабатывал синяк. Пистолеты были редкой добычей. Ими вооружились, в основном, старшины (у некоторых было по два - по три ствола). Конечно, они старались не щеголять своим вооружением, дабы лишний раз не соблазнять своих подопечных, то есть нас, но им самим было интересно пострелять из пистолетов разных систем.
Однажды старшина Альберт Пелевин предложил нам пострелять на берегу озера, где он присмотрел великолепное стрельбище между низким песчаным берегом озера и высоким обрывом с отвесной кручей. Мы расположились на полянке, поближе к воде, и по очереди стреляли в установленные под обрывом мишени из бутылок и консервных банок. В качестве оружия нам был предложен пистолет системы «Парабеллум». Это была незнакомая система, весьма отличающаяся от привычного советского «ТТ». При выстреле вся верхняя часть пистолета, расположенная выше рукоятки, откатывалась назад, как у артиллерийского орудия, оставляя оголенным длинный, нелепо торчащий ствол. При этом отдача закидывала руку с пистолетом куда-то за голову. К этому нужно было приноровиться.
Всласть настрелявшись, мы двинулись по тропинке, идущей вдоль берега, обратно. Тропинка густо заросла кустарником, а склоны обрыва - молодыми" деревьями. Когда мы подошли к месту, где начинался каменный причал, с противоположного берега озера, расположенного в полутора километрах, начался обстрел. Скорее всего, это была чья-то ответная реакция на наши учебные стрельбы. Пригнувшись, прячась за камышами и прибрежным кустарником, мы побежали.
Неожиданно, не доходя до причала и до деревянной лестницы, уходящей вверх, к центру лагеря - «цитадели», мы увидели незнакомого офицера, который прятал в кустах вновь прибывших воспитанников. Они были гораздо младше нас и выглядели очень забавно и неуклюже в длинных флотских шинелях. Офицер заставил их всех залечь, потому что пули летели беспрерывно, пробивая толщу кустарника с характерным резким шорохом. Через какое-то время стрельба прекратилась, и мы все поднялись к центру лагеря, который был прикрыт со стороны озера высокими густыми деревьями. На всякий случай мы никому не рассказали, что занимались стрельбами, понимая, что могли оказаться виновниками обстрела, вызвав огонь на себя.
Вообще-то официально нам оружие не полагалось, несмотря на то, что условия жизни были весьма напряженными. Чуть не каждый день кто-то докладывал, что в лесу или на дальней дороге встречали каких-то людей. В этом случае объявлялась боевая тревога, и мы занимали круговую оборону вокруг центрального хутора. Моим оружием был только небольшой финский нож, который отец привез с собой с Финского фронта еще в сороковом году. А вот старшины и офицеры были вооружены винтовками и пистолетами. Мы понимали, что в критической ситуации вооружили бы и нас.
На ночь вокруг лагеря выставлялись сторожевые посты. Представьте себе: хутор на высоком берегу озера, который отделен от леса широкой полосой вспаханных полей; к лесу идет проселочная дорога с канавами вдоль нее, заросшими кустарником и молодыми деревьями. Примерно на расстоянии 200 метров от лагеря установлен шлагбаум и назначено место для ночного сторожевого поста. Продолжительность дежурства - два часа.
Осенние ночи были темными, иногда дождливыми. „Тишину окрестностей нарушали только жуткие душераздирающие крики одичавших кошек. На всякий случай я прятался в придорожных кустах и чутко прислушивался, не идет ли кто-нибудь посторонний. Часов ни у кого, конечно, не было. Время тянулось медленно. И когда уже казалось, что никто тебя не собирается сменить, раздавались шаги со стороны лагеря. С радостью, смешанной со страхом, я кричал: «Стой! Кто идет?». В ответ называли пароль. И, наконец: «Пост - сдан. Пост - принят». Разводящий оставлял мою смену, а меня отводил в лагерь.
Примерно через месяц, когда наступили холодные дни, всех воспитанников из легких домиков переселили в большой двухэтажный дом, приспособленный для зимовок. В нем топилась печь, было тепло и очень душно. Плотность населения была очень высокая: в комнатах, сплошь заставленных деревянными двухъярусными койками, ютилось одновременно несколько десятков человек.
И вот тогда, наконец, начальство решилось выдавать воспитаннику-часовому в ночное время винтовку, потому что невозможно было совместить требования к безопасности воспитанников (которых к тому времени было в лагере уже несколько сотен) с одной стороны, и, с другой стороны, - выполнить приказ, запрещающий выдавать ребятам настоящее оружие.

