Глава 11. Неудачный смотр. Окончание.
Федотов продолжал растерянно молчать. Святодуский даже не ожидал, что его намерения разделать Федотова под орех, стереть в порошок и облить помоями, так легко будут исполняться. Федотов как будто бы сам шёл навстречу этим намерениям. Адмирал внимательно окинул взглядом тучную фигуру командира «Святослава», опустившуюся вниз, как севшее от сотрясения тесто.
– Аппарат с Вами? – обратился он к старшему флаг-офицеру.
– Не взял, - сконфуженно отозвался тот.
– Ошибка, молодой человек! – сердито буркнул адмирал, тыкая пальцем в направлении Федотова, - такие фигуры необходимо фотографировать.
В штабы отрядов, отправляемых в дальнее плавание, и на отдельные суда, плавающие в заграничных водах, отпускались фотоаппараты. Этими аппаратами надлежало фотографировать все интересные моменты плавания: встречные эскадры, рейды, иностранные военные корабли, входы в бухты, портовые сооружения и проч.
На «Рюрике» было два аппарата – один большой на штативе, а другой – маленький, карманный. Аппаратом и фотоальбомом ведал старший флаг-офицер. Большим аппаратом пользовались мало.
В начале плавания адмирал для практики и пробы предложил флаг-офицеру снять на шканцах офицерский состав корабля. Когда все расселись, пришёл Моффет в сопровождении своего фокстерьера Дези, прося запечатлеть её с группой. Фотографу очень хотелось угодить командиру и снять всю группу с собакой, но он знал манеру фоксов делать тысячу движений в минуту. Как быть? Лейтенант размышлял недолго. Он уже мысленно разрешил дилемму. Фокса надо удивить, и тогда он замрёт. Аппарат был готов. Фокс вертелся вокруг хвоста.
– Прошу спокойствия, господа! – обратился лейтенант к офицерам с галантностью настоящего фотографа, - я снимаю, смотрите в аппарат!
Лица замерли, рты замкнулись, позы застыли. И в это мгновенье лейтенант тихонько свистнул. Когда фокс обернулся на этот привычный зов, флаг-офицер сделал такое поразительное антраша, так лихо подпрыгнул, хлопнув себя по бёдрам, что пёс замер от удивления и восхищения, осклабившись и опустив книзу левое ухо. Но зато офицеры к этому жесту оказались неподготовленными. Они, что называется, покатились со смеху. И когда негатив был проявлен, оказалось, что великолепно вышел один фокстерьер. Вместо же офицерских лиц получились пятна с оскаленными зубами и закрытыми глазами. Этот снимок получил название «Коллективный снимок Дези» и в кают-компанейском альбоме курьёзов занял почётное место.
Адмирал, внимательно рассмотрев снимок, укоризненно сказал:
– Не понимаю, зачем Вы прыгали? Ведь Вы же офицер, а не клоун! Не вздумайте вклеить эту дрянь в альбом.
Инцидент был исчерпан, и следующий сеанс прошёл вполне удачно. Даже Дези сидела тихо и мило улыбалась.
Сейчас флаг-офицер был рад, что не взял аппарата. Он жалел Федотова и считал, что адмирал чересчур распустил язык. Святодуский сейчас казался лейтенанту подобным пьяному мужику, избивающему свою жену и свирепеющему от её молчаливой покорности. В то же время он удивлялся тому обстоятельству, что из судовых офицеров «Святослава» никто не реагировал активно на эти оскорбления. Он отлично знал, что когда высшие офицеры в лице великих князей наносили оскорбление коллективу офицеров, начальник часто бывал прав, требуя от них извинения перед коллективом офицеров. Про Карабанова, например, рассказывали, что когда генерал-адмирал флота, великий князь Алексей Александрович, сказал ему на смотре какую-то дерзость оскорбительного порядка, то получил в ответ лишь презрительный взгляд бесстрашных глаз офицера. Взгляд этот, однако, был настолько выразителен, что генерал-адмирал сказал: «Надеюсь, Вы не обиделись?» «Конечно, нет, Ваше императорское высочество, - поспешил ответить Карабанов, - я вообще никогда не обижаюсь на великих князей и на проституток».
