Сейчас я не помню, с какой целью мы тогда вышли в море и что там делали. Помню только, что на следующий день утром, а это было запомнившееся мне 18 августа 1954 года, мы уже возвращались в базу. С ночи начало штормить, и к утру море разыгралось на полном серьёзе. Лобовой ветер гнал которые обрушивались на мостик, и вода водопадами низвергалась в центральный пост. Будучи уже мокрым до последней нитки, я скатился с мостика в центральный, мысленно повторяя, чтобы не забыть, три схваченных наспех пеленга. Проложив их на карте, нанёс место. Было это в двенадцати кабельтовых от острова Большой Олений. Ещё я успел сделать соответствующую запись в навигационном журнале, как услышал наверху громкой голос командира: «Стоп дизеля! Оба мотора средний назад! Оба полный назад! Человек за бортом! Кормовую швартовую команду наверх!». Я выскочил на мостик. Командир с непокрытой головой смотрел назад, куда мчалась лодка задним ходом и кричал: «Линде держись!»
И там кабельтовых в трех среди бушующих волн периодически показывалась голова Олега Линде, который совсем недавно стоял на мостике слева от ограждения. Погасив инерцию, лодка прикрыла его своим бортом от ветра, но не от бешенных волн, которые швыряли его как тряпичную куклу. За борт полетели два спасательных круга, в один из которых Олег сумел влезть. Время для нас остановилось, потому не могу сказать, сколько его прошло, когда волна забросила Олега почти на палубу и я чуть не ухватил его рукой, но откуда-то сзади нас всех накрыло тяжёлым водяным валом и мы держась друг за друга и за леер еле удержались, захлебываясь горько-солёной водой.
Через мгновение мы увидели Олега уже метрах в тридцати. Он находясь в круге, в намокшем ватнике и плаще поверх него, уже не шевелился опустив голову в воду. Я даже не заметил, когда торпедный электрик старший матрос Лупик успел раздеться до плавок и обвязать себя вокруг пояса бросательным концом. Он прыгнул за борт, вцепился в Олега, и мы изо всех сил потянули их за бросательный конец. Уже казалось, что вот сейчас все закончится и мы спасём Олега, тем более, что высокий гребень волны поднял его вместе с Лупиком и понёс на нас. Я успел только заметить, как их ударило высоко об ограждение рубки, и тут нас всех снова накрыло волной. Когда она отхлынула, мы увидели что оба круга плавали далеко друг от друга и Олега нигде не было. И Лупик уже не шевелился. Мы быстро вытащили его на палубу и утащили на мостик, где привели в чувство.
Море бесновалось, заваливая лодку то на один, то на другой борт, ревел и выл ветер, срывая клочья пены с гребней волн, а Олега уже не было. Вот так, был замечательный офицер, моряк, друг, хороший человек Олег Линде и в течение нескольких минут его не стало.
Долго мы ещё маневрировали вокруг нанесённой мною точки на карте. Но всё напрасно. И тогда я вспомнил давнюю картину. Стоим мы с Олегом перед и она, бывшая только что приветливой, вдруг потемнела лицом и сказала Олегу: «Тебе гадать не буду, кончилась моя сила и больше я ничего не вижу».
Тяжело и долго все мы, его друзья и сослуживцы переживали утрату, но, как говорится, время лечит, и жизнь несмотря ни на что идёт вперед. Вместо Олега скоро появился новый командир БЧ-III Рудольф Сахаров, старпом Кулаков убыл с лодки ещё до этого события, и вместо него пришел Старцев, а у меня появился помощник – молодой лейтенант, командир рулевой группы Овсянников.
Однако ещё долго, нет-нет да и возникала в моей памяти эта жуткая картина. Потеряв друга, который с первого моего появления на этой лодке, не мешкая ни секунды, протянул мне руку дружбы и помощи, и с кем мы без малейшего сомнения друг в друге прошли по дороге нелёгкой службы в течение полутора лет, я вдруг понял, что фактически ничего о нём не знал. Ни откуда он пришёл, ни как он стал таким, каким был. Это не очень похвально с моей стороны и как-то оправдывает меня только то, что и Олег так же мало обо мне знал. В этом мы с ним были схожи до крайности. Мы просто дружили и слепо без оглядки верили друг другу, не сомневаясь ни в чем. О личной жизни его я знал только то, что у него есть жена и дочь и что сам он сирота.
