Часть 2. АДМИРАЛ ФОРМИРУЕТСЯ.
Адмиральский характер образуется из его природных качеств и условий окружающей его среды.
Глава 1. Формирование эскадры.
Хорошо снаряженная эскадра похожа на невесту с богатым приданым.
Эскадра, которая вручалась Клавдию Семеновичу Святодускому для отправки её в Порт-Артур, состояла из четырех новейших однотипных броненосцев, построенных на морских верфях Петербурга, двух крейсеров, четырех миноносцев и нескольких транспортов. Броненосцы были: «Рюрик», «Олег», «Игорь» и «Святослав». Крейсеры «Аккуратный», «Азартный», «Авантажный» и «Авральный». Портом для вооружения и снабжения эскадры был выбран Кронштадт, откуда эскадра по готовности должна была перейти в Порт Александра III для учений и боевой подготовки.
Броненосцы являлись однотипными кораблями, которые англичане называли корабли-сестры (sisters ships). Отличить их друг от друга мог бы только опытный морской глаз: несколько иное расположение судовых шлюпок и шлюпбалок, иной раздрай мачт, наклон дымовых труб и пр. Суда были окрашены в черный блестящий цвет, а трубы в желтый. На трубах имелись отличительные знаки в виде полосок. Министр предложил окрасить эти корабли в белый цвет, как суда, посылаемые плавать в теплые воды во избежание нагрева корпусов, но Святодуский против этого протестовал.
Корабли стояли в Кронштадтской гавани, пришвартовывались к бонам для облегчения вооружения и снабжения. Формируемый отряд являлся основным ядром дальневосточных морских сил и получил название «дальневосточной эскадры». Эта эскадра должна была отплыть к месту назначения осенью.
В книге Гончарова «Фрегат Паллада» имеется несколько блестящих страниц, посвященных вооружению корабля. Учитывая время и технику, а главное, то, что в книге Гончарова речь шла о парусных судах, где машина являлась лишь вспомогательной силой, получим правдивую картину такой же операции в новейшее время, когда Россия выходила на океанский простор – та же волокита, переписка, отписка, что были и около шестидесяти лет назад. Правда, не было уже того торга, что происходил между судовыми и береговыми начальниками, так как адмиралтейство – совет высший технически, хозяйственный орган флота – за это время предусмотрело более или менее строгие материальные штрафы и нормы, а в распоряжении начальников имелось урочное положение. Тем не менее, причин для всякого рода споров было немало. Корабли готовились к дальнему плаванию и должны были быть укомплектованы и снабжены всякого рода предметами по всем частям корабельного запаса и, в первую очередь, боевым запасом. Однако порт не оказался достаточно богатым – не хватало снарядов, торпед, штурманского снаряжения. В порту говорили – «ведь вы же не на войну идете, все получите в Порт-Артуре».
Тут еще следует учесть стремление Бирюкова сплавить в эскадру Святодуского всякую заваль – скверную солонину, самовзрывающийся уголь, гнилые тросы, а также всех штрафованных, которых по приговору суда даже разрешалось пороть в виде исключения, так как телесные наказания были отменены в 1863 году.
Бирюков принимал деятельное участие в снаряжении эскадры, он всегда кому-то подражал и в данный момент чувствовал себя «беспокойным адмиралом» из повести Станюковича. Он забывал, что не имеет ни одного боевого ордена, и величал себя «боевым адмиралом». По ночам врывался он в экипажи, вызывал команды на площадь, производил смотры, причем не считался с тем, что команды целые дни работали по снаряжению эскадры и за день изматывались до полной потери сил. Он устраивал тревоги на кораблях, введенных в доки для разных работ с подводной частью в полный их разгар. А так как расписания еще не были составлены, то получалась ерунда. Клавдий Семенович посматривал на него с иронией, но ему не мешал – он достаточно хорошо знал бестолковую суетливость министра. Читая нотации офицерам, Бирюков говорил:
- Вся Россия работает, только вы ничего не делаете. Хотя время и мирное, но всякий корабль за границей все равно, что на войне. Надо не только уметь умирать, но и уметь воевать.
