Важное
Главное в военных СМИ за неделю: новые перестановки на верфях ОСК, первые серийные комплексы С-500, арест замминистра обороны
Военные технологии 
|
Часть 4-54Новый, 1943 год Ямамото встречал на борту «Ямато», утирая пот, пока вылавливал залежавшиеся рисовые лепешки из своего озони (новогоднего супа). В этот день то ли по ошибке кока, то ли по недосмотру вестовых окасира-тсуки (рыба с нетронутыми головой и хвостом), часть новогоднего угощения, оказалась на столе с головами, повернутыми в неправильном направлении, — бросающаяся в глаза дурная примета. Сам Ямамото подавил себя, заметив с мягким сарказмом, что, похоже, и рыба переменила направление вместе со сменой года. Старший вестовой Оми Хийодзиро чувствовал себя виноватым в этом происшествии, как и в случае с «соевым тестом» во время Мидуэя.Прошло уже три года и четыре месяца с того момента, как Ямамото стал главнокомандующим Объединенного флота. Необычно длинный срок, если сравнить с его тридцатью семью предшественниками, занимавшими этот пост, установленный еще до Русско-японской войны, когда он именовался «главнокомандующий регулярной регулярной эскадры». Но незаметно и намеков, что он передаст управление кому-то другому. Ямамото, хотя никогда не делился этим со своим штабом, начал понемногу ощущать усталость. Мысли его, казалось, раздваивались между тем, чтобы с легкостью принять смерть, с одной стороны, а мечтами об окружающем мире, в особенности о Токио, где живет Чийоко. Многие письма это подтверждают. В одном, от 28 января 1943 года, к Хори Тейкичи, он говорит: «Добрых пятнадцать тысяч моряков отдали свои жизни с начала войны. Я написал поэму: Я чувствую, как каменею при мысли О том, скольких друзей Уже нет больше — и показал ее Такеи. Он на этот раз похвалил, но, конечно, из вежливости». Другое письмо написано 6 января, Коге Минеичи, тогда командиру базы в Йокосуке: «Мне так горько видеть, что мировая обстановка и наши собственные операции неуклонно развиваются в направлении, которого я всегда боялся. Ситуация сейчас хуже некуда; чтобы стать хозяевами положения, потребуются еще более кровопролитные сражения и крайние жертвы. Но сейчас жаловаться бесполезно. Как прав тот, кто первым сказал: «Надо выбирать себе друзей!» Конечно, «выбирать себе друзей» относится к Трехстороннему пакту с Германией и Италией. В февральском письме отставному контр-адмиралу, который находился в Нью-Йорке, когда Ямамото работал морским атташе в японском посольстве в США, есть такие строки: «К настоящему времени я познакомился и полюбил своих подчиненных как в этом, так и в потустороннем мире. Часть меня стремится на встречу с ними, а другая часть считает, что здесь еще остались кое-какие дела; у меня два разума, но тело — одно». Уже цитировался отрывок из письма, которое Ямамото написал Хори Тейкичи ранее, 23 ноября 1942 года. Еще он пишет там: «Слышал, что в Токио очень холодно. Завидую тебе, но надеюсь, ты побеспокоишься о своем здоровье. Здесь все приводит в уныние; тревожит не враг, а свои собственные дела. Я уже прослужил на этом посту от трех до пяти поколений командующих и офицеров штаба». Из другого письма к тому же Хори, написанного 30 ноября 1942 года: «Опять оставляю эти проблемы на тебя, потому что не знаю, когда смогу, если вообще смогу, вернуться домой... Вот так, уже прошел год с начала войны, и мне печально видеть, что фора, которую мы получили вначале, постепенно сходит на нет». Из письма к Уемацу Сигеру, сентябрь 1942 года: «Получил твое письмо от 18 августа. Большое спасибо. Я уже подчинился мысли израсходовать всю свою оставшуюся жизнь в ближайшие сто дней...» Из письма к Учиде Синье, октябрь 1942 года: «Ты первый сообщил мне о ранении Хасегавы и болезни Харады. Я тоже, после того как положил