Даже, кто он по национальности, я не знал. Да и он этого тоже не знал. Его подобрала в 1941 году отступающая из Латвии часть Красной Армии. Он знал только своё имя, а фамилии не знал. По его имени в детском доме его записали русским, а фамилию дали командира подобравшей его части. Это я не от него самого услышал, а от кого-то другого, не помню уже. Не больше этого и Олег обо мне знал. Были очень схожи и наши характеры. Не случайно капитан Сафронов, начальник строевой части бригады, называл нас братьями. Как-то сижу я в своей каюте, пишу какую-то бумагу, он заходит и спрашивает, а где брательник твой? Какой брательник? – спрашиваю я. «Какой, какой. Олег, вот какой, - говорит он. Какой же он мне брат? – спрашиваю я. А кто же? Вас же по мордам отличить только можно, а по повадкам вы одна и та же шпана. Оба хохмачи несусветные. Только Олег, в отличие от тебя, умеет в передряги не попадать, потому как по опыту уже «Жиган», а ты пока простой «урка». Сущую правду выразил капитан Сафронов. А вообще, должен заметить, все мы тогда многим похожи были друг на друга, поскольку у нас были единые условия жизни и единые интересы. Ни у кого и намека не было на какую-то недвижимость, ни дач, ни машин, ни даже своего постоянного угла. Даже одеты были всегда одинаково, и единственной личной собственностью у каждого была только одежда, обувь да деньги с куревом. Но и тем мы в любую минуту готовы были поделиться друг с другом.
Но у нас с Олегом все-таки общего было больше. Оба мы с детства стриглись только под бокс и никогда не пользовались никакой парфюмерией. Он говорил, что от мужчины пахнуть должно только табаком. Теперь вот мне одному приходится не пользоваться парфюмерией, и я до сих пор не терплю запахов ни одеколона, ни лосьона. А под бокс уже не стригусь, потому, что для него уж не хватает волос на голове.
Личная жизнь у всех нас была только тогда, когда с нами были наши семьи, а значительную часть своей жизни мы были в разлуке с ними. И тогда, кроме службы, у нас ничего не было. Тогда мы и после неё не всегда возвращались в свои дома, а оставались в части, и время у нас, практически, не разделялось на служебное и личное.
Много раз я слышал выражение, что раньше всех из жизни уходят лучшие. Это полностью относится к Олегу, потому что он был лучший из нас. Я не помню, чтобы он когда-либо был в унынии или в безделии, и на него, в какой-то мере, вынуждены были равняться другие. Он мог быстро принимать решения и воплощать их в результат. На самой заре моей службы был с ним случай, когда он, будучи в патруле в Баку, решительно ликвидировал драку большой толпы, не колеблясь применив оружие. А ведь он мог этого и не делать, ничем не рискуя, пройти мимо, не подвергая опасности ни жизнь свою, ни карьеру. Дрались-то гражданские лица – азербайджанцы с армянами, и вовсе не дело военного патруля туда вмешиваться. На это есть милиция, которая тогда почему-то не очень спешила. А Олег полез, хотя прекрасно понимал, что такое драка азербайджанцев с армянами. Потому и трепало его так долго после этого начальство.
И ещё один штрих. Во время перехода по внутренним водным путям всего каких-то пару месяцев исполнял он временно обязанности старпома, но вся команда увидела в нём настоящего старпома. Он был заметно строже, внимательнее, чем штатный старпом. Был строг, справедлив и, главное, умел быстро навести порядок, как говорится, без шума и пыли. Из него в будущем получился бы настоящий боевой командир высокого ранга.
Однако моя философская пауза опять затянулась, так что перехожу на основную линию своего повествования.
4.
Во всех отношениях ритм моей службы выровнялся окончательно и она, эта служба, пошла без помех. Я уже был известен как опытный штурман и вообще толковый офицер. Не самый лучший, но среди таковых. был во мне уверен. Все курсовые задачи вверенная мне боевая часть I-IV сдавала с хорошими результатами, но самым главным я считаю то, что в ней господствовал подлинный дух товарищества и взаимопомощи, доверия и ответственности каждого за всех и всех за каждого.
В 1955 году помощник командира Постников убыл в длительную командировку, и мне часто приходилось выполнять и эти обязанности. Нередко меня посылали в море и на других лодках, где в данный момент почему-либо отсутствовал свой штурман. В тот год условия плавания усложнялись. Лодок стало много, и чтобы всем хватало места и времени для боевой подготовки в море, старых полигонов уже не хватало, стали нарезать новые, в новых районах, которые к обеспечению навигационными условиями были ещё недостаточно подготовлены.