Ночью он приказывал открывать портовые склады и грузить снаряжение на корабли. Как-то ночью он захотел открыть склад угля. Чиновника, заведующего складом, дома не нашли – он был где-то на пирушке и явился только через два часа после вызова, слегка пьяный.
- Как Ваша фамилия, - накинулся на него министр.
- Штейн, Ваше превосходительство.
- Сукин Штейн, - внес поправку Бирюков, махая перед лицом озадаченного чиновника кулаками, - я отучу Вас от пьянства!
Командир порта ловко саботировал снабжение, так как Святодуский не сделал ему семейного визита и этим его обидел. Порядки флота никого не удивляли. Надо было лишь удивляться не только легкомыслию и злой бесталанности правительства, но и безвольному подчинению бюрократического общества.
Корабли пока представляли развороченный улей, в котором все стонало, стучало, визжало от всякого рода перестроек, достроек, проверок и поправок – словом, всего того, что называется вооружением корабля для дальнего плавания, причем дерево играло немалую роль в строительных материалах.
Наконец, корабли вышли из доков и были ошвартованы у портовой стенки.
Заканчивались все внутренние работы, и эскадра была признана готовой к походу. Это значило, что машины вертелись, орудия действовали, прожекторы горели, подводные части выкрашены, палубы проконопачены, двери и водонепроницаемые переборки открывались и закрывались, трюмы высушены и весь лишний хлам убран, внутренние же помещения приведены в порядок и покрыты цинковыми белилами. Корабли были снабжены заводом, чертежами и данными по техническим элементам, а кают-компании – подарками в виде сервизов, граммофонов и небольших библиотек. Судовые расписания были составлены старшими офицерами совместно с судовыми специалистами.
Команда была проверена, причем штрафованные, которых разрешалось пороть, были списаны на берег, и в возможной степени корабли были укомплектованы старыми матросами.
Появились и оркестры – штатный для флагманского корабля и вольнонаемные для остальных судов. Они находились под управлением капельмейстеров, которые были в звании фельдфебелей, но по установленной традиции во флоте носили форму титулярных советников морского ведомства.
Эскадра была хороша тем, что броненосцы были однотипными и строились по чертежам талантливых корабельных инженеров без применения «теории ногтя», осмеянной Станюковичем, без перемены чертежей, всяких добавлений и перегрузок. Это, действительно, были боевые корабли на уровне современности, но оставались еще вооружение и боевая подготовка, что находилось уже в руках личного состава – строевых офицеров и инженеров-механиков. Крейсера были быстроходнейшими в мире. Уже одно наличие этих крейсеров, способных парализовать торговлю и морские перевозки враждующих стран в случае войны, могло задержать даже объявление войны.
Настал день, когда корабли эскадры вышли на рейд и подняли вымпелы, что означало начало кампании.
Под звуки оркестра Клавдий Семенович Святодуский обошел в парадной форме суда, поздравляя с началом кампании и делая везде придирчивые замечания. Старшие офицеры трепетали – Святодуский не стеснялся в выражениях по их адресу, если находил что-нибудь неудовлетворительное.
Приехал и Бирюков и, заикаясь, закрывая глаза, что бывало у него в минуты повышенного настроения, говорил о том, что Андреевский флаг является эмблемой военно-морской силы России на море и что честь флага надо доблестно охранять.
Святодуский был приглашен на царский обед, затем царь совместно с генерал-адмиралом флота, великим князем Алексеем, и морским министром сделал эскадре смотр, поздравил её с предстоящим походом и пожелал счастливого плавания.