Быть может, встретив энергичный протест на свою наглую дерзость, граничащую почти с прямым оскорблением, Святодуский успокоился бы, но в выпученных глазах «пузатой дуры», загнанной в цель, он не видел ни понимания, ни смысла, ни оценки происходящих событий. Поэтому адмирал презрительно спросил:
– Вы понимаете?
– Так точно, понимаю всё! – прохрипел потерявший лицо командир, утративший даже способность оскорбляться.
– Ну и прекрасно, - ответил адмирал, - о моих решениях Вы узнаете после суда!
И не прощаясь с судовой командой, стоящей во фронте, сердито пошёл к трапу, чтобы сесть на катер для возвращения на флагманский броненосец. Неудачный смотр был как будто закончен. Однако в этот момент и сам адмирал, и все офицеры были озадачены неожиданно возникшим протестом и именно от того лица, от какого его уже никто не ожидал.
"Орел". -
На «Святославе» плавал судовым священником отец Александр. Сейчас он стоял на левом фланге офицерского состава. Отец Александр был представителем белого духовенства, вдовец, только что окончивший духовную академию и собирающийся постричься в монахи.
Когда формировался личный состав эскадры, Святодуский был озабочен вопросом о назначении на корабли культурных священнослужителей. И не потому, что он верил в благотворное влияние попов на матросов или их ценил. Святодуский презирал попов так же глубоко, как и всех прочих. А просто ему претили существующие типы судовых священников. До сих пор на плавающие суда назначались иеромонахи из захолустных провинциальных монастырей, едва грамотные и полудикие люди. Они являлись посмешищем для личного состава, культура которого неизмеримо превышала их духовный уровень. Это была нелепая традиция, и Святодуский решил положить ей конец. Он лично съездил к протопресвитеру армии и флота и просил назначать на корабли его эскадры представителей белого духовенства, которые не срамили бы свой сан и не являлись бы в роли козлов в сарафане. После некоторого размышления протопресвитер решил исполнить адмиральскую просьбу. Он явился к Петербургскому митрополиту и просил помочь в этом деле. Митрополит, в свою очередь, согласился с этим взглядом и поручил консистории выбрать из духовенства петербургских церквей – шесть священников, желающих плавать на судах, не пьющих, вдовцов, по возможности, академиков. Отец Александр оказался среди этих лиц. Он потерял жену, оставившую ему маленькую дочь, только что кончил духовную академию и фанатически мечтал о монастыре, чтобы скорее получить архиерейскую митру, сакос и саофор. Титул «Ваше высокопреосвященство» звучал для него торжественнее, чем «Ваше превосходительство». Но раньше, чем отречься от мира и надеть на руки чётки, а на голову чёрный клобук, он хотел обеспечить маленькую дочь и её воспитание некоторой суммой, которую и решил скопить во время плавания.
На кораблях в заграничном плавании священники получали шестьдесят рублей золотом (около десяти английских фунтов) и не имели никаких расходов, так как по традиции судовые священники имели стол в кают-компании за коллективный счёт офицеров.
Отец Александр был неплохой оратор. Он охотно сидел по вечерам в кают-компании, смеясь командирским анекдотам и выслушивая со снисходительной улыбкой не совсем приличные разговоры офицеров. Однако в части канонических правил он был твёрд. Когда умер муж тётки царя, Марии Александровны, владетельный герцог Альфред Кобургский, адмирал русского флота и шеф флотского экипажа, вензеля которого Святодуский когда-то носил на погонах, командир «Святослава» не мог привести в исполнение приказ адмирала «отслужить по герцогу панихиду». Отец Александр, узнав, что герцог был англиканского вероисповедания, отказался служить панихиду, указав, что канонические правила православной церкви запрещают служить панихиду по иноверцам. Когда Святодускому доложили об этом, он раздражённо сказал:
– Не буду же я из-за этого попа ссориться со святейшим синодом! Чёрт бы их всех побрал! Каков приход, таков, очевидно, и поп. А герцог обойдётся и без его молитв!
Отец Александр, узнав про этот ответ, тихо смеялся.