В некоторых было всего по два-три достоверных ориентира на карте. Часто при плавании там вблизи берега можно было использовать для определения места только способ крюйс-пеленга. А я ухитрился разработать и применял потом свой способ двойного крюйс-пеленга, когда на один ориентир через 40-50 градусов берутся не два, а три пеленга. И параллельно себе в точку счислимую переносится не только первый, но и второй пеленг. Когда Эрдман об этом узнал, он долго, как мышь на крупу, присматривался к этому новшеству, потом одобрил, но распространять его почему-то не решался. В связи с этой обстановкой, я всё-таки кое-что отмочил. Просто не мог не отмочить. Такая уж была моя натура в то отчаянное время.
Как я уже отметил, навигационное обеспечение новых полигонов было слабое. И хотя штурмана практически всех лодок со временем нашли и точно определили много новых ориентиров на берегу для пеленгования, то есть приметные мысы, скалы или вершины гор, но на картах они своих названий не имели, и при записях в навигационных журналах их приходилось не отмечать, что в случае навигационной аварии могло привести к уголовной ответственности или же очень путано писать, что тоже в указанных случаях затрудняло возможность оправдаться.
К примеру, взял пеленг на не обозначенный на карте мыс и пишешь: «мыс поросший кустарником в двадцати пяти кабельтовых к востоку от восточного мыса такой-то бухты». Я же, недолго думая, напридумывал всем этим ориентирам свои названия и на карте написал тушью. Так появились мысы: «Хмырь», «Недотёпа», «Весёлый», «Дурковатый» и горы: «Приземистая», «Бармалеева» и другие. Для меня всё сразу упростилось, но однажды произошло то, что неминуемо и должно было когда-нибудь произойти.
Флагштурман имел обыкновение иногда на практических занятиях в штурманском кабинете использовать навигационный журнал какой-нибудь лодки, чтобы по нему делать всем штурманам прокладку. Это проще, чем каждый раз сочинять задание. И вот пришла очередь моему журналу. Флагштурман положил его во главе класса и все начали по тому, что там написано прокладывать на картах курсы и наносить места. И через некоторое время начались недоумённые вопросы и возмущения. «Что за фигня? Тут в журнале пеленг на какой-то мыс «Хмырь», а на карте его нет». Эрдман кинулся разбираться и у него глаза полезли на лоб.
– Щербавских, – спрашивает, – ты на каком море плавал?» Я конечно объяснил и обосновал эту новую географию. Было много хохоту и занятие было сорвано.
Как я уже обмолвился выше, Полярный в пятидесятые годы был кузницей кадров подводников. Но нужда возникала не только в корабельных специалистах, требовались также и штабные специалисты. Поэтому Эрдман начал приглядывать среди штурманов кандидатов в флагманские штурманы. По успеваемости в этих науках выделялись трое. Лучшим был Громов, потом и я. Первым предложение учиться по повышению штурманской квалификации получил Громов, но отказался. А Владимиров допустил оплошность, не углядел и посадил лодку на мель возле Святого Носа. И тогда Эрдман насел на меня. Но и я идти в флагманские специалисты тоже не захотел. Уж очень я не любил бумажную работу, да ещё с моим почерком. Потом я совсем был не уверен, что эта должность по мне. Я вовсе не считал себя настолько грамотным, я не освоил много тонкостей в штурманском деле, а просто набил руку в простейших навыках прокладки и определения места в море.
А потом мне просто везло, потому что я любил экспериментировать, часто шёл на любой риск. Мне было интересно распутывать всякие запутанные обстоятельства плавания. Но тут я рисковал сам. А разве допустимо учить рисковать других? Это не только не этично, но даже преступно. Как говорится, нельзя брать грех на свою душу.
Когда я представлял себе, что вот я сижу в тёплом кабинете, весь из себя наглаженный напричёсанный и листаю не спеша разные документы, а в это время мои вчерашние товарищи, друзья и собутыльники на раскачивающихся мостиках. И студёная волна через зашиворот заливается им в штаны и сапоги и выливается из них через голенища, мне становится очень не по себе. И каково мне будет поучать невыспавшегося небритого штурмана в провонявшем соляркой ватнике, делать ему замечания за неаккуратные записи в навигационном журнале, помня, что неаккуратнее моего журнала отродясь не было.
Но и не это ещё главное, что меня останавливало. Главное, я привык всегда быть в коллективе, занятым трудным, но весёлым делом, где все друг друга понимают. Мне казалось, что там в персональном кабинете я потеряю своё лицо, одичаю, зазнаюсь, охамею, разнежусь и сопьюсь от скуки.
Я понимал всё же, что это далеко не так, работают же там люди. И неплохие люди. Но это они, а не я.
Я так не смогу. И я тоже наотрез отказался. И продолжал идти по дороге, которая меня выбрала.