Великий князь Алексей смотров не любил, они его утомляли. Кроме того, он абсолютно ничего не понимал в технике морского дела, и когда царь при обходе флагманского корабля, увидев под мачтой укрепленные якоря мин заграждения, спросил его, что это такое, генерал-адмирал ответил: «Это… это так себе». На следующих кораблях он предпочел сидеть в каюте командира, пока царь обходил помещения.
Глава 2. Личный состав.
Каков поп, таков и приход.
Назначение личного состава на корабле является весьма серьезным делом, которым ведает Главный морской штаб. Начальником его был контр-адмирал Федотов, назначенный после отказа капитана 1-ого ранга Моффета. Однако Святодуский заявил министру, что свой штаб и командиров судов он выберет сам. Бирюков возразил, и они порешили на том, что кандидатов будет выставлять министерство, а Святодуский в случае несогласия с кандидатурой будет лишь пользоваться правом отвода нежелательных ему офицеров. Командиры судов эскадры являются руками командующего адмирала, а штаб - его мозгом. Властность, свирепость и грубость Святодуского были известны флоту. Поэтому подобрать ему штаб было трудно – ведь офицеры штаба ежедневно соприкасаются с адмиралом, питаясь, так сказать, его мыслями и чувствами, страдают от его характера и недостатков. Клавдию Семеновичу очень хотелось, чтобы в штабе у него были представители морской аристократии, но гвардейская знать категорически отказывалась быть в подчинении у выскочки - адмирала, человека мало воспитанного и с большим самомнением.
Отказывались многие ученые академики – их не прельщали хорошие оклады и возможность сделать карьеру. А между тем надо было сформировать ответственный штаб, так как он должен был стать в Порт-Артуре штабом для всех военно-морских сил Тихого океана. Флаг-капитаном был выбран и назначен капитан 2-го ранга Курвуазье, потомок когда-то эмигрировавших после революции во Франции аристократов, человек весьма выдержанный и спокойный, вежливый и воспитанный. Были также назначены старший флаг-офицер, четверо младших флаг-офицеров и флагманские специалисты. От назначения обер-аудитора, интенданта и благочинного Святодуский сначала хотел воздержаться, но потом согласился на лиц, рекомендованных ему Курвуазье. Благочинным был назначен священник флагманского корабля.
Подбирая офицеров для своего штаба, Святодуский руководствовался также их бравым видом, зычным голосом, расторопностью и практичностью. От флаг-капитана он требовал умения составлять интересные доклады, выразительные приказы и точной проводки в жизнь его приказаний и указаний, хотя бы флаг-капитан с ними не был согласен. Флагманские специалисты его даже особенно не интересовали. Они делали свои доклады непосредственно флаг-капитану. Все они были назначены по выбору Главного морского штаба.
В технических вопросах Святодуский предоставлял им свободу действия. Устная его директива была такова: все должно быть в порядке, а случится беспорядок – уж извините, господа, душу вытрясу. Ясно, что при таких условиях флаг-специалисты избегали личных докладов адмиралу и старались ограничиться своим усмотрением и собственными ресурсами. Их девизом было «на эскадре все благополучно». На флаг-штурмана было возложено ведение исторического журнала. Командирами крейсеров были выбраны и назначены капитаны 1-го ранга Реутов и Осокин, а командирами броненосцев Карабанов, Артамонов и Федотов, командиром флагманского – Моффет. Карабанов и Артамонов были выбраны министром, Федотов – его братом, начальником Главного морского штаба, а Моффет, Реутов и Осокин – самим адмиралом. Карабанов был хорошим моряком, но жуиром. Иногда он проявлял опасное легкомыслие. Когда Карабанов был еще юным мичманом, среди кронштадтских моряков возникла мысль собрать деньги на заказ для музея при Морском собрании всех правящих в России князей и царей, начиная с Рюрика. Это и было сделано. Когда мичману Карабанову принесли подписной лист, он поставил довольно крупную сумму, но с боку написал: «считаю, что на собранные деньги должны быть приобретены для морской библиотеки хорошие книги, а бронзовых голов в России и без того довольно».
