Важное
У достроечной набережной "Севмаша" углубили дно
ЦНИИчермет создал 
|
Побег из прочного корпусаЭто не вымысел - горькая правда жизни, которая нам досталась.То, что я попытаюсь рассказать вам, не имеет ни слова вымысла, но, прочитав этот рассказ до конца, вы будете твёрдо уверены в обратном - в придуманности и моей больной фантазии; возможно, вы будете оскорблены до глубины души за наш флот и державу, но равнодушными вы не останетесь - я уверен. Побег - в этом слове всегда доминирует одно: свобода. Бегут из тюрем, как бы они не назывались и только тогда, когда ничто другое решить проблему уже не может. Каждый из нас сам определяет, что для него является тюрьмой. Для одних сады райские подобны тюрьме, для других тюрьма - дом родной. Заканчивался шестой месяц автономки, тот срок, который характеризуется периодом полного пофигизма. Первые два, три месяца наполнены домом и мгновениями прощания с ним, остротой памяти по оставленному на берегу, затем начинается время, когда всё приедается и наступает депрессивный синдром немотивированной агрессивности, который и сменяется безразличием. В этот период и произошло то, что в истории всех флотов мира, начиная с потаённого судна и до наших дней, никогда не случалось и о чём, я уверен, наша история подводного флота стыдливо умалчивает. Плавание проходило на редкость спокойно, так - несколько поломок да небольшой пожар в седьмом отсеке, с которым быстро справились. Мой командир Лев Владимирович Слотинцев, с которым мне как вахтенному офицеру приходилось нести "собачью" вахту (так называется дежурство с 4 часов и до 8 часов утра) уже не один раз стучал по деревяшке, говоря о том, как было бы хорошо, если бы ничего так до конца и не случилось и спокойно вернуться домой без всякой черезвычайки. В это время мы, как правило, если позволяла обстановка, всплывали, вентилируя отсеки, заряжали аккумуляторные батареи и принимали радио со штаба флота, в котором были уточнения и приказания по дальнейшим действиям. Получив радио и дав подтверждение о его приёме, мы к рассвету погружались. Средиземное море в период июля-августа месяца тёплое и спокойное, а мы как раз и несли службу в это время, поэтому Лев часто баловал команду, разрешая подняться на верх в ограждение мостика подышать свежим воздухом, поглазеть на звёзды, покурить. Да и сам мостик помимо командира, вахтенного офицера и сигнальщика был забит до отказа. Всё проходило как всегда: получив радио и передав подтверждение, командир приказал: "Приготовиться к погружению". Началась спокойная, отработанная до автоматизма работа команды, чтобы через несколько минут уйти под воду. Погрузившись и объявив повседневную готовность, командир занял своё кресло в центральном посту. "Мих, Мих" - обратился он ко мне. - "Ты что-то сегодня сигнальщика как-то невразумительно воспитывал, а ну давай мне Иванова". У Льва явно было хорошее настроение и он решил немного поговорить с моряком. Командир был идеальным воспитателем и если был крайне раздражён, то в его обращении "сынок" было всё и добавлять ничего было не нужно, а если хвалил - то это "сынок" звучало хорами райскими. Заглянув в штурманскую выгородку, я попросил штурманёнка Володю Суэтина вызвать к командиру матроса Иванова. Прошло минут 20, а матроса не было, и командир начал поглядывать на меня с каким-то недоумением. Мне не хотелось получать нагоняй командира за матроса, который не был моим подчинённым, поэтому по "Каштану" (громкоговорящая связь со всеми отсеками лодки) я вызвал штурмана - командира Боевой Части-1 и его подчинённого матроса Иванова. Штурман, Володя Пустовалов, был не на своём месте и был далёк от соответствия слову "штурман", которое прежде всего понималось как идеальная точность и порядок. Володя был грязнулей, и Лев, проверяя его определение места, всегда находил ошибки, раздражаясь от незаточенных карандашей и разбросанных по выгородке карт. Появившись в центральном посту, он в недоумении уставился на меня: "Что, некому моряка найти, командиру БЧ этим заниматься?". Лев, услышав голос штурмана, повернулся к нему: "Очевидно некому, если командир уже минут 30 пытается его найти. Даю тебе, Пустовалов, 5 минут". Прошло 15 минут, матроса не было. Командир, уже не скрывая своего раздражения, подошёл к "Каштану" и, включив все отсеки, объявил: "Говорит командир. Матросу Иванову, командиру БЧ-1, замполиту прибыть в центральный пост". Через три минуты в центральном были все, кроме матроса Иванова. Стояла такая тишина, что слышно было дыхание трюмного на нижней палубе. Командир, ни слова не говоря, вошёл в штурманскую выгородку и посмотрел на карту: "Сколько до точки погружения?" - "Две мили" - ответил Суэтин. - "Боевая тревога, курс в точку погружения. Проверить все выгородки, перевернуть всю лодку. Штурман ложимся на обратный курс" - скомандовал Лев. За 30 минут лодка была вывернута наизнанку. В центральном стояла гнетущая тишина, все понимали, что произошло невероятное, потеряли