Зачем командиру дивизиона понадобилось сближаться с превосходящими силами врага до пистолетного выстрела? Виктор Шлёнский догадался, в чём дело, только увидев, как цветные огоньки выстрелов ближних «егерботов» поднялись над мачтой Сто четырнадцатого, а дальние «егерботы» прекратили огонь из опасения поразить своих. Высокий борт вражеских сторожевых катеров создавал вокруг каждого из них «мёртвую зону», куда их пушки стрелять не могли. Смелым броском Лихоманов и Шлёнский прорвались туда и на какой-то момент очутились в безопасности. Враги растерялись от такого нахальства, и этого мига оказалось достаточно, чтобы звено торпедных катеров прорвало кольцо окружения и скрылось в дыму.
Моторы засосали в отсек грубый искусственный туман, который бил по ноздрям и лёгким, раздирая их, как напильником. Малякшин, кашляя, всё ждал победного окончания атаки. С его поста у среднего мотора через верхнее окно в палубе, которое называется «световой люк», был хорошо виден кусочек длинного тела торпеды, и её неподвижность была обидной.
«Не удалась атака, — понял Малякшин, почувствовав, как накренился торпедный катер в крутом повороте. — Вот если бы был жив Дмитров...»
Тут его вызвали в ходовую рубку. Старший лейтенант Шлёнский без всякого смущения от неудачи скомандовал осмотреться.
— Пробоин много, но все надводные. Забиваем пробками. Двигатели в порядке. Топлива полных два бака, — перечислял Андрей, разглядывая море в сером дыму.
Пустое было море. За ложной завесой противника не оказалось транспортов. «Егерботы», подобно полицейским собакам — доберман-пинчерам, — уже рычали за кормой. Вот первый силуэт показался из дыма, тотчас залаяв пушками. Но Тучин и Филинов встретили его огнём, ударив точно по моторному отсеку. «Егербот» закачался без хода и, «Ахтунг! Ахтунг!», был тут же растерзан остальной сворой. В дыму и в суматохе погони враги приняли своего за подбитый торпедный катер.
Выскочив наверх для проверки бензоотсека, Малякшин увидел раннее солнце, мутным диском плававшее в чём-то сероватом и вонючем, вроде негашеной известки. В тумане было непонятно, куда спешили и зачем. Двигатели исходили свирепым криком, бешено вращая винты.
Капитан-лейтенант Фёдоров пока не мог своими ограниченными силами совладать с вражеским авангардом. Торпедные катера были окружены вторично, опять прорвались и опять не нашли целей. Кто же знал, что противник впервые применил новую схему защиты? При угрозе атаки торпедных катеров транспорты утыкались носом к берегу как можно ближе к своим береговым батареям. С моря их заслоняли крупные военные корабли, а передовой отряд «егерботов» действовал на значительном расстоянии в две-три мили. Как ни пытался Фёдоров произвести глубокий обход, ему не давали. Командир дивизиона понимал, что новый прорыв будет бессмыслен и гибелен, но противник, готовясь к решительной схватке, ждал именно прорыва. Почему бы ему не подыграть, а потом озадачить неожиданностью?
— Шлёнский, как там у вас? — спросил комдив в микрофон и услышал ответ:
— Норма... Приём...
— Не забыли ещё ПСП? Цифровые значения?
В ПСП, то есть в «Правилах совместного плавания», имелась таблица сигналов, которую зубрят вроде таблицы умножения. Капитан-лейтенант Фёдоров имел в виду флаг «девять», подъём которого на мачте означает: «поворот все вдруг на обратный курс». Но сказать точнее по радиотелефону было нельзя, чтобы враг не догадался, как его собираются обманывать.
В. П. Федоров
— Вас понял, — отозвался Шлёнский. — Исполню любой сигнал.
Третья атака выдалась самой кровавой, прежде всего потому, что, по замыслу комдива, она была ложной, но противнику ни в коем случае нельзя было показывать этого. На палубе между торпедами лежал убитый разведчик Бодрон.
Старшина второй статьи Степан Тучин был ранен. У него облипла штанина, хлюпало в сапоге, а боль пока не пришла.
— Трунов! Давай коробку! — то и дело рычал пулемётчик.
Воронёный ствол ДШК с рёбрами воздушного охлаждения от перегрузки пошёл сизыми разводами. Брызги от близких всплесков, попадая на ствол, вздувались пузырями и запекались солью, как плевки на калёном утюге.
— Товарищ командир, вы ранены! — заметил старшина группы мотористов Николай Рязанов, стоявший рядом со Шлёнским в ходовой рубке.
— Молчи, — сквозь зубы отвечал старший лейтенант. — Сейчас не до того...
