Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Новейшая глиссирующая машина-амфибия

Первый взгляд
на глиссирующую
амфибию "Дрозд"

Поиск на сайте

В.В.Беляев. Нахимовское училище. Севастополь - Санкт-Петербург, 2009. Часть 7.

В.В.Беляев. Нахимовское училище. Севастополь - Санкт-Петербург, 2009. Часть 7.

Человек долга

Памяти Саши Дорофеева




С Сашей мы вместе отучились в Нахимовском и в Дзержинке 11 лет.
Саша был красивый и умный человек. Он предъявлял к себе завышенные требования. «Я - человек долга», - говорил он о себе.
Естественно, это повышало планку самооценки для окружающих и внушало глубокое уважение к Саше (но не зависть). Может быть поэтому мы относились к Саше, как к человеку, который для нас, «мелких грешников», оказывался недосягаемым -«слишком правильным».
Саше всегда доверяли. Его суждения иногда казались нам слишком категоричными, но - увы! - справедливыми. Он не давил на окружающих, был снисходителен к нашим слабостям, а значит, и не всегда защищенным в окружающем его мире. Невольно примеряя нас на «свой аршин» бывал безоглядно доверчив и поэтому оказывался объектом наших детских шалостей.
Помнится, лет в тринадцать, в летнем лагере Нахимовского училища на Карельском перешейке произошла такая сцена. На опушке соснового леса мы коротали время в ожидании каких-то занятий. Кто пощипывал чернику, кто ловил бабочек, а Саша, раскинувшись на мягкой моховой перине, зажмурив глаза, блаженствовал, улыбаясь и подставляя лицо лучам ласкового солнышка. Кто-то отправил ему в полураскрытый рот несколько ягодок, другие (не только дурной пример заразителен) присоединились. Саша доверчиво, с явным удовольствием, пережевывал дары. Но вот один шалун, вместе с пригоршней ягод, отправил Саше в рот небольшого черного жука. Все замерли в ожидании: заметит ли? Нет, благополучно прожевал все и проглотил. Пока Саше скармливали мелочь, все шло гладко, но когда засунули в рот трепыхающуюся бабочку, Саша очнулся от нирваны и, как потревоженный в берлоге во время спячки медведь, с ревом бросился на озорников. Те - врассыпную. Саша был сильный мальчик, но убегающие были уверены: бить он никого не будет.
В старших классах Саша много занимался спортом: бегал на лыжах, крутил «солнышко» на перекладине (второй разряд по гимнастике). Тренировал себя упорно: в спальне отрабатывал захват кистью перекладины на спинке кровати. Однажды Игорь Дубовиченко (глазастый и ироничный) призвал нас возгласом: «Смотрите, Сашка - как сыч с отводящей мышцей!». Действительно, Саша, с застывшим на чем-то взглядом, мертвой хваткой вцепился в спинку кровати. Он полностью ушел в себя и не реагировал на происходившее вокруг. Да, такое отрешение случалось довольно часто... Ну а отводящая мышца - это мы почерпнули из уроков зоологии - мышца, не позволяющая расцепить когти заснувшей на ветке птице.
Высокое у Саши чувство долга и ответственности за принятые на себя обязательства с удовольствием эксплуатировало начальство (назначая комсоргом или старшим в классе), а иногда, и окружающие. Его терпению можно было завидовать или удивляться.




Так получилось, что в десятом классе Нахимовского училища мы общались довольно редко. Зато первые два курса Дзержинки нас объединили в необходимости выживать вторично (как в первые годы Нахимовки) в условиях дедовщины и психологического прессинга парторганов и их исполнителей различных уровней.
Дорого обошлось нам общение с явно нездоровым старшиной отделения Юрием Поповым. Выручало оружие Швейка - ирония. Например, Попов приказал своим подчиненным, то есть нам, завести «Журнал замечаний», полученных курсантом в течение дня от старших курсантов и прочих (начальников) с отчетом о принятых мерах и сделанных по этому поводу выводов с ежедневным докладом Попову. У меня сохранился первый лист обложки такого журнала, заведенного Дорофеевым.