значительное число врагов и убил немало своих подчиненных, жду, что скоро меня призовут к ответу». Получатель этого письма, бывший министр железных дорог, в то время служил губернатором префектуры Мияги. Хасегава и Харада — Хасегава Кийоси и Харада Кумао. В письме к Хараде, написанном в конце декабря 1942 года, Ямамото говорит: «В обычные времена мне бы уже положено ожидать замену, но по тем или иным причинам я еще ничего не слышал об этом и оказался старейшим на флоте. Слегка перефразируя старую поэму: Этих суровых морей Прошло четыре года; Я забываю светские манеры. Боже мой!..» В этом «Боже мой!» редкий для его писем способ выражения чувств — одновременно улавливается и насмешка над собой, и тоска по тому, что оставил позади. В еще более раннем письме, к Мацумото Кентаро, он пишет: «Хотелось бы знать, что думают на Небесах о людях, находящихся здесь, на маленькой черной частице Вселенной, именуемой Земля, или что там говорят о нескольких последних годах — которые есть не что иное, как вспышка в сравнении с вечностью, — ставших для нас чрезвычайными. Это в самом деле забавно». Ниве Мичи, последняя новость от которой — она учктся езде на велосипеде, он писал в начале февраля 1943 года: «Прошу тебя, продолжай и старайся изо всех сил, но не ушиби лицо (а вообще-то, что может случиться с твоими конечностями, если ты поранишь лицо — самую крепкую твою часть?)». Ниже в этом же письме он продолжает: «Наконец-то мне стало шестьдесят, так что теперь я могу быть спокоен за то, что со мной не будут обращаться как с непослушным мальчиком. Но со мной до сих пор осторожничают, не зная, куда меня деть, хотя мои подчиненные и другие командующие уже сменились по два или три раза (а некоторые даже по пять), а меня, похоже, оставили позади или просто забыли. Наверняка по моему лицу видны утомление, скука, но всякий, кто приезжает сюда из Токио, произносит такие бестактные вещи, как «я уезжал из дому в подавленном настроении, но после того, как увидел вас, господин, мое настроение значительно улучшилось». Поневоле призадумаешься, а?» Он плачется Эномото Сигехару, что сто лет не играл в маджонг. Похоже, его начало немного беспокоить состояние здоровья. Как и прежде, он силен в игре в шоги, так что еще немного протянет, но с августа стали опухать ноги и неметь руки. Если жаловался Фурукаве Тосико: пальцы слегка онемели и руки трясутся, когда держит кисточку для письма. Неизвестно, правда ли это или нет, но Моримура Исаму, однокашник по Гарварду, утверждает, что однажды кто-то предложил доставить самолетом Чийоко в Трук, чтобы подбодрить Ямамото. Чийоко построила у себя в доме маленький погреб, чтобы прятаться во время воздушных налетов самой или укрывать Ямамото, если такое когда-нибудь потребуется. Она все еще вела дела в своем заведении в Уменодзиме, оставляя кого-нибудь у себя дома на время отсутствия. Однако в конце 1942 года она решила закрыть свой бизнес; перестала платить по долговым обязательствам всем гейшам, которых наняла, а в начале нового года обосновалась в Камийячо, взяв с собой для компании лишь одну молодую девушку. С тех пор как Ямамото отбыл в Трук, он уже никогда не возвращался в Японию, но некоторые штабные офицеры, например Мива и Ватанабе, иногда бывали в Токио по делам. В этих случаях Чийоко развлекала их у себя дома в Камийячо и иногда устраивала для них за свой счет вечеринки с гейшами в Цукидзи и других местах. Вполне вероятно, что в ходе этих приездов и отъездов или через письма Ямамото прослышал о планах привезти Чийоко в Трук. В пространном письме к Фурукаве Тосико в конце января 1943 года он пишет: «С Новым годом! Рад был получить твое письмо, написанное в 11.00, в первый день нового года, но в то же время мне показалось, что ты не очень