Обсуждая вопрос о священниках с командирами судов, Святодуский неофициально им поручил заставить попов обстричь волосы до шеи и рекомендовал им причёску «под мужика». За счёт судовых сумм Святодуский разрешил снабдить их штатским платьем, категорически запретив им в заграничных портах съезжать на берег в духовном одеянии.
Отец Александр всё это оценил надлежащим образом и своим тоном расположил к себе и офицеров, и матросов.
И вот, когда адмирал повернулся и пошёл к катеру, офицеры увидели, что от левого фланга офицерского состава отделился священник и, подняв золочёный крест священника-академика, направился к адмиралу. Святодуский в недоумении остановился, глядя на священника, который тихо, но отчётливо произнёс:
– Не позорь себя гневом, военачальник! Не оскорбляй людей, которые под твоим водительством будут защищать религию, престол и любезное наше отечество! Быть может, Господу Богу будет угодно, и они прославят имя твоё! Быть может, по воле Царя небесного, ты будешь через них велик! Да снизойдёт мир божий в сердце твоё! Аминь!
И он широко благословил адмирала крестом.
Адмирал захохотал, желая обрезать этого неожиданного защитника офицерской чести в лице попа в рясе, но, взглянув в фанатические глаза священника на аскетическом лице, поперхнулся. Он махнул рукой и мягко сказал:
– Идите на своё место, батюшка.
Катер зафыркал и дал ход, пыхтя и выбрасывая клубы дыма.
Был ещё возмущен адмиралом младший доктор Романовский. Он был из демократической семьи, с юности прошёл тяжёлую школу жизни. Отец его был сослан в Сибирь, как замешанный в дело убийства Александра II. Юноша должен был кормить мать и двух сестёр. На эскадру Святодуского Романовский просился сам, так как сильно увеличенный оклад денежного содержания давал возможность помочь семье, которой доктор и оставил своё полуторное береговое жалование, как это делали семейные офицеры. Морское же довольство Романовский тратил очень экономно, вовсе не участвуя в кутежах.
Водки, спиртных напитков и даже пива он не пил. Офицеры над ним подшучивали, но относились к Романовскому хорошо, так как старший врач, уже обленившийся от безделья и занимающийся лишь хозяйственными делами кают-компании (серьёзно заболевших сейчас же списывали в ближайший береговой госпиталь или отправляли в Россию на встречном пароходе), взвалил всю лечебную часть на своего помощника.
В душе Романовский презирал офицеров, как бар, далеко стоящих от матросов. В письме к своему другу детства и единомышленнику он писал: «Эти господа-офицеры роют себе могилу. Они думают, что вся их жизнь заключается в смехе да в выпивке. А адмирал – это просто цепная собака! Он рычит и кусает всех, кто к нему приближается. Он их ругает публично, а они над ним издеваются исподтишка. Он воображает себя гением, но это даже не герой из повести Станюковича. Его можно было бы назвать диким адмиралом, а проще – военным бюрократом, воспитанным на безответственности самовластия и бесправии масс. Какой ужас – это бесправие масс. Матрос стоит, а офицер его бьёт, и он не смеет даже отвернуть лицо. Адмирал же ругает офицера, а тот стоит и держит руку под козырёк. И никто не думает о том, что это вечно продолжаться не может, что настанут другие времена, о которых мечтали наши лучшие люди, другие идеи, и весь этот дворянский класс полетит к чёрту. Будут и у нас адмиралы и офицеры, связанные с народом, вышедшие из его недр. И этот дворянский быт покажется им чем-то далёким и мрачным! А у меня лично отношение к этому дворянству выражается стихами Огарёва:
И ненависть к тому, что рушить надо,
В душе моей сильна так, как сильна любовь!
В воспоминаниях о Цусимском сражении говорится о священнике Назарии, находившемся на броненосце «Суворов».
«Первый снаряд, попавший в броненосец, угодил как раз во временный перевязочный пункт, устроенный доктором, казалось бы, в самом укромном месте — в верхней батарее, у судового образа, между средними шестидюймовыми башнями. Много народу было перебито, доктор как-то уцелел, но судовой священник, иеромонах отец Назарий, был тяжело ранен...»