Обратная сторона первого листа обложки «Тетради для замечаний»



1955 год. Незадолго до окончания Дзержинки. Саша Дорофеев - первый справа.

В Замке обстановка была вполне терпимой. С Сашей я общался только на занятиях, так как он был занят старшинством на младшем курсе. Из этих времен ничего путного пока не вспоминается. Зато удалось отыскать среди своих бумаг две относящихся к Саше: «сатирические» стихи о Чепчикове и рисунок (вероятнее всего, шарж на Володю Бардиера).

Поэт, художник, музыкант
И хорошо поет,
Но налетевший с моря «шквал»
Учиться не дает.


Желаем всем таких скачков!
Из тихих незаметных
Он стал воинственным вождем
Курсантских масс несметных.


Нечего греха таить, -
Любит парень похарчить.
За раз столько он съедает -
Крокодила удивляет.


О бедный, бедный красный чепчик!
Зачем безвременно почил?
Теперь от всяких нападений
Его бы волосы хранил.


Высокий он, и смеха в нем -
Пропорционально росту.
Смеется так, что вкруг него
Смеются все, не зная от чего.


И вот прыжок, и вдруг летит
Наш друг румяный стройный.
И пред соперником дрожит
Сергеев посрамленный.


Он верной долгой службой
Снискал себе чины.
Почет и уваженье
Ему везде видны,
Но, вдруг, на склоне лет
Назначили его редактором газет.
Трудится со всей мочи,
Своих коллег шпыняя.
Корпят и днем, и ночью
Они, не отдыхая.
И в результате «шквал»
Он верно оседлал.


Дорофеев А.А., декабрь 1951 г.



Можно предположить, что это шарж на Володю Бардиера, который, отправляясь на танцы, вместо одной лычки, пришивал себе пять (см. воспоминания И.Чистозвонова о В.Бардиере). Саша Дорофеев рисовал этот шарж в 1950 году.

...Наше общение возобновилось в 1959 году, когда я вернулся из Владивостока в Питер, поступив в Академию. Запомнилась встреча Нового года дома у Саши. Но по понятным причинам - весьма туманно. В 1961 году Саша мне очень помог в выборе темы дипломного проекта, снабдив обзором зарубежной литературы по способам снижения сопротивления ПЛ. Дело в том, что в конце 1950-х годов в I НИИ ВМФ была сформулирована проблема создания высокоскоростных ПЛ, которая в дальнейшем получила шифр «Океан». Из всей группы выполнявших подготовительные работы я знал только Виктора Феоктистовича Дробленкова (мой научный руководитель) и Александра Александровича Дорофеева - моего товарища и однокашника. Поэтому, опубликованную в 2006 году в сборнике, посвященном 40-летию Океанариума ВМФ, мою хронико-документальную статью я посвятил «Памяти первопроходцев В.Ф.Дробленкова и А.А.Дорофеева».
В 1962 году, по окончании Академии, я получил назначение в ВП-1059 МО в город Северодвинск. Вот здесь-то и состоялось мое как бы вторичное знакомство с Дорофеевым. Саша внутренне переменился. Стал мягче, понятнее, приземленнее. Я получал огромное удовольствие от общения с ним. Вспоминаются три эпизода.
Летом 1963 года - экскурсия на теплоходе из Архангельска на Соловки, организованная для работников СМП. Это был первый прорыв в закрытую зону бывшего СЛОНа (Соловецкий лагерь особого назначения). С тех пор начались туда регулярные рейсы двух теплоходов.