многого ждешь от нового года (конечно, надеюсь, дела и правда идут настолько неплохо, что перестанешь со мной знаться даже за подобные мысли, если ты взяла на себя труд писать письмо в столь тяжелое время)... Что касается меня, первые три дня нового года я питался моим озони, при этом все время обливаясь потом, а рисовые лепешки больше похожи на плотный пудинг; так что теперь я вполне оперившийся шестидесятник. С августа четыре раза сходил на берег, чтобы посетить больных и раненых, присутствовать на похоронах погибших и т. д., но все остальное время прикован к кораблю. В недавнем письме кто-то из морского министерства рассказал, что один человек, ранее побывавший у меня здесь, обрадовался, увидев мое лицо. Интересно, как можно продолжать воевать при таких настроениях? Если дома все так плохо, то я не против отправиться куда-нибудь в южные моря, захватить с собой кого-нибудь вроде господина Каваи и провести оставшуюся жизнь, с утра до вечера поедая папайю. На сегодня все». На практике — частично, возможно, из опасения, что скажут другие — план отправить «господина Каваи» в Трук так ничем и кончился, и 11 февраля 1943 года, как раз через год после переезда на «Ямато» штаб Объединенного флота был перенесен на «Мусаси», стоявший в Труке на якоре. 5Вывод войск с Гуадалканала начался 1 февраля, вскоре после переезда командования на «Мусаси». После третьей операции эвакуации в ночь на 7 февраля отвод тринадцати тысяч оставшихся в живых солдат, матросов и офицеров армии и флота завершился, остров был окончательно покинут.Страна об этом еще не знала, но японские войска на Гуадалканале в течение шести месяцев после американского десанта в августе находились в неописуемо бедственном положении. Гуадалканал стали называть «островом голодной смерти» (игра слов: «Ga-to» означает по-японски «остров»; «gato» пишется иероглифами, означающими «истощение от голода» и «остров»). Спасенные в конце концов солдаты были настолько истощены, что бороды, ногти и волосы у них перестали расти, а суставы казались невероятно большими. Ягодицы так похудели, что обнажилось анальное отверстие; на подобравших их эсминцах эвакуированные защитники Гуа- далканала страдали от непрестанной и неконтролируемой диареи. Но все страдания оказались впустую, — контроль над морем и воздухом к югу от Соломоновых островов полностью перешел в руки американцев. С некоторым приближением сбылось пророчество Ямамото, когда он говорил Коноэ про «год или полтора». С этого времени Япония оказалась однозначно в положении обороняющейся стороны. Заслуживает упоминания одно маленькое достижение, которое помогло успешно провести эвакуацию: группа разведки и связи послала ложное сообщение. Воспользовавшись привычкой американцев посылать в чрезвычайных случаях незакодированные радиограммы, объединенное подразделение связи номер 1 на базе в Вунаканау на Рабауле использовало шанс, который появился из-за плохой связи между американскими патрульными самолетами «каталина» и их базой на Гуадалканале, и послало от имени какой-то Каталины радиограмму на американскую базу на Гуадалканале. Когда американцы ответили, японцы отправили поддельную радиограмму: «Обнаружил два авианосца противника, два линкора, десять эсминцев, широта... долгота... курс СИИ». Эту радиограмму быстро переслали в Нумеа и Гонолулу, а спустя двадцать минут радист США из Гонолулу отправил распоряжение всему американскому Тихоокеанскому флоту. Всем бомбардировщикам США на базах на Гуадалканале приказано оставаться на земле; когда они догадались об обмане, эвакуация японских войск уже завершилась. Офицеры командования 3-й эскадры эсминцев и 10-го дивизиона, участвовавшие в эвакуации, вернулись в Трук; Ямамото поблагодарил их за то, что они сделали, и