Штемпель. На флоте были учреждены библиотеки общественных и культурно-просветительских организаций, что свидетельствует о большом спросе на книги не только у офицерского состава, но и у матросов и у других нижних чинов. К этой группе относятся, например, библиотеки морских собраний в портах (Гельсингфорсское) и библиотеки матросских клубов.
Эта надпись произвела фурор. Доложили главному командиру Кронштадтского порта, а тот довел сведения об этом Управляющему Морским министерством адмиралу фон Крабе.
Предварительно Карабанов был вызван к Главному командиру. Он явился в мундире, усталый и потный от жары, и без конца ждал, когда тот его примет. От скуки он начал заглядывать во все помещения, погонял на бильярде шары и, наконец, заглянул оттуда в столовую, где увидел приготовленный адмиралу завтрак, состоящий из яичницы с ветчиной. Карабанов почувствовал голод, налил рюмку какой-то вкусной настойки и быстро съел яичницу.
- Вот это я понимаю, - раздался за его спиной старческий голос. - Вы, значит, любите яичницу?
Карабанов увидел Главного командира и быстро ответил:
- Люблю, Ваше превосходительство!
- Так приходите завтра в 8 часов утра покушать, только уж попрошу придти в мундире.
Завтра он получил приглашение на следующий день, и так продолжалось четырнадцать дней. Каждый день мичман кушал яичницу из четырех яиц. Разговора о бронзовых бюстиках не было. Лето было жаркое, мичман отчаянно потел в мундире, давился надоевшей ему яичницей и, наконец, категорически отказался её есть.
- Так, так, - прошамкал Главный командир, - больше не хотите, а кушали Вы её четырнадцать раз. Вот что! Завтра съездите к министру, он Вас вызывает, а когда вернетесь – сядете на гауптвахту на четырнадцать суток – понятно?
- Слушаюсь, Ваше превосходительство!
Мичман был рад даже такой ценой отделаться от яичницы.
На другой день он явился в министерство.
Краббе был тучный, ленивый и веселый человек. Он оценил юмор Карабанова, а также историю с яичницей. К тому же министр лично знал мичмана и решил наказать его довольно своеобразно. Вызвав Карабанова в полной парадной форме, он заставил его долго ждать и, наконец, пригласил в кабинет. Там Карабанов увидел Краббе совершенно голого . Хлопая себя по груди, Краббе сказал:
- Жарко, знаете, – и, проговорив минут пять, отпустил мичмана, посоветовав ему не проявлять остроумия в официальных документах.
Артамонов был однокашником известного во флоте В.А. Серебрякова, автора историко-биографической исповеди «Революционеры во флоте» и другом кадета Морского училища (Владимир Владимирович), организатора в семидесятых годах в училище революционных кружков. Он был много развитее своих товарищей, состоял членом революционного кружка, образованного в Кронштадте в 1880 году лейтенантом (Николаем Евгеньевичем) и бароном Штренбергом Неофициально помогал Штренбергу и лейтенанту Завалишину перевозить в Кронштадт взятую у Суханова типографию. Имел связи с центральной военной группой и при разгроме военно-морских точек спасся тем, что был послан в плавание на Дальний Восток и находился во Владивостоке, связь с которым была трудной, т. к. еще только производились изыскания для проведения линейного телеграфа. Артамонов был остроумен. Благодаря этому, когда происходили в 1882, 1883 и 1884 годах процессы «Двадцати», «Семнадцати» и «Четырнадцати», ликвидировавшие во флоте морских офицеров с революционными идеями, Артамонов остался в стороне, хотя его «красная молодость» была известна во флоте Руководством флота он был оправдан, так как являлся честным, прямым и знающим моряком, уважаемым офицерами и любимым матросами за человеческое к ним отношение. К его морскому опыту и его личности Святодуский относился с уважением.