1963 год. Соловки

Конечно, на Соловках мы обошли весь заброшенный и истерзанный монастырь (музея тогда и в помине не было). Впечатление было тягостным. Мы оказались в стенах самого изощренного заведения ГУЛАГа. Незадолго до экскурсии удалось прочитать «Один день Ивана Денисовича» А.Солженицына (шло время хрущевской оттепели). Чтобы прийти в себя, мы отправились на дикий соловецкий берег. Я занялся подводной охотой, а Саша взял на себя почетную обязанность охранять вещи. Увы, берег оказался отмелым, и достойная добыча не встретилась. К вечеру вернулись на теплоход, который стоял на внешнем рейде и гудками приглашал всех вернуться на борт, в лоно привычной советской действительности. Саша старался не касаться соловецкой тематики. Для человека долга это было слишком болезненно.
Приезжая в Северодвинск, Саша поселялся в ведомственной гостинице в центре города. Однажды он пригласил меня на дегустацию тонизирующего напитка собственного приготовления (компоненты: спирт, лимон и сахар). С каждым глотком настроение поднималось, голова прояснялась, а мгновение останавливалось. Мы чуть не упустили момент, когда мне нужно было мчаться в Дом инженерно-технических работников (ДИТР) читать лекцию о всяких подводных делах. Саша меня провожал. Настроение было отличное. Помнится: снежок, солнышко, необыкновенная легкость. Все радовало. Вдруг я сообразил, что не могу говорить, - отказал язык. Всю оставшуюся дорогу мы его разрабатывали... Вроде удалось.
С 1963 года я читал курс лекций по гидродинамике судна в филиале ЛКИ. Когда наступала пора зачетов и экзаменов, Саша мне помогал, избавляя от общения с самыми бойкими студентками, которые полагали, что путь к зачету, - не знание предмета, а личное обаяние. Зачеты у «хвостатых студенток» мы принимали в нашем придворном кафе. Саша с честью играл роль строгого инспектора-экзаменатора, что помогало девчонкам сосредоточиться и усвоить хотя бы азы гидродинамики. Торжественно объявив зачет, мы отпускали наших испытуемых по домам и приступали к запоздалой трапезе.
...После наших встреч, задушевных бесед гибель Саши казалась дикой и несправедливой. Много думал. Расспрашивал при встречах ребят (Юру Левковского и других). Пытался представить себе события той безжалостной ночи. Со временем все, что произошло тогда, представилось мне во всех деталях и подробностях, как будто я был очевидцем произошедшего. Я не могу рассказать о том, чему не был свидетелем. Но я твердо знаю: Саша не смог переступить через себя, когда он вошел в конфликт с самим собой, как с человеком долга.
Год или два спустя после гибели Саши мы с Левковским и Смольяковым решились навестить Женю, которая переехала с сыном от родителей на Васильевский остров. Что нами руководило? Естественное стремление оказать какую-либо поддержку семье друга. Мы получили «добро» на встречу. Женя была напряжена, а мы понимали, что наши благие намерения мостят дорогу если не в ад, то по крайней мере в никуда. С тем и ушли, сконфуженные и извиняющиеся.
В бытность работы в отделе ихтиологии в ИнБЮМе я встречал публикации Жени о рыбах в журнале «Вопросы ихтиологии» АН СССР (Женя закончила биофак ЛГУ).
Саша, прости! Мы были неуклюжи, но искренни...


О чести смолоду

Памяти Вали Сергеева


Валя Сергеев — человек, с которым я учился 11 лет подряд. Сначала в Нахимовском училище, затем — в Высшем Военно-морском инженерном ордена Ленина училище им. Дзержинского, на кораблестроительном факультете.