признался, что смирился заранее с потерей половины эсминцев. Правда, нет сведений, поздравил ли он с успешной операцией по дезинформации противника. Напротив, штабной офицер связи Ито Харуки, который осуществил эту операцию, получил выговор за раскрытие перед противником японских методов работы. Неясно, насколько силен Ямамото в оценке проблем, касающихся кодов и радиоразведки, — что впоследствии стало причиной его собственной гибели, — но, очевидно, он не придавал им особого значения. Примерно два месяца спустя решили, что Ямамото приблизительно на неделю переведет свой штаб с «Мусаси», стоявшего на якоре в Труке, в Рабаул. Большая часть ударных воздушных частей морского аивиакорпуса — за которым он следил напрямую или косвенно и чье развитие поддерживал еще со времени службы вторым по рангу в Касумигауре, — включая как самолеты наземного базирования, так и морскую авиацию, вынуждены перейти на наземные базы в Рабауле из-за усложняющейся ситуации в районе Соломоновых островов и из-за потери авианосцев. Официально предстоящий визит Ямамото планировался для поднятия духа соединений морской авиации в Рабауле. Правда, скорее всего, это была идея не его, а он позволил офицерам фронта уговорить себя. Вечером 2 апреля, за день до отлета, Ямамото предложил штабному офицеру связи Фудзии, которому предстояло замещать его на «Мусаси» во время отсутствия: — Я вас не увижу какое-то время, так не сыграть ли нам в шоги? лмамото выиграл две игры из трех. После игры Фудзии произнес: — Так вы наконец собираетесь прямо на фронт, сэр. — Да, — ответил Ямамото, — сейчас в стране много говорят о командирах, ведущих свои войска в сражение, но, сказать по правде, мне не очень хочется лететь в Рабаул. Был бы куда более рад, если бы меня отправили назад в Хасирадзиму. В конце концов, как вы считаете, желательно ли, учитывая общую ситуацию, чтобы наш штаб позволял постепенно подтягивать себя все ближе к вражеским позициям? С точки зрения поднятия морали это, может быть, и здорово... В тот же день Ямамото пишет Чийоко, — как оказалось, свое последнее письмо: «Дорогая Чийоко! Твои письма от 27-го и 28 марта наконец-то дошли до меня вчера вечером 1 апреля: самолет задержался из-за плохой погоды. Спасибо и за остальное, что пришло с письмом, — хлопковое кимоно, мыло и т. д. Больше всего я рад слышать, что ты принимала у себя начальника штаба, Фудзии, Ватанабе, Канооку и снова Санаги; думаю, им следовало ограничиться одним разом. Кажется, они повеселились основательно, а потом приходили ко мне по очереди поведать о Камийячо и о том, что случилось с Ямагучи. Я почти начал ощущать себя дома и сам увидел тебя. С Ватанабе разговор затянулся за полночь, в общей сложности около трех часов: он мне рассказывал в деталях о доме в Камийячо, о твоем здоровье и обо всем, что ты для них сделала. Как ты очень хотела дать ему новое хлопковое кимоно, хотя то, что предназначалось для меня, уже старое, и как ты постирала ему носки, когда они промокли под дождем, и дала ему еще новую пару, как много раз кормила его. Он, как утверждает, чувствовал себя неудобно, но я его успокоил: это потому, что ты знала о нем и была ему благодарна, — ведь я много раз напоминал, как усердно он работал со мной три с половиной года. «Не много найдешь таких добрых и заботливых людей», — произнес он, — кажется, был тронут до глубины души. Фудзии тоже хвалил тебя и говорил, какая ты заботливая; признался, как однажды ввалился к тебе поздно ночью и не только держал тебя на ногах допоздна, но еще и затеял деловой разговор с Каноокой и как они заметили, что ты тактично ушла вниз, на первый этаж. «Воистину, — откликаюсь я, — она — единственная личность, перед которой я искренне преклоняю голову, кроме его величества. Уверен, вы