На улице уже начало смеркаться, целый день хмурившееся небо разразилось гнусным мелким дождём, дорога покрылась лужами, соединёнными участками разжиженной грязи.
К дому на Большом Улиссе, где проживал Трофимов, предстояло добираться пешком по этому месиву. Путь предстоял долгий, минут на 40, а по этой грязи и на все 60. Можно было воспользоваться общественным транспортом, но такой вариант абсолютно не гарантировал его успешность, а что касается сроков исполнения, то можно было не сомневаться, что быстрее домой всё равно не попадёшь. Автобусом с Диомида можно доехать до Луговой, там пересесть на автобус, который идёт до Большого Улисса, или хотя бы до Малого, там уже недалеко. Получается почти равносторонний треугольник.
Через Луговую, если от неё ходит автобус на Улисс, затратишь столько же времени, как и на пеший вариант, но гарантии, что там ходит автобус, никто не даст, надо всегда рассчитывать на худшее. Владивосток приучил жителей к этому. Это город традиционного дефицита, там всегда чего-то нет. То вдруг исчезает на несколько месяцев зубная паста, то мужские трусы, то мясо или растительное масло, то ещё что-нибудь. О регулярности и интенсивности движения общественного транспорта и говорить нечего. Да что говорить о такой ерунде, хуже когда там на долгие месяцы становится дефицитом питьевая вода, тепло или электроснабжение, а то и всё в комплексе одновременно.
Метрах в 500-х от Диомида Трофимову попался автосамосвал, стоящий в дорожной луже, из-под задранных кверху жалюзей капота двигателя торчал зад водителя-стройбатовца.
Уже отойдя метров десять, у Трофимова возникли мысли: «А ведь курс самосвала совпадает с моим... Шофёр копается в двигателе, что-то ищет... Может, скоро и найдёт то, что ищет? Так может и подъехать удастся?».
Вернулся, поинтересовался. Да, можно будет и подъехать. Причина простая: заглох двигатель.
Трофимов о знал только в общих чертах. Знал, что у двигателя есть цилиндры и поршни, что туда через карбюратор поступает воздушно-бензиновая смесь, а от аккумулятора через систему зажигания эта смесь воспламеняется, приводятся в движение поршни, шатунно-кривошипный механизм и т.д. Всё это на уровне курса физики за среднюю школу. Вокруг этих познаний у Трофимова забурлил мыслительный процесс.
– Искра есть? – спросил он тоном знатока.
Оказалось, что есть.
– А бензин поступает? – не унимался Трофимов.
– Наверное, нет. Ищу...
«Если не идёт бензин к карбюратору, то что?» – вдумывается Трофимов.
– А бензин есть?
Оказалось, что тоже есть.
– А бензопровод не засорился?
– Уже продувал, – подтвердил стройбатовец.
«Соображает», – отметил про себя Трофимов.
– Тогда, наверное, не работает топливный насос, – делает вывод Трофимов.
Стройбатовец с версией соглашается.
Мысли Трофимова заработали ещё напряжённее и интенсивней: «Если бензин в карбюратор насосом подать нельзя, то надо шлангом из какой-нибудь ёмкости».
Такой ёмкостью оказалось мятое грязное ведро, нашёлся резиновый шланг и Трофимов предложил, опять-таки из усвоенных в школе уроков физики, использовать систему сообщающихся сосудов. Нацедили 2/3 ведра бензином, подсоединили шланг к штуцеру карбюратора, Трофимов поднял ведро повыше и... двигатель завёлся!
А дальше всё было просто: Трофимов обязался держать ведро в своих руках, а стройбатовец взял обязательство довезти Трофимова в Большой Улисс до дома.
Всё шло по намеченному плану, неприятности доставляли только неровности дороги, на которых бензин выплёскивался из ведра на мундир Трофимова. Это приходилось терпеть.
Но когда на перекрёстке Малого Улисса, вместо того, чтобы повернуть направо, стройбатовец сделал левый поворот, к своему гаражу, Трофимов не стерпел и выдернул шланг из карбюратора. Двигатель заглох, машина остановилась.
Конечно, мольбам и заверениям стройбатовца о том, что из гаража он непременно доставит Трофимова домой, последний поверил.
На абсолютно тёмной территории гаража стройбатовец мигом затерялся. Отойдя несколько метров в сторону, Трофимов уже не смог найти и аварийную машину.
В залитом бензином мундире, с горечью в душе от коварного обмана, Трофимов пешком, не считаясь с лужами, добрался домой. На звонок открылась входная дверь, в проёме встречала жена.