Нравилось мне при стоянке на якоре нести с ноля до четырёх утра. Собакой такая вахта называлась. А я любил стоять на мостике именно в это время. Ночь. Все жители этого света спят. Тишина. Небо, Запрокинешь голову, а звёзды как жар горят, кажется, даже потрескивают. Созвездия, как бриллиантовые ожерелья, разбросанные в бесконечности щедрой рукой. Смотри и восхищайся! Волны тихо плещут о борт, кажется о чем-то с лодкой шепотом разговаривают. И лодка притихла, как лошадь в стойле. Набегалась за день, бедная. Вот теперь отдыхает, дремлет. И покачивается с носа на корму. Спи, родная, не тревожься. Я постою, покараулю. Думать ночью хорошо. Сколько в голову всякого приходит, откуда всё это только берется. Днём-то думать некогда, только успевай поворачиваться А тут думай, о чём хочешь и сколько влезет.
Если бы можно было всё то, что приходит в голову, задерживать и запомнить. В мире ведь столько интересного и непонятного. Столько услышанного, столько прочитанного, столько наук постигнуто и в школе и в училище. И всё равно много непонятного. Не очень верится тому, что постигалось на уроках. Уж больно всё просто выглядит. В мире же на самом деле всё намного сложнее.
И ещё я на мостике ведь был не один. Со мной всегда стоял мой подчинённый рулевой-сигнальщик. Было интересно и полезно поговорить с теми, чьими судьбами мне вменено моими обязанностями распоряжаться. Это издали или в строю все они неприметны, как простые ветви единого дерева, а когда выслушаешь и осмыслишь простые нехитрые рассказы каждого из них о себе, начинаешь понимать ценность и неповторимость каждой жизни.
А то, бывало, сочинял я стихи, и такая слабость была мне присуща. Не какую-то там лирику, а скорее всего что-нибудь юмористически сатирическое, в общем смешное. Я это не записывал, сочинял, иногда рассказывал веселья ради и забывал.
Однажды стою я под козырьком, а наверху матрос Федченко своим зорким глазом озирает. Посмотрел я на него, вспомнил недавнюю передрягу, в которую мы с ним однажды попали и как-то неожиданно в моей голове начали зарождаться стихотворные строки об этом событии.
А было вот что. Пару недель назад отправился я с ним на катере в Росту в гидроотдел за картами. Поскольку они секретные, я, естественно, был вооружён пистолетом «ТТ», и он ко мне в помощь был сопровождающим назначен.
Пока я в гидроотделе заказывал карты и оформлял всякие бумаги, Федченко, с моего разрешения, отправился в магазин на противоположной стороне улицы за куревом. Я всё оформил, мне сказали, что карты будут готовы через пару часов, и я вышел. А Федченко нигде нет. Перешёл через улицу, зашел в тот магазин. И там его нет. Спрашиваю у продавщицы, был ли здесь матрос? Да, говорит, был. Только его патруль забрал на выходе. Не знаю, говорит, почему. Такой симпатичный, вежливый, а они его почему-то забрали и увели. Наверное в комендатуру.
Делать нечего, пошёл я быстрым шагом в комендатуру, вызволять из беды подчинённого. Но дойти туда мне помогли. Откуда ни возьмись вырулил из-за угла патруль в составе капитана 3 ранга и двух старшин. И этот капитан 3 ранга меня спрашивает, почему у меня справа на шинели какой-то бугор, что я там прячу?. Я объяснил, что у меня под шинелью пистолет, так как я прибыл за секретными документами.
– А почему вы его не носите как положено, на ремне поверх шинели? – удивляется он. Я вас задерживаю, – говорит, – за нарушение порядка ношения оружия. Следуйте за мной. И так я прибыл в комендатуру, где и встретил своего Федченко. Задержали его потому, что у него не оказалось документа, объясняющего, почему он находится в городе вне своей части. Ведь командировочное предписание на нас двоих было у меня. Тогда со всем этим было строго. Только и гляди!.
За мой проступок дежурный по комендатуре определил мне наказание: в течение часа проводить строевую подготовку с задержанными за различные нарушения матросами. Федченко это не касалось, так как он ничего не нарушил, а задержан был для выяснения обстоятельств. Но он заявил, что не хочет без толку сидеть в комендатуре и лучше будет заниматься строевой подготовкой вместе со всеми, чему дежурный не возражал, а наоборот, отнёсся к этому желанию одобрительно. И так, я в течении часа командовал строем из двенадцати матросов…
Объяснив, что за стихи сложились в моей голове там на мостике лодки при взгляде на вахтенного сигнальщика, теперь продолжаю.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
