Казалось бы, старшая в семье по возрасту дочь обычно должна помогать матери и по мере возможности присматривать за младшим ребёнком. Однако для Жени это было противопоказано. Я думаю, что она из-за своего чрезмерного себялюбия и развитого эгоизма на первых порах просто не могла меня переносить и в лучшем случае элементарно игнорировала, как будто меня не существовало. Ей было не до меня. В дальнейшем, когда я немного подрос, у меня не сохранилось в памяти, когда Женя хотя бы один раз взялась почитать мне книжку или рассказать интересную сказку. Однако до сих пор помню, как она на меня кричала: «Отстань! Не мешай! Не лезь! Отцепись! Пошел к свиньям! Ты мне надоел!». Более того, я стал объектом её изощрённых издевательств, это приносило ей глубокое удовлетворение, когда видела, что я обливался горючими слезами от обиды и находился в полной своей беспомощности хоть как-то защититься.
Мама, узнав, что я в очередной раз подвергался экзекуциям, неоднократно говорила Жене, что, дескать, когда заведешь своих детей, тогда их и мучай, а Колю не трогай. Иногда для большей убедительности добавляла известную присказку: «Отольются волку овечьи слезки».
Помнится, что я тоже не оставался в долгу и в минуты глубоких переживаний и горькой обиды от незаслуженного ко мне отношения, возмещал весь свой гнев на куклы, в которые играли дети женского пола старших поколений нашей семьи. Куклы были оригинальные: с фарфоровыми головками и красивыми разрисованными личиками. Но я был беспощаден, разбивая их на мелкие кусочки. К сожалению, для Жени эти куклы не представляли никакого интереса - она в них не играла, да и вышла уже из детского возраста, чтобы играть в куклы.
У неё в те годы появились другие интересы: она в запой читала романы, например, А.Дюма и даже (о, ужас!) Бальзака, Флобера, Мопассана о красивой, загадочной, целомудренной и трагической любви. Поэтому моё интуитивное желание отмщения оказывалось безрезультатным и желанной цели не достигало.
Моя сестра Женя. Апрель. 1941 год. Углич.
В Угличе, как я уже упомянул, к тому времени из всей семьи Верюжских остались только мои родители, которые работали денно и нощно в сфере народного образования, чтобы мало-мальски обеспечить нормальные условия для жизни. На первых порах, когда позволял семейный финансовый бюджет, по настоянию папы для ведения текущих домашних дел и наблюдения за мной была нанята нянечка-домработница, простая малообразованная крестьянская женщина. Хотя она и обладала жизненным опытом, была добропорядочная, набожная и исполнительная, но, видимо, не имела необходимых навыков поддержания нужного порядка в доме и обращения с маленьким ребёнком. Из-за профессиональной непригодности, как бы сейчас сказали, от её услуг, к сожалению, пришлось отказаться. На смену ей была приглашена молодая, сбитая в теле, рыжеволосая русская красавица, которую звали Антонина. Тоня, казалось, во всех отношениях была хороша: и работящая, и исполнительная, и толковая, но по характеру, якобы, была строптивая. Ушла Тоня на другую работу по собственному желанию.
Женя Верюжская и Катя Комиссарова в 1940 году. Углич.
Третьей и последней моей воспитательницей, стала Катя Комиссарова, тоже приехавшая в наш город из деревни. По возрасту с Женей они были почти ровесницы, но общего языка, как впрочем, и с предыдущими, они не находили. Если, например, Тоня могла за себя постоять и возразить на выдуманные, прежде всего, претензии Жени, то Катя все переносила стойко и никогда не жаловалась, хотя причин к тому было предостаточно.
Первых двух своих воспитательниц я помнил плохо, в памяти сохранились только отдельные мгновения. Катя по возрасту была молода, и опыта общения с детьми у нее никакого не было, тем не менее, для меня она стала хорошим старшим другом, потому как была доброй, внимательной и заботливой, никогда не говорила, что я ей мешаю делать какие-то домашние дела, которых всегда было предостаточно. Мне было даже интересно наблюдать, как она ловко справляется с глаженьем белья с помощью скалки или утюга, разогреваемого углями. Такая женская работа требовала не только сноровки, но и большой физической силы. Катя иногда меня брала с собой, когда ходила полоскать выстиранное белье на Волгу: зимой - в проруби, и летом - со специальных мостков. Это тоже была не лёгкая работа, но у неё всё получалось ловко и с огоньком.
Мама, Катя Комиссарова, брат Коля и сестра Женя. Углич. 1939 год.
Катя была девушка стройная, красивая, обаятельная и, естественно, являлась объектом повышенного внимания молодых людей. Папа, видимо, стараясь предупредить её от преждевременных и необдуманных решений, неоднократно говорил Кате, что она должна, прежде всего, выучиться и получить специальность. Однажды, уже после войны, когда я приезжал в Углич на каникулы, вероятно, в 1948 году, мне удалось повидаться с Катей и к обоюдной радости даже навестить её в общежитии сельскохозяйственного техникума, в котором она училась на животноводческом отделении.
Известно, что в детстве закладывается основа дальнейшей жизни.