– Трофимов! А от тебя снова спиртным пахнет...
«Нет в жизни счастья! Кругом несправедливость и обман...» – сверлило в голове Трофимова, пока крепкий сон не взял своё.
Утром следующего дня пробудившегося Трофимова встретили яркое солнышко, светившее в окно тесной коммунальной комнатушки, и возле кровати улыбающаяся жена.
– Вставай, вставай, дружок! Завтрак готов... На службу не опоздаешь? – нежно ворковала жена.
На спинках КЭЧевских стульев висели вычищенные, отутюженные китель и брюки. Только лёгкий запах бензина на мгновение, тёмным облачком скользнул в воспоминании о прошлом дне, но настроение не испортил.
В этот день вывеска и дифферентовка прошли, как по маслу, без сучка-задоринки.
Повседневная служба пошла по накатанной колее: база – море, море – база, море – море – море, база.
Да, чутьё Трофимова не подвело, лодка потеряла в скорости в среднем 1,5 узла, стала самой тихоходной, но на успешность боевой подготовки, на качестве выполнения поставленных задач, это не сказалось. Она продолжала быть в передовиках.
Злополучную деревянную «шубу» лодка носила около четырёх лет. По ней стреляли практическими торпедами все лодки соединения. Естественно, предпринимались все меры предосторожности и безопасности. И каждый раз торпеды и цель благополучно расходились в своих горизонтах, ни разу не столкнувшись. Должно быть, Бог отвёл.
Позже были построены лодки-цели по специальному проекту.
И у Трофимова всё складывалось не худшим образом
А что касается «нежных воркований» и прочих сантиментов жены Трофимова, то автор имеет полное право на литературный вымысел.
Прости меня, Трофимов, за откровения.
* * *
Осмотрев Диомид, вспомнив былое, мне захотелось проехать по пути «героя», тем более, что по нему в своё время вышагивал и я.
Володя, мой гид, с удовольствием поддержал. Доехав до улицы Олега Кошевого, мы всё же отклонились от маршрута, чтобы наведаться к дому на улице Окатовой, «крюк» небольшой. Здесь, в 2-х этажном, одноподъездном на восемь квартир доме, я с семьёй до «Классов» занимал в 2-х комнатной квартире одну комнату 22 кв. м, соседнюю комнату занимала семья офицера-медика.
Адольф, сосед с очень непопулярным в нашей стране именем, был страстным любителем аквариумных рыбок. От него я впервые узнал названия некоторых пород, но все его усилия пристрастить и меня к своему «хобби», успеха не имели.
Помню как он, бывало, прибежав вечером со службы, усаживался перед аквариумами, выкуривал одну за другой сигареты и, пуская клубы дыма, подолгу любовался своими питомцами. Мне кажется, он их знал не только по породам, но и по именам собственным.
А в выходные дни Адольф переключался на хозяйственные вопросы: чистил аквариумы, заготавливал пропитание своим любимицам, да и себя не забывал. Его «кулинария» была специфичной. Рыбкам он сушил каких-то насекомых, козявок, – мне казалось, что это были тараканы, – потом измельчал их почти в порошок, а себе жарил то ли говяжьи, то ли свиные почки. Почки он любил так же страстно, как и своих рыбок. У Адольфа недоставало терпения довести процесс жарки до нужной кондиции, едва почки распаривались, как он выхватывал куски со сковороды и с жадностью поглощал.
По выходным квартиру наполнял сизый «туман» и жуткий аромат, а в кухню зайти было просто невозможно.
Из окна нашей совместной кухни было видно окно комнаты коммунальной квартиры Колесниковых в соседнем доме. Смутно вспоминаю, за давностью прошедших лет, ЧП у Колесниковых. У Нины, Володиной жены, ночью, в ненастье подошёл момент рожать второго ребёнка. Ни в доме, ни вблизи, не было ни телефонов, ни таксофонов, «скорую» вызвать не удавалось, личных машин в те времена у нашего брата ещё ни у кого не было.
Подняли по тревоге весь дом, мобилизовали «бабок-повитух», нашлась какая-то врачиха-педиатр, доставили лодочного врача – молодого лейтенанта, который разыскал свои академические конспекты и начал срочную самоподготовку по подобающему случаю. Только через оперативную службу соединения ПЛ, удалось всё же вызвать «скорую», когда Павлик уже появился на свет.
Сделав этот «крюк», мы поехали дальше к бухте «Улисс». По этой дороге, а чаще срезая углы, мною хожено-перехожено, все эти тропы-дороги ведут в воинскую часть, в которой я прослужил от командира рулевой группы до командира подводной лодки.