«Отец Назарий, монах не только по платью, но и по духу, находился на перевязочном пункте в епитрахили, с крестом и запасными Святыми Дарами. Когда к нему, сраженному целым градом осколков, бросились доктор и санитары, чтобы уложить на носилки и отправить вниз, в операционную, находившуюся под броневой палубой, отец Назарий отстранил их, приподнялся и твердым голосом произнес: "Силою и властию...", — но захлебнулся подступившей к горлу кровью. — Однако, пересилив себя, торопливо закончил: "...отпускаются прегрешения... во брани убиенным...", благословил окружающих святым Крестом, который не выпускал из рук, и упал без сознания».
Бессмертная слава и вечная память пастырям-героям, которые весь короткий земной путь свой жили одной правдой, тянулись к истине и служили ей, как только могли, не на словах, а на деле, свято исполняя величайшую заповедь закона Божия: «Положить душу свою за други своя».
Глава 12. Что было, то прошло.
Капитан-паша ударил вице-адмирала и двух командиров на корабле своём.
(Из записок морского офицера с эскадры Сенявина)
Оставив на «Святославе» смятение и гнетущую тишину, катер побежал полным ходом, увозя адмирала, окружённого, как солнце планетами, своим маленьким, но блестящим штабом. Дежурный флаг-офицер сидел на руле. Остальные, стоя, как и адмирал, на корме катера, с целомудренным молчанием переглядывались друг с другом. Святодуский презрительно жевал губами. Наконец, он сказал:
– Да, анекдот, действительно, скверный. Так все офицеры распустились, стали сами какими-то козлами. Подтянуть необходимо и вообще уничтожить этот козлиный дух. Козлы полезны на конюшнях, ну и как производители. Но на корабле они излишни и вредны.
Адмирал опять рассвирепел, вспомнив, как глупо он себя чувствовал, лёжа на палубе. «Хорошо ещё, что китель не порвался и аксельбанты не лопнули», - подумал он и достал золотой портсигар, полученный когда-то в виде подарка из кабинета его величества в память плавания на «Азове». Как только папироса очутилась у него в зубах, четыре штабных руки поднесли к ней зажжённые спички. Закурив папиросу, адмирал подытожил результаты смотра:
– И какие дьявольские рога у этого подлого животного! (Один из флаг-офицеров, мичман Браше, неожиданно фыркнул и стал поспешно кашлять. Адмирал взглянул на него подозрительно.)
Затянувшись дымком ароматной египетской сигаретки, Святодуский взглянул на флаг-капитана:
– Поручаю Вам уничтожить козла! – сказал он строго и внушительно. Флаг-капитан изумился, покраснел и с недоумением посмотрел на Святодуского. С некоторым испугом и негодованием он подумал, что это персональное поручение, пожалуй, немного унизительно для него. Тут годились бы и флаг-офицеры, если фельдшера окажутся мало достойными такого поручения.
– Мне, Ваше превосходительство? - переспросил он с обидой.
– Вам, - подтвердил адмирал, - и не позже, как через неделю! Полагаю, что в недельный срок Вы сумеете навести порядок на «Святославе».
Флаг-капитан просиял, начиная понимать, в чём дело.
– Когда приходит пароход из Сайгона? – обратился Святодуский уже к старшему офицеру.
– Через пять дней, Ваше превосходительство, - всезнающий флаг-офицер оказался и тут на высоте.
– Так вот, к этому времени всё должно быть закончено. Вы примете в командование «Святослав». Все распоряжения относительно этого дела я дам на корабле. Прошу времени не терять.
Святодуский величественно замолчал.
А на «Святославе» в это время всё ещё чувствовалось смятение и росло озлобление против адмирала.
Федотов и Томилов тоскливо смотрели вслед уходящему катеру с контр-адмиральским флагом на носу. Козёл, вахтенный журнал, падение адмирала, предстоящий суд особой комиссии – всё смешалось в их головах, вертелось там, внося хаос в их душевный мир.
«Погибла моя карьера», - думал печально Федотов.
«Пропала моя морская служба», - сам себе сказал Томилов.
Наступил обеденный час. Как только распустили команду, просвистали к вину и обеду.