Довоенное моё детство, я считаю, не было безоблачным и радостным в полном смысле. В малом возрасте я часто болел, но, несмотря на это, я, видимо, был бойким и подвижным ребёнком, однако, не имея равных себе партнеров по общению и испытывая постоянное давление над собой со стороны сестры Жени, у меня постепенно вырабатывался комплекс зависимости и как результат – излишняя стеснительность, неуверенность, замкнутость. Потребовалось не одно десятилетие моей жизни, чтобы избавиться от чрезмерной застенчивости, глупой скромности и воспитать в себе немножко хамского благородства, снисходительного снобизма, воспитанного цинизма, вежливой наглости. Но при этом в общении с людьми старался оставаться уверенным в своём поведении и держаться в допустимых рамках приличия.
Наша семья проживала в двухкомнатной квартире с печным отоплением, которую снимала в частном двухэтажном, высотном по Угличским понятиям, кирпичном доме, с удобствами во дворе, на центральной Ярославской улице, переименованной тогда в честь немецкого революционера Карла Либкнехта.
Дом Шунаевых на улице Карла Либкнехта (бывшая Ярославская). Четыре окна слева по фасаду и всю левую сторону второго этажа с 1920 по 1954 год снимала семья Верюжских. В 1980 годах дом отремонтирован.
Первоначально, с 1920 года всю левую половину второго этажа из трёх жилых комнат занимало семейство Верюжских во главе с дедушкой Николаем Павловичем. В силу объективных причин к середине 1930-х годов в Угличе, как я уже отметил ранее, осталась только наша семья, и от удобной третьей комнаты пришлось отказаться.
В неё поселилась семья репрессированных, приехавших из Ленинграда: женщина с двумя взрослыми сыновьями. Вера Владимировна Алымова, так звали эту женщину, работала в райпотребсоюзе. Высокая, стройная брюнетка, беспощадно курившая папиросы, казалась суровой, сдержанной и малоразговорчивой. Жила она скромно и одиноко. Иногда, правда, у неё собирались гости в основном женщины, по-видимому, сходной судьбы, как и она. Такие посиделки обычно заканчивались скромным застольем, с песнями и танцами под патефон.
Сыновья её высокие, чернявые красавцы: Юрий - старший и Артур – младший, названный якобы по имени главного героя романа Э.Л.Войнич «Овод», были, не без оснований, предметом большого беспокойства Веры Владимировны. Юрий, как мне кажется, заглядывался на Катю и Женю, но не более того, хотя «кто его знает?»... Недаром моя сестра Женя своего первенца в 1948 году назвала Юрием. Может, с той поры это имя ей нравилось. Мне же тогда больше нравилось имя Артур.
Соседи ближайших домов были уверены, что братья Алымовы время от времени подворовывают, но до поры до времени всё сходило с рук. С Юрой, однако, произошло непоправимое: он был арестован по какому-то, как говорили, серьёзному противозаконному делу, получил большой срок и якобы при попытке к бегству из мест заключения попал под пулю охранников и погиб. Но так ли было на самом деле? Артуру повезло, когда пришло время, он был призван на военную службу во флот и направлен на Дальний Восток. О его дальнейшей судьбе мне не известно.
Половина дома, в котором мы жили, принадлежала бывшей купчихе Шунаевой Фаине Васильевне, злой и въедливой старухе, потерявшей мужа в революционные лихие годы, у которой было две дочери: Надежда и Варвара. Надежда, как мне казалось, была немного дефективной из-за хромоты, незамужней и жила со своей матерью. После рождения Жени Надежда некоторое время помогала маме в качестве няни по уходу за Женей. Варвара вышла замуж и стала Балакиревой. Вместе с мужем – сотрудником НКВД и двумя сыновьями Виталием и Валерием – жила в Ярославле и работала учительницей. Кстати сказать, с младшим Валерием у меня через 15 лет после войны произошла случайная встреча на подводной лодке Балтийского флота, где он служил срочную службу матросом в должности секретчика-шифровальщика, а я был прикомандирован на эту лодку в составе разведывательной группы ОСНАЗ.
Каждое лето семья Балакиревых приезжала в Углич на каникулы. Иногда муж Варвары наведывался в Углич на шикарном для того времени черном легковом автомобиле, который среди народа называли «Чёрный Ворон», нагоняя тем самым какой-то необъяснимый страх на соседей окружающих домов.
На эту тему, правда, не связанный с мужем Варвары, мне чётко запомнился такой случай. Однажды вечером, когда вся наша семья была в сборе, возможно, пришли и мамины сёстры, все сидели за столом, чаевничали и вели какие-то беседы. Окна в тёмное время суток из-за отсутствия ставень всегда занавешивались плотными шторами. Так было и на этот раз.
Вдруг на улице, непосредственно под нашими окнами послышался сильный скрежет автомобильных тормозов. Все взрослые просто оцепенели от охватившего их страха, наступила, казалось, продолжительная пауза. Реакция была адекватная для того времени. Волна повсеместных репрессий, развернувшихся после убийства Кирова в 1934 году, докатилась и до Углича. Я сидел у кого-то из взрослых на руках, и буквально в одно мгновение меня передали, как эстафету, через всех сидящих, пока я не оказался на руках у мамы. Зажжённая керосиновая лампа (электричества тогда в городе ещё не было) стояла на столе, но никто её не загасил и никто не бросился смотреть в окно. Все молча сидели на своих местах. Напряжённость момента передалась и мне, но я не заплакал и внимательно всматривался в испуганные лица взрослых. Наконец, папа спокойным голосом произнес:
- Это не «чёрный ворон», а, возможно, такси.
Мой папа, Верюжский Александр Николаевич Углич. 1935 год.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