Помнится, однажды вечером по этим тропам-дорогам я возвращался после моря домой, я нёс «презент» от рыбаков – два больших краба. Они уже «устали» в пути и не шевелились. По дороге я поднимал их за клешни выше плечей, чтобы они не доставали до земли, но с каждым метром пути крабы становились всё тяжелее и тяжелее, а руки опускались всё ниже и ниже. Наконец, руки ослабели совсем, и дальше я тащил крабов по пыльной тропе уже волоком.
Жена не обрадовалась. А ночью крабы пробудились, должно быть от голода, начали ползать по прихожей, громко цокая клешнями по полу, мешая сладкому сну. Наутро пол в прихожке был покрыт большими лужами слизи, похоже, экскрементами...
Жена меня ругала. Но после, сваренные в солёной воде, крабы были очень вкусными.
Вот мы подъезжаем к «Малому Улиссу». Эти металлические ворота, украшенные якорями со звёздами, КПП – путь в соединение подводных лодок. Туда нам не попасть – мы «гражданские» люди. Нужен «допуск», разрешение, пропуск, хотя я знаю там всё до мелочей. Но всего, что я знаю, рассказать по определённым причинам не могу, а поведаю лучше какую-нибудь байку... Ну, вот хотя бы о Мишке Квакине, – эти места напомнили мне о нём.
МИШКА КВАКИН
Подумаете: «Причём здесь, во флотских байках, Квакин? Это же у Гайдара – гроза садов и огородов. Вроде бы не тот профиль».
Да, «профиль» другой, но такой персонаж – Мишка Квакин – жил, долго на флоте служил, творил и «вытворял», хотя и под другой, официальной фамилией, которую упоминать здесь, может, не совсем этично. Кто знал этого «Квакина», тот сообразит о ком речь.
О том, что он «Квакин», знали все, в разговорах между собой его так все и называли. Мне кажется, что и он сам, если не знал, то догадывался. Этот вывод я делаю из того, что когда на одном из приёмов жена офицера обратилась к нему с бытовой просьбой: «Товарищ Квакин!..» – он весь искривился, как настоящий Квакин от ворованных, недозрелых кислых яблок.
Впервые я узнал о нём в 1957 году. Я ещё был «годовалым» лейтенантом, командиром рулевой группы, а он – состоявшимся «просолённым морским волком», имел звание «капитан 1 ранга», командовал соседним соединением подводных лодок, а вскоре перешёл командовать нашим соединением. Как видите, между нами дистанция огромного размера.
Со временем Квакин стал начальником штаба более крупного соединения, потом начальником штаба объединения, командиром объединения подводных лодок, получил адмиральское звание.
Многих офицеров подчинённых частей Квакин знал не только по фамилиям, интересовался их познаниями, потенциальными возможностями, контролировал продвижение по службе. В силу малообщительности Квакина, личных встреч мало кто удостаивался, да и не стремились, скорее – избегали. Моя личная встреча с ним состоялась только один раз. Я был уже старшим помощником командира подводной лодки, капитан-лейтенантом. Он вызвал меня, коротко спросил:
– Это ваша дорога от штаба до перекрёстка?
Речь шла о дороге от казармы, в которой располагался штаб соединения до ближайшего перекрестка с дорогой, идущей к другой казарме – объекте приборки, закреплённым за нашей подводной лодкой.
– Так точно! – отчеканил я.
– Бедлам! Передайте командиру, чтобы арестовал вас! Идите! – прорявкал Квакин.
– Есть! – и я мигом помчался на объект приборки.
Кругом чистота, порядок: дорога подметена хорошо, поребрики выкрашены известковым раствором аккуратно. За что «арест»?
И тут, в конце объекта, увидел крамолу: матросы разрисовали под берёзу ствол какого-то тёмнокорого дерева, как память, возможно, по далёкой родине. Ну не растут в этих краях любимые берёзы!
«Берёзу» отмыли соляркой, арест не состоялся – пронесло, и с Квакиным встречаться больше не хотелось, да и попадаться ему на глаза тоже.
А глаза у него были светлые, серо-голубые. Этот цвет никак не соответствовал содержанию. Такой цвет больше сочетается с нежностью, а здесь – как буравчики, одна свирепость. Если добавить к облику серые щетинистые усы, обветренное, как скалы, морщинистое лицо, никогда не озарявшееся доброй улыбкой, и рычащий голос – портрет, прямо скажем, не вызывал симпатии. Даже очень редкие попытки выдавить улыбку, делали её больше похожей на оскал.