видите почему». «Боимся, что видим! » — отвечали они, и все радостно рассмеялись. Я был на самом деле счастлив... Рад слышать, что Умекома получила разрешение, приятно узнать, что это место может оставаться таким, как есть. Что касается моего здоровья, как я тебе когда-то говорил, у меня давление крови как у тридцатилетнего. Онемение рук... единственная проблема сейчас, что чуть-чуть немеют третий и маленький пальцы правой руки. Но я сознательно преувеличиваю это в переговорах с Токио, и кажется, это пробудило там какое-то движение (хотел бы этого). Тем не менее флотский врач уже сделал мне сорок инъекций витаминов В и С и боль на сегодня практически исчезла (но другим я говорю, что все еще болею). И тебе абсолютно незачем волноваться, но прошу, никому не говори правду, — говори, меня несколько подкосила эта жара и то, что почти не схожу на берег. Завтра на короткое время отправляюсь на фронт. Со мной летят старший офицер штаба Куросима и штабной офицер Ватанабе. Не смогу писать примерно недели две. 4 апреля мой день рождения. После всего, что я услышал о тебе, могу отправляться в поездку с легкой душой. Ладно, береги себя, и пока все. Исороку». Вместе с письмом в конверте небольшой локон и стихи, написанные на отдельном листе бумаги. Каноока, упомянутый в письме, — капитан 2-го ранга Каноока Эмпеи, тогда служивший офицером по информации и секретарем премьер-министра. Санаги — капитан 2-го ранга Санаги Такеси, бывший офицер штаба авиации при Ямамото, а тогда работал в дивизионе операций морского генерального штаба. Умекома — гейша с Симбаси и подруга Чийоко, которая вела хозяйство в Уменодзиме. На следующее утро, 3 апреля, Ямамото в сопровождении своих штабных офицеров, помощников, флотских врача, казначея, шифровальщика и метеоролога спустился по трапу на катер и покинул «Мусаси», провожаемый остающимися членами командования и экипажем корабля. По прибытии на базу гидросамолетов Нацусима группа разделилась и пересела на два гидросамолета. После взлета самолеты совершили прощальный круг над «Мусаси» и устремились на юг, а в 13.40 прилетели в Рабаул. Ямамото приветствовали флотские командиры Кусака Дзинъичи, Одзава Дзисабуро и Микава Гунъичи; устроили его в здании штаба флота Юго-Восточного района. Вскоре генерал-лейтенант Имамура Хитоси, командующий 8-й полевой армией, также приехал приветствовать Ямамото. Еще с конца 20-х годов они с Ямамото партнеры в бридж и вели между собой дружеское соперничество. Весьма возможно, что Ямамото с ним чувствовал себя свободнее', чем с любым иным армейским профессиональным офицером. 21 ноября прошлого года, когда он побывал у Ямамото на борту «Ямато» в Труке, по пути к месту назначения в Рабауле, он хорошо запомнил слова Ямамото: — В этом состоянии нет смысла быть неискренними друг с другом. На флоте обычно говорили, что один истребитель «зеро» может сразиться с пятью, а то и десятью американскими самолетами, но это в начале войны. После потери стольких хороших пилотов на Мидуэе нам трудно обеспечить им замену. Даже сейчас все еще говорят, что «зеро» способен драться с двумя, но противник восполняет свои потери в самолетах в три раза быстрее, чем мы; пропасть между нашими силами увеличивается с каждым днем, и, честно говоря, сейчас наше положение выглядит в черном цвете. Кусака Дзинъичи, встретивший Ямамото впервые за шесть месяцев, обратил внимание на мутный цвет его глаз, — первое впечатление, что адмирал исчерпал свои силы. Неподалеку от штаба Кусаки возвышался холм высотой около трехсот метров, общеизвестный как холм Резиденции, поскольку во времена германского контроля над островом там жил германский губернатор. Ямамото поместили в коттедже на этом холме, где ночами довольно холодно. Вперед Оглавление Назад
|
.jpg)