1955 год. Валентин Сергеев. ВВМИОЛУ

Валентин был скромный, сдержанный, живший своей внутренней малодоступной для окружающих жизнью. Свой внутренний мир он сохранил в течение всей жизни, не допуская в него посторонних и ограждая себя от воздействия военной «системы», под давлением которой мы постоянно находились. В Нахимовском училище Валентин занимался в классе, где большинство воспитанников были повыше ростом и постарше возрастом; я же — среди самых «мелких». Общались изредка. Как москвич, он виделся со своими родными только во время отпусков и каникул. Я не знал, как Валентин проводил увольнения в Ленинграде. У него был свой круг знакомых вне училища. Сблизились мы лишь на первом и втором курсе Дзержинки, когда жили в одном из флигелей Адмиралтейства.
К концу обучения в Нахимовском училище в среде воспитанников, в основном, сложились дружеские доверительные отношения. Все мы были комсомольцами, но многое воспринимали весьма критически, с позиций грибоедовского: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», и свободно обсуждали волнующие нас вопросы между собою и на комсомольских собраниях (разумеется, без посторонних). Мы впитывали в себя афоризмы из классики, как библейские заповеди: «Береги честь смолоду», «Честный человек всегда остается честным»... Помнится, ребят, которые слепо подчинялись политическим и служебным «измам», мы называли: «сделанные». Валентин к таким не относился. Поэтому, оказавшись в новой, незнакомой для нас среде курсантов кораблестроительного факультета, где первокурсники тесно общались (вплоть до того, что спали в одних спальных помещениях) с курсантами старших курсов, мы были потрясены, насколько многие бывшие школьники оказались «сделанными».
Если Нахимовское училище можно было сравнивать с пушкинским лицеем, то здесь была типичная армейская казарма. Соседи по койке часто обращались друг к другу: «Товарищ курсант!» Курсант второго курса иногда пытался ставить по стойке «Смирно!» курсанта первого курса или делать на полном серьезе ему замечание о неряшливом виде или неправильном поведении. Это было и горько, и смешно. Атмосфера была давящей.



Мы с Валентином не выдерживали. Искали любой возможности оградить себя от этого постоянного прессинга. Я нашел выход в том, что несколько раз в неделю вечером ходил (один) на тренировки в бассейн, поскольку у училища не было своей возможности тренировать сборную по плаванию. У Валентина не было такой отдушины, и он совсем скис, ушел в себя. Он не жаловался и скрывал свое состояние, но я интуитивно чувствовал, что с ним творится что-то неладное. Поэтому старался во время увольнения не оставлять его. Вместе ходили в театры, музеи, в гости к моим родителям.
По отношению к окружающим, настроенным к нам агрессивно, мы постепенно выработали свою тактику: снижать напряжение, не отвечая противнику тем же самым, — обескураживали «нападающих» своим доброжелательным отношением. Этот прием мы называли «убивать зло добром». Звучало грубо, но было достаточно действенным.
Однажды, через много лет, именно около Адмиралтейства, я услышал по громкоговорителю песню Окуджавы: «Давайте говорить друг другу комплименты…». Отчасти это было подтверждением нашей правоты. В дальнейшем именно такое отношение к людям меня не раз выручало, позволяя смягчить или нейтрализовать удары внешней среды.
Я и сегодня благодарен Валентину за то, что именно он оказался со мною рядом в то трудное для нас обоих время. Это был наш первый и главный совместный шаг на пути выработки стратегии поведения в последующей самостоятельной жизни.
Когда, после второго курса, наш факультет перевели в Инженерный замок, атмосфера несколько разрядилась: каждый курс жил обособленно, да и мы повзрослели и закалились.
С Валентином у нас было общее увлечение — книги. Если в послевоенные годы из книг почти ничего не издавалось, кроме фантастики или соцреалистических произведений советских писателей, то в пятидесятые годы появились подписные издания. В основном — русская классика. Желающих подписаться было очень много. После объявления о начале подписки у магазина выстраивалась огромная очередь. Стояли на улице по 2-3 дня, включая ночи, составляли списки и в назначенное время отмечались (все это знакомо людям, жившим во времена «дефицита»). Мы с Валентином раздобывали «подписку» (бумажку, по которой можно было выкупить очередной том издания) и одаривали ею друг друга ко дню рождения.