Дело своё он знал, знал хорошо. Это ценилось командованием флота и выше. У Квакина же вышестоящие авторитетом не очень пользовались. Приходит, допустим, какая-то депеша с «очень ценным» указанием «сверху», и можно было слышать от него такую реакцию: «Выкиньте это на помойку! Они ничего в этом не понимают! Там, в штабе, одни дураки!».
Фразы у него короткие, рубленые, рыкающие.
Умными он считал немногих, уважаемых тоже было негусто. Вот первого моего командира, Квакин обожал.
– О, товарищ – потрясал в приветствии руку и, не скрывая от присутствующих своих симпатий, подтверждал: – Хороший командир!
Это повторялось с каждой встречей, иногда даже с улыбкой-гримасой.
Лодка наша Квакину тоже нравилась, да и было за что. Курсовые задачи мы сдавали блестяще. Даже когда флагманские специалисты «выявляли» что-то такое, что подлежало озвучиванию, то это была уже не критика недостатков, а благое пожелание: хорошее сделать ещё лучше.
Умели мы и потрафить некоторым «слабостям» Квакина. Не всем это удавалось... Квакин – он и на флоте «Квакин»: взбалмошный, взрывной, самолюбивый и т.д. Это всегда надо было учитывать, но и о «слабостях» не забывать.
Одна из милых слабостей. Любил он к обеду на закуску селёдочку. И не так просто кусками, а чтобы с зеленью, и изо рта перья лука торчали. Это надо твёрдо знать!
– О, хорошо, хорошо! Хороший обед! Хорошие коки! – слышится рокот в кают-компании.
– А вино у вас креплёное? – интересуется Квакин
У подводников – святое дело – в море обязательно полагается к обеду по 50 гр. вина. Обычно это сухие, столовые вина, иногда попадаются десертные. Но Квакин обожал креплёные. Приходилось ловчить.
– Да, да! Креплёное! – подтверждал старший за столом. – Только чуть-чуть...
– Хорошо! Хорошее вино! – крякнув, подтверждает Квакин.
Тут надо было ещё угадать любимый градус «подкрепления». Это делалось загодя, с дегустацией коктейля под цвет и вкус любимого вина. Разбавителем, или «укрепителем», естественно, был спирт из корабельных запасов.
– Хорошая лодка! Нечего тут больше проверять! Поворачивай, командир, в базу! – решает после сытного обеда Квакин и удаляется в каюту старпома.
Выражение радости с лиц, обедавших в кают-компании, мгновенно распространяется по отсекам и озаряет не только лица членов экипажа, но и флагманских специалистов – не надо будет идти на повторный приём задачи.
Ура! Задача принята!
Вариант второй. Всё то же. Лодка другая.
Всего только один, наслышанный, но плохо обученный корабельный доктор-недотёпа, ведающий сервировкой стола в кают-компании, решает почему-то уточнить непосредственно у Квакина:
– Товарищ...! Скажите, пожалуйста, зелёный лук селёдке в рот вставлять?
Хмурая туча оседает на чело Квакина.
За столом эта туча становится ещё мрачнее. Не испробовав, как у всех, «креплёного» вина, Квакин презрительно осматривает и гневно швыряет тарелку с закуской через всю кают-компанию, поднимается, не отобедав, из-за стола и без всяких разборов, заслушивания флагманских специалистов, «рубит» приговор:
– Лодка – Командир – г...! Экипаж – г...! Поворачивай, командир, в базу! Нечего нам тут делать! Готовьтесь через неделю к новой приёмке задачи!
Трагедия!!! Уж в следующий раз вас «пошерстят»!
В немилость Квакину можно было угодить и не по своей вине. Помнится один случай со швартовкой.
Швартовка корабля – манёвр сложный и ответственный. Можно себе «нос» (форштевень) свернуть, можно соседа протаранить, можно на берег вылезть. Много и разной «каки» бывает при швартовках. Даже опытный, матёрый соседний командир, бывало, за час – два перед обедом объявляет команде:
– Ребятки! Давайте быстренько на лодку, сейчас мигом перешвартуемся и на обед...
И начинает его лодочка елозить взад-вперёд по бухте. Уже и обед прошел, и послеобеденный (адмиральский!) отдых «улыбнулся», а они и моторами, и рулём, и шпилём, и вручную с дополнительной матросской силой – ну никак не ошвартуются!
Кроме знания – «как» – нужен значительный опыт, «чутьё» лодки, интуиция.
Окончание следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