Краббе был потрясен, узнав о том, что происходило в стенах Морского училища, и для сохранения себя всячески постарался замять дело и оправдать виновных моряков. Был сменен директор училища адмирал и заменен придирчивым шаркуном воспитателем великих князей Павла и Сергея.
Епанчин Алексей Павлович.
Самым же неприятным для Святодуского командиром был Федотов, брат начальника Главного морского штаба. Моряком он был средней руки, но был добродушен, общителен, веселый анекдотист и остроумный карикатурист. Он командовал «Святославом».
Командир флагманского корабля Моффет был известен как спортсмен, атлет и любитель собак. Он был совершенно сед; трагически поседел он в одно мгновенье еще молодым лейтенантом, когда служил в Черноморском флоте. Под Севастополем у него был хутор, стоящий в одиночестве среди фруктового сада и окруженный изгородью из белых акаций. Однажды в субботу он приехал на хутор на велосипеде в сопровождении красивой и выхоленной овчарки. На хуторе, который охранялся парой огромных и злых псов, жила его большая семья из одиннадцати человек, включая трех служащих. Моффет увидел ужасную картину - лежали одни трупы, и валялись убитые собаки. В эту ночь вся семья была вырезана бандитами, ограбившими хутор. Первым побуждением Моффета было желание вынуть кортик и вонзить его себе в сердце, но он внимательно посмотрел на трупы и прошептал:
- Нет, нет, вы должны быть отомщены, а убийцы наказаны.
Он поцеловал мертвецов, накрыл их простынями и внимательно осмотрел следы, оставленные грабителями, которые вывезли их имущество на двух арбах. Затем, найдя оброненный шарф, он указал овчарке, которая скулила и рычала, на этот шарф, дал ей его понюхать и сказал: «Ищи, ищи!»
Собака побежала, следы вели в «Корабельную слободку, где еще было много разрушенных и необитаемых домов, оставленных после Крымской войны 1854 года, где ютились золоторотцы. Моффету стало ясно, где искать убийц. Он направился к полицмейстеру города, бывшему морскому офицеру, который с ужасом выслушал сообщение и обещал полное содействие. Затем вернулся на корабль, попросил у старшего офицера отпуск на несколько дней. Старший офицер ахнул, увидев его седую голову, и дал ему просимый отпуск.
С револьвером и с собакой Моффет провел несколько дней в «Корабельной слободе» и, наконец, нашел в одном разрушенном здании шайку из шести человек. Моффет вместе с собакой напал на них – двум сломал руки, двух оглушил ударами револьвера, а двух, находившихся в паническом страхе, держала собака, разорвав на них всю одежду. Все сознались. Моффет их всех перестрелял. Полицмейстер понял, в чем дело, и молчал.
Похоронив мертвых и продав хутор, Моффет уехал на Дальний Восток. Он стал совершенно безразличным к жизни и не боялся смерти. Но она его щадила. Англичанин по происхождению, гордый и самолюбивый, Моффет сделался мрачным и угрюмым. Род его служил в русском флоте со времени Петра I. Как моряк Моффет пользовался репутацией блестящего командира.
Командиры кораблей старались укомплектовать свои суда известными и симпатичными им офицерами, выбирая их из кандидатов Морского штаба. Кто искал знающих иностранные языки, кто хороших танцоров, кто образованных и светских людей.
Источник был один – единственное Морское училище, где Арсеньев насаждал светский дух, «облагораживая» флот и освобождая его от революционных мыслей. Конечно, попадались всякие. Были и такие, которым преподаватель полковник Бригер говорил, поднимая руки вверх:
- Куда вы себя готовите, в реторты для водки и в вешалки для мундиров?
Глава 3. Комплектование флота матросами.
Матросы – хребет флота.