1948 г. ЛНВМУ. В. Сергеев (внизу) и Э. Круковский. Общественный труд и отдых возле Дома политкаторжан

Дома я храню подаренный мне в те годы в честь десятилетия нашей «совместной службы» серебряный кубок с гравировкой: «Вадиму 1944-1954 от Вали». С этой вещью я не расстаюсь. Она напоминает мне о друге и событиях тех лет.
По окончании Дзержинки (в 1955 году) мы вчетвером — Валя Сергеев, Игорь Чистозвонов и я с Нелей — решили махнуть «на юга». Обосновались в Сочи. Вели спокойный пляжный образ жизни. Загорали, плавали и в штиль, и в шторм, лениво кидали камушки в плавающие деревяшки, посмеивались друг над другом. Помнится, Игорь, глядя на прищурившегося Валентина (он был близорук), торжественно окрестил его: «Серега — Соколиный Глаз». Валентин мгновенно парировал: «Игорь — Длинная Нога». В это время все с увлечением смотрели приключенческие фильмы об индейцах.



1955 год. «На югах». Валентин Иванович Сергеев

После распределения наши пути разошлись. Валентин оказался на Балтике, в аварийно-спасательной службе. Я — во Владивостоке, на судоремонтном заводике. Несколько лет мы не встречались, поэтому о службе Валентина я знал только из рассказов друзей.
Вспоминается один из эпизодов, когда Валентин, возглавлял трюмную группу на транспортном плавучем доке (что, конечно, трудно было себе представить).
Док стоял где-то у стенки и поэтому матросы постоянно нарушали дисциплину: оказывались то в самоволке, то замешанными в пьянстве. И тогда начинались разборки на уровне командира дока, который вызывал Валентина и начинал его отчитывать.
— Сергеев, у вас люди в самоволку ходят, а Вы не знаете! Нарушают форму одежды — а Вы не знаете! Пьянствуют — а Вы не знаете! На вахте спят — а Вы не знаете! …
И когда командир сделал паузу, обдумывая, чем бы еще упрекнуть Валентина, тот неожиданно парировал, ошарашив вопросом:
— Товарищ командир, а когда был 20-й съезд партии?
Командир просто застыл, вытаращив глаза и открыв рот.
И тут Валентин злорадно выпалил:
— Вот видите, Вы даже этого не знаете!
Это было настолько в духе Сергеева, что когда я при встрече спросил, так ли это было, он сказал:
— В общих чертах — да.
После увольнения из Вооруженных Сил хрущевского «миллиона двести» Валентин (как и Юра Левковский, и Саша Смольяков) оставил службу. Он вернулся в Москву и стал работать по специальности в КБ «Винт», занимаясь корабельными движителями.
Наши встречи были эпизодическими, поскольку времени в командировках у меня было мало. Валентин жил достаточно далеко от центра и тоже был занят своими делами. Мы назначали свидания где-нибудь у метро. Бродили по улицам или, если времени было в обрез, просто обнимались, смотрели друг на друга и спрашивали: «Ну как ты?».
В одну из таких встреч Валентин смущенно улыбнулся и сказал:
— Помнишь первый курс Дзержинки? Мне было так плохо… Спасибо тебе.
— За что? — спросил я.
— Ну, помнишь, мы ходили в город, к твоим родителям. Это меня отвлекло. Я ведь хотел тогда уйти насовсем…
Это признание потрясло меня. Свой внутренний мир Валентин хотел сохранить ценой своей жизни!
В конце 90-х Валентин позвонил мне в Севастополь и сказал:
— В Севастополе будет мой сын Петр с группой своих учеников. Они хотят на каникулах побродить по крымским лесам.
Приезжал Петр раза два. Я встречал ребят, обсуждал с ними маршруты, устраивал группу на ночлег, а потом провожал во время отъезда. Было приятно, потому что эти встречи поддерживали чувство близости с Валентином и возможность быть ему в чем-то полезным.
Мои поездки в Москву надолго прервались. Я знал, что Валентин плохо себя чувствует. Последний звонок был весной прошлого 2010 года. Я узнал, что Валентина не стало. Не хотелось ни о чем расспрашивать. Навсегда расставаясь, мне необходимо было побыть наедине с собой и с памятью о нем. И сейчас я думаю о том, что Валентин ушел, ни разу не поступившись своей внутренней свободой.






Главное за неделю