Еще одним признанием нашей «полноценности» было введение фронтового снабжения, по которому нам полагался табак. Однако, курить нам по возрасту было запрещено, и табак заменили шоколадом. Это были плитки горького американского шоколада, упакованные в вощеные водонепроницаемые коробочки, похожие на упаковку для сигарет. Помнится, нас успели побаловать один или два раза.
Сами себя мы ублажали нехитрыми лакомствами, изготовленными из ежедневной пайки сахара: пирожное-бутерброд с маслом и сахаром, леденцы из жженого сахара, настойки из рябины или черники. Ягоды с сахаром засыпались в бутылку, заливались водой и тщательно укупоривались, далее бутылки тайно зарывались в землю для брожения. Готовность определялась опытным путем: бутылка откапывалась, производилась проба, и снова водворялась на место. Производить пробу было рискованно: кладоискательством занимались многие, и часто лакомство попадало в руки рыцарей удачи.
...Шла война, и многие дети не могли забыть, что их родители и сестренки питались очень плохо, и поэтому откладывали пайки сахара для того, чтобы по возвращении в Ленинград отнести их домой.


* * *

К празднику 7 ноября - годовщине Великой Октябрьской социалистической революции - готовились с размахом. На большой поляне, отделяющей хутор от опушки леса, соорудили небывалое по размерам кострище. На камбузе готовился торжественный ужин. Всем было объявлено, что на праздник приглашены гости - дети моряков Северного флота, пионерский лагерь для которых открыли на противоположном берегу озера (как раз на тех возвышенностях, с которых совсем недавно нас несколько раз подвергали интенсивному обстрелу).
За гостями направили плоскодонный быстроходный спасательный катер немецкой постройки с подвесным мотором и очень длинным валом, на конце которого был укреплен гребной винт (это сооружение служило одновременно и рулевым устройством). Помнится, катер был сделан из толстой плотной фанеры и, помимо поперечных банок, в нем не было никаких дополнительных приспособлений.
За гостями оправились моторист, лейтенант (представитель политотдела) и нахимовец лет десяти - «бывалый моряк» («морской волк»), который все свободное время проводил на причале, не расставаясь с бескозыркой и тельняшкой.
Надвигались долгие осенние сумерки. Мы поужинали, а гостей все не было и не было. На наши расспросы никто не мог ничего сказать. Вот уже и стемнело. ...И только тогда атмосфера напряженного ожидания разрядилась ужасным известием о трагедии, которая разыгралась на озере: катер по какой-то причине утонул довольно далеко от берега, и есть погибшие.




1945 (1946?) год. Летний лагерь ЛНВМУ на озере Сула-ярви, «Морской волк».

Толком обо всем случившемся никто ничего не знал. Командование нервничало и обдумывало, что можно предпринять. Был даже такой вариант: меня, как умеющего плавать, вызвали в «штаб по спасению» и предложили отправиться на место трагедии и попытаться, ныряя, поднять утонувших.
Мне, конечно, хотелось быть полезным, но я засомневался в своих возможностях нырнуть на глубину 8 метров и (в полной темноте) найти утонувших. Потом, вспоминая этот эпизод, я понимал, насколько были растеряны наши командиры, когда стали искать помощи у своих двенадцатилетних воспитанников, совершенно не представляя возможностей человека для заныривания без специального снаряжения (никаких ласт и масок в стране тогда не существовало).
Только на следующий день мы узнали подробности случившегося.


К нам в гости пригласили девочек. Всего в катере оказалось 22 человека. Когда катер отошел от берега и выбрался из камышей на открытую воду, его встретила короткая резкая волна. С увеличением скорости полетели брызги, и моторист попросил часть ребят пересесть ближе к корме. Когда к корме бросились сразу несколько человек, низкая транцевая доска (корма катера), на которую подвешивается мотор, оказалась в воде. Катер стал почти вертикально и пошел ко дну; тяжелый мотор ускорил погружение. Началась паника. Дети, которые умели плавать, поплыли обратно, в сторону берега, до которого было метров двести. Моторист и лейтенант пытались спасать детей, транспортируя их к берегу. В последний момент моторист бросил пустую канистру из-под бензина нашему маленькому нахимовцу, который почему-то поплыл к далекому, но своему берегу. Несколько человек удалось спасти, наш «морской волк» остался жив, но моторист, с вцепившимися в него детьми, утонул. Всего погибло 12 человек.

...Через несколько дней состоялись похороны. Туда были отправлены наш оркестр и почетный караул - взвод воспитанников.
Мы не были свидетелями трагедии и поэтому не могли почувствовать весь ужас произошедшего, но последствия - похороны - оказали на нас настолько сильное впечатление, что при воспоминаниях об этом, даже 65 лет спустя, меня начинает колотить от волнения, а на глаза навертываются слезы... Обстановка -торжественно-траурная - нас подавила. Плач и слезы родителей, которые приехали на похороны, траурная музыка привели нас в полубессознательное состояние. Гробы с погибшими, покрытые красным кумачом, проплывали мимо нас к раскрытым могилам. Нам было по 10-12 лет. Им было столько же.
Спасательный катер, подаренный кем-то из родителей воспитанников, с тех пор назывался: «гроб». Интересно, что этот катер почему-то назывался «спасательным». Я долго не мог понять, почему. Неужели потому, что с наружной стороны вдоль бортов были подвешены леера, за которые можно было ухватиться? Однако на катере отсутствовали водонепроницаемые цистерны, обеспечивающие катеру плавучесть. Скорее всего, катер был разукомплектован.


* * *

Продолжение следует


Главное за неделю