Комплектование флота личным составом слагается из офицерского элемента и матросов, которые, выражаясь фигурально, фактически являются руками и ногами кораблей. Корабли конца 19-го века представляли собой самую сложную техническую организацию со специализированным управлением его частями, сложными приборами и их совместными действиями, более сложную, чем любой завод. В этот период национальная экономика еще только начинала развиваться. Техника была отсталой. Петербург, сделавшийся по воле Петра Первого императорской столицей, созданной энергией человека, безжалостно ломавшего вредную для России старину, так и остался стоящим на отшибе от империи городом, хозяином великой страны, далеким от её устоев, городом дворцов, чуждым русскому народу, административно-полицейским центром чиновников и высших органов управления, резиденцией императоров-полунемцев, презирающих все русское и смотрящих на страну, как на свою вотчину.
Это был город полуколониальной страны. На 90 процентов фабрики, заводы и магазины принадлежали иностранным лицам и фирмам – электрическим, кабельным, оптическим и т.д. Им принадлежали также магазины гастрономии, кондитерских изделий, белья, косметики, художественных изделий и картин. Иностранными были лучшие портные, сапожники, шляпники, меховщики – и в их лице Европа жестоко обирала Россию. Но все-таки национальная промышленность кое-как поощрялась.
Так, директор акционерного русского общества телеграфов и телефонов, талантливый конструктор передатчиков с звучащей искрой, несмотря на свое еврейское происхождение, получил от царя чин действительного статского советника, что давало ему титул превосходительства и потомственное дворянство.
Москва уже начинала освобождаться от иностранного промышленного засилья, и московское купечество, создавая свою национальную экономику, освобождало Россию от полуколониализма. А Петербург продолжал оставаться центром, откуда лишь сыпались в страну указы, приказы, ужесточалась палочная дисциплина и тянулись каторжные цепи. Народ относился к Петербургу недоверчиво, презрительно величая его немецким городом.
А оппозиционная власть – дворянство и купечество, перерождающееся в торговую буржуазию, предпочитала ему Москву, считая ее подлинной столицей России. В Москве развивалась русская промышленность, и попутно с ней строились купцами больницы.
Военные корабли нуждались в технически подготовленных кадрах, но страна их еще не имела. Заводы обслуживались в значительной степени рабочими и мастеровыми, получившими техническую подготовку на флоте при прохождении военной службы. Таким образом флот обслуживал кадрами заводы и фабрики, но их не получал при призыве и должен был сам полностью готовить свои технические кадры. Подготовка флотом специалистов для Балтийского флота сосредоточилась в Кронштадте через штаб порта. В Кронштадте были как специальные классы для офицеров, так и специальные школы для матросов.
Преподаватель в минном офицерском классе производил в его помещениях свои опыты с радиоустановками. Конечно, выбор учеников для школ требовал серьезного подхода к этому делу. Тут иногда считались и с желаниями будущих матросов-специалистов. Если матрос настойчиво просил зачислить его в определенную школу, то это желание удовлетворялось, Наиболее желательными для матросов считались школы машинного отряда, где готовились специалисты по обслуживанию машин, кочегарок, трубопроводов, трюмов, клапанов и дверей разного назначения. Такие специалисты после демобилизации принимались на заводы с распростертыми объятиями. Кадры строевых специалистов и сигнальщиков пополнялись преимущественно из призываемых речников.
Как же производилось комплектование флота призываемыми молодыми людьми? Надо заметить, что финны и инородцы, так назывались жители среднеазиатских провинций, были освобождены от воинской повинности. Казачество во флот не принималось. Призыв во флот делался преимущественно из северных и речных областей центральной части России. Лучшими призывным элементом являлись поморы – прирожденные моряки, а также жители речных побережий Волги, Днепра и Дона; плохим, пожалуй, был призывник из центральных безводных областей, а наиболее отсталыми являлись парни из северных глухих лесов. Обычно они были неграмотны. Попадались и такие, которые никогда до призыва не мылись в бане и волосы стригли до плеч.
При распределении по школам обращалось внимание на внешность – высокие и красивые молодые люди, обычно в армии забираемые в гвардию, зачислялись в строевые специалисты, обслуживающие боцманскую часть. Считалось аксиомой, что красивые люди будут энергичны, расторопны и распорядительны.