сигнальщика при погружении. Вернувшись в точку предыдущего погружения, подвсплыли на перископную глубину, подняли перископ и начали методично галс за галсом прочёсывать район. Матроса не было. Через два часа безрезультатных поисков командир дал радио в главный штаб флота: "В результате аварийной ситуации сигнальщика-матроса Иванова смыло за борт. Организовал поиски. Район осмотрен дважды, матрос не найден. Нахожусь в районе поиска". Радио из Москвы было следующим: "Всплыть. Продолжить осмотр района. К вам следует вертолётоносец "Москва". Через два часа вертолётоносец прибыл в район и, подняв звено вертолётов, начал утюжить морскую гладь. Командир за это время не произнёс ни слова, кроме отдачи приказаний, но на глазах постарел. Замполит собирал всё, что кто-нибудь знал об Иванове, кто последним видел... и так далее. Через некоторое время от борта вертолётоносца отвалил катер и резво побежал в нашу сторону. "По мою душу" - только и сказал командир. Катер, подойдя к борту, передал приказание командиру - "Прибыть на "Москву". Лев не стал спускаться вниз и переодеваться в форму - как был в разовом комбинезоне, так и пошёл вниз, успев пошутить: "Телогрейку всегда найдут". На следующие сутки к лодке подошёл эсминец, на лодке оставили только необходимую вахту, остальной личный состав был переведён на эсминец, где каждому выдали чистые листы бумаги и потребовали написать всё, что связано с исчезновением матроса и всё, что кто-либо знал о нём. Не допрашивали, только собрали всё написанное и вновь личный состав перевезли на лодку. Командира не было. В таком ожидании мы болтались на виду всей американской средиземноморской эскадры трое суток. На четвёртый день привезли командира. Лев был хмур, небрит и зол. Поднявшись на мостик, скомандовал: "Срочное погружение, ё... вашу...". Погрузились мы мгновенно и продолжили боевую службу. Но командир был уже совсем другим человеком и на все вопросы о том, что было там, на "Москве", молчал, мрачнея. Вернувшись в базу, мы как-то в суете повседневности стали забывать случившееся - только замполит рассказал, что ему приказали заполнить документы на погибшего матроса Иванова и отправить их родственникам. В этом трафаретном послании было сказано о том, что матрос геройски погиб и прочее. Шло время. Мы совсем забыли о том, что случилось, да и командир начал становиться тем Львом, которого мы любили. Близился какой-то очередной съезд партии, которому все готовили подарки и рапортовали о небывалых достижениях. Одновременно любой гражданин мог обратиться с любым заявлением в приёмную съезда и решить своё наболевшее. Таким наболевшим у алкоголика Иванова, отца погибшего матроса, было получить вспоможение на семью героя, о чём он и написал с двенадцатью грамматическими ошибками на одном листе в адрес всеми горячо любимого Леонида Ильича Брежнева. Какой-то из секретарей начертал резолюцию: "Помочь". Машина заработала и было решено: "Назвать школу,где учился герой в мордовском селе, именем героя. А отцу героя пенсию пожизненно". Политуправлению Военно-морского флота в развитии директивы было приказано взять шефство над школой героя, а замполиту лодки собрать на Северном флоте пожертвования, взять с собой отличников и прибыть в школу героя на открытие мемориала. Мемориал был открыт, а Северный флот стал шефом школы, где учился герой. Шло время, и мы напрочь забыли о злополучном матросе, не один раз сходили в автономку, раз в год обменивались телеграммами с директором школы имени матроса Иванова. Но однажды на Северный флот прибыла представительная делегация от всех мест, над которыми шефствовал флот, были там и наши подшефные. Вечером на банкете в Доме Флота директор школы, изрядно выпив, оттащил нашего замполита в угол и показал газету на французском языке. На одной из страниц была фотография молодого парня, а внизу подпись: "Матрос Иванов, сбежавший из-за железного занавеса". Как рассказывал замполит, он мгновенно протрезвел и сколько потом не вливал в себя, всё трезвел и трезвел, соображая, что дальше делать. Скрыть информацию он уже не мог. Утром они вместе с директором школы направились в особый отдел. Машина начала работать в обратном направлении, ища крайнего за дезинформацию. Начав новое расследование, установили, что матрос Иванов задолго готовился к побегу, собирал паёк - шоколад, галеты и, имея доступ к штурманским картам, знал о местах судоходства. Выбрав самый судоходный район, он приготовил в рубке спасательный жилет и, пользуясь темнотой, соскользнул с борта. Очевидно, ему повезло, и какое-то судно быстро его подобрало. Но так устроена была государственная машина, что даже установив предательство, никто не захотел идти наверх к руководству и отменять то, что прикипело годами, а главное - назначать крайних. Так до настоящего времени и существует в мордовском селе школа героя матроса, сбежавшего из-за железного занавеса и осуществившего единственный побег из прочного корпуса.
|