Провалившийся смотр клал отпечаток на броненосец. Он был подобен карантину, который распространяется на весь экипаж корабля, независимо от того, кто болен и кто здоров. Офицеры глядели сумрачно, но старший офицер решил рассеять это похоронное настроение. Он деликатно пригласил командира откушать в кают-компании вместе с офицерами и, шутя, сказал, что сегодня к завтраку доктор даст рагу из местных креветок и жиго из антилопы с гречневой кашей.
Федотов подумал, что после всех пережитых волнений будет недурно в дружеской компании офицеров выпить рюмку померанцевой, закусив вихоревскими консервами, грустно улыбнулся и согласился.
Зимин в кают-компании уже играл на рояле: «Вы жертвою пали в борьбе роковой».
За завтраком Колесников усиленно подливал командиру охлаждённую померанцевую и замороженный в рефрижераторе эль. И по мере того как увеличивалось число выпитых рюмок и бокалов, отходила в сторону душевная тоска, суд особой комиссии уже не казался командиру страшным, а жизнь перестала казаться скверной.
Мысли Федотова понемногу сосредотачивались на Кронштадте, где тихо и спокойно живётся, а порт работает, как заведённая машина. Нет бурь, тревог, шума из-за пустяков, читается газета «Котлин», всегда есть партия в винт по крупной (а Федотов очень недурно играл, следуя правилу: «кто не играет в карты, тот готовит себе печальную старость»), и жизнь в родной морской крепости с единственной в мире железной мостовой течёт так мирно, как будто бы Кронштадт не рядом со столицей, а где-то в глубокой провинции. Вспомнился даже красноносый Григорий, швейцар из Морского собрания, как первого января, когда там собирались офицеры поздравить друг друга с Новым Годом и выпить по бокалу шампанского, которым Собрание приветствовало своих членов, этот Григорий вручал офицерам напечатанные в типографии газеты «Котлин» его собственные стихи, получая за них по серебряному рублю на чай.
Федотов совсем расчувствовался. И когда среди прочих тостов зазвучал тост подвыпившего мичмана Зимина, поднял бокал за «святого отца» и за «грозного козла» - этих мстителей поруганных и оскорблённых, командир не рассердился, а только, улыбнувшись, погрозил мичману пальцем. Кто-то из офицеров, в свою очередь, провозгласил тост за верховую езду и, когда все засмеялись, вспоминая падение Святодуского, спросил Федотова, не чувствовал ли он потребности в шпорах.
Доктор собственноручно налил командиру чашечку крепкого кофе и сказал, кладя туда три куска сахара:
– Как Вы любите – крепкий, горячий и сладкий, как первый поцелуй. А не угодно ли к нему рюмку коньяка Депре – три звёздочки?
Командир охотно согласился. В общем, Федотов к концу завтрака обрёл спокойствие духа. На палубе он даже погладил Митрошку, угостил его папироской и добродушно сказал старшему офицеру:
Ну что же, пойду к себе! Пора и чемоданы укладывать.
А на флагманском броненосце жизнь била ключом.
После завтрака флаг-капитан срочно отправился на «Святослав» и «Игорь» произвести следствие по делу о столкновении и о съедении вахтенного журнала. Надо было торопиться, так как суд особой комиссии адмирал назначил на завтра, в два часа дня. К этому времени следствие должно было быть закончено, оформлено и рассмотрено в оргонавигационном заседании суда.
Приехавший на «Святослав» Курвуазье удивился царящему там добродушию, но сейчас же увидел, что весь офицерский состав в сильном подпитии. Даже виновнику событий, Митрошке, поднесли какого-то зелья, отчего тот прыгал, как бешеный, и так яростно посмотрел на флаг-капитана, что доблестный моряк предпочёл зайти за спину сопровождавшего его старшего офицера.
Вечер в кают-компании «Святослава» прошёл в обсуждении деталей сегодняшних событий, печальными героями которых являлись Федотов и Томилов. Все возмущались манерой Святодуского оскорблять и унижать. Командира в гостях не было. Колесников сидел в каюте, пересматривал и обрабатывал свой научный трактат, а потому офицеры говорили свободно и не стеснялись в критике.
Баковый лейтенант Брагин, старший среди присутствующих офицеров, сидел на диване с какой-то книгой, не вмешиваясь в разговор и лишь улыбаясь, когда мичманы «обкладывали» адмирала, но, в конце концов, и он ввязался в разговор.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