Минеры-взрывники и водолазы после демобилизации могли работать и по своей специальности в гражданском флоте. Хуже всего было комендорам. Им чаще всего приходилось возвращаться к хозяйству на свою скудную землю.
Электрики и гальванеры, обслуживавшие артиллерийскую часть, вместе с оптиками- дальномерщиками находили после демобилизации работу в промышленности. Комендоры же, будучи с военной точки зрения самой нужной на корабле специальностью, после военной службы не знали, куда с ней пристроиться. К тому же после артиллерийской стрельбы комендоры к концу службы несколько глохли. Глухота являлась их профессиональной болезнью. На борьбу с профессиональными болезнями обращалось мало внимания. Только внимательные и добросовестные командиры, боролись с причинами, их порождающими – с сыростью помещений, зловонием трюмов, недостаточной вентиляцией кочегарок, ревматизмами, глазными болезнями и вообще с антисанитарным состоянием корабля. Такие командиры муштровали не одних строевых офицеров, но и врачей и трюмных механиков. От врачей они требовали не только наблюдения за качеством пищи, но и за общим состоянием здоровья матросов, заставляя вести личные санитарные книжки и их аккуратно заполнять. Врачи должны были давать разъяснение, почему те или иные часто болеют и не связано ли это с профессиональным заболеванием.
На броненосце «Святослав» младший врач Романовский избрал темой для своей диссертации «Профессиональные болезни на флоте». Один из командиров корабля в Либаве подал главному медицинскому инспектору флота такой рапорт на тему корабельных болезней, что оттуда был командирован врач, который, между прочим, сообщил этому командиру, что главный инспектор очень интересовался вопросом, где именно командир корабля получил медицинское образование и почему из врачей перешел на флот.
Святодуский не только не признавал медицинских книжек, но и издевался над ними, называя их баловством и глупостью.
В призывные сроки во флот являлись новобранцы, проходящие в первый год службы строевое обучение. На спорт, конечно, не обращалось никакого внимания, даже плаванию матросы не обучались. Были и офицеры, не умеющие плавать. Гимнастики и утренней зарядки не проводилось.
В призыв приходила молодежь из многих областей России: ярославцы – торговцы и огородники, пользующиеся репутацией хитрых и ловких людей. Офицеры любили выбирать из них вестовых. На офицерских дачах в портах, если там были сады и огороды, хозяйничали ростовцы. Огородников из Ростовского района можно было встретить повсюду в России и даже на рынках в Гельсингфорсе. Ростовский зеленый горошек и цикорий экспортировались.
Являлись тверские крестьяне, специалисты по изготовлению парусов, новгородские и псковские каменщики, потомки когда-то свободных жителей обширной Новгородской области, при покорении которой царь Иван Четвертый резал, завоевывая её, носы и губы у забираемых в плен мужиков. Всякий намек на независимость был этому царю ненавистен.
Приходили речники с волжских берегов, любящие речной простор и не боящиеся воды. С Поволжья приходили во флот немцы-колонисты, осевшие на волжском побережье при Екатерине Второй. Надежда, что они являются культурной силой, не оправдались. Занимаясь разведением горчицы, колонисты жили обособленным миром и были чужды всему русскому. Прожив более столетия на земле нового отечества, они даже не считали нужным изучать в своих школах русский язык. Матросы из немцев-колонистов совершенно не говорили по-русски. И за время семилетней службы так и не овладевали разговорным русским языком. Они призывались на Черноморский флот.
Из вологодских и костромских лесов, остяцких и вятских сел приходили плохие христиане, еще не отвыкшие от некоторых языческих обычаев, лохматые, немытые, пугающиеся моря. Иногда за всю службу они не могли привыкнуть к простору океана, который подавлял их своей бесконечностью, навевал тоску.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