«Егерботы» опять развернулись полукольцом и шли лоб в лоб. Их орудия и автоматические пушки сверкали беспрерывно, посылая трассы, блёклые при солнечном свете. Деревянные корпуса торпедных катеров, вздрагивая, принимали пули и осколки. На Сто четырнадцатом в районе бензоотсека показался дым. Андрей Малякшин тотчас выскочил из машины. Горели брезентовые чехлы торпедных аппаратов. Быстрее, пока не рванули бензобаки, старшина сгрёб чехлы в охапку, сделал шаг к борту и тут же сообразил: за борт нельзя. Брезент может затянуть под винты и обломать их. Тогда Малякшин с грудой тлеющих чехлов побежал к корме. Вокруг него огневой метелью неслись снаряды и пули. Шаг, ещё шаг, ещё, и чехлы полетели за корму.
Над противником взвилась ракета. Крайние «егерботы», увеличив ход, начали замыкать кольцо.
Момент был критический, и тогда в наушниках шлемофона у Шлёнского раздалась команда:
— Сигнал «девятка», повторяю: сигнал «девятка». Исполнить!
Шлёнский, крикнув: «Вас понял...», резко крутанул штурвал. Накренившись в сторону противника, торпедные катера с отвратительной медлительностью разворачивались. Сосредоточенный огонь противника устремился к беззащитным бортам.
— Трунов! Давай ещё коробку! — снова потребовал старшина второй статьи Степан Тучин.
Радист не отозвался. «Нашёл время стучать морзянкой на ключе?» — раздражённо подумал пулемётчик, соскочил за новой коробкой и тут первый раз охнул, наступив на промокшую от крови ногу.
Крупный снаряд, разворотив борт, ворвался в машинное отделение и громыхнул над головой юнги Николая Ткаченко. Уже потом установили, что он попал в дубовый угольник, соединяющий ребро катера с брусом подпалубного перекрытия.
Ткаченко, отпрянув, поразился, что уцелел. Он видел, что старшина второй статьи Малякшин и Николай Рымарев лежат между моторами, что моторы яростно воют, крутятся — им хоть бы хны.
Юнга наклонился помочь, но Андрей Малякшин очухался сам. Он встал, мотая башкой, ощущая в ней некое затмение. Приложил к глазу ладонь. Ей было тепло и липко. Заслонил правый глаз и увидел другим рваную дыру в борту. Тогда прикрыл левый и убедился: глядят оба. В той рваной дыре виднелось кипящее море в частоколе падающих всплесков, которые были почему-то не белого, а багрового цвета. Между тем Николай Ткаченко помог Рымареву, увидел, что старшина в кровище, и вытащил у него из нижнего века здоровенную дубовую щепку. Малякшин смутился: зря только напугал ребят. Правда, из пальца тонкой струёй била кровь, которая всего перепачкала, при падении было сломано ребро. Но всё это были сущие пустяки, которые тут же забылись, когда моторы вдруг стали снижать обороты. Ощутив это по тембру грохота, старшина схватился за отвёртку.
«Ей-богу, не умом догадался, в чём причина, — рассказывал он потом. — По уму надо было осмотреть мотор, зажигание, подачу топлива, масляную систему, проверить, богатая или бедная смесь». Вместо этого Малякшин бросился к карбюратору и пробил засоренную сетку отвёрткой. Двигатель тотчас набрал обороты.
Юнга Рымарев, восхитившись таким пониманием техники, сделал то же самое на своём моторе. Саша Косулин — на своём. Юнги вели себя заправскими мотористами. Однако Саша, работая, не отнимал ладони от лица. Малякшин бросил в него комок ветоши. Косулин, обернувшись к командиру отделения, показал большой палец ногтем вверх. На привычном в грохоте двигателей языке жестов это означало: «Всё в норме!» Вот с этой «нормой» юнгу Косулина после боя доставили в госпиталь. А тогда он и вида не показал, что его достал фашист.
Самое главное, мотористы не допустили снижения скорости катера в самый серьёзный момент, когда на обратном курсе он уходил от преследования «егерботов».
— Дым! — приказал старший лейтенант Шлёнский.
Андрей Малякшин хмуро выполнил что от него требовалось. Не ведая о том, что третья атака захлебнулась намеренно, старшина мотористов очень командира не одобрял. «Столько вертеться около конвоя, — с раздражением думал он, — так покалечить катер и не найти момент для выпуска торпед». Катера, по мнению Малякшина, убегали позорно, заслонившись дымом.
Одним из последних снарядов, посланных вдогон, «егерботы» попали на Сто четырнадцатом в баллон с кислотой. Едкая жидкость, стекая с палубы через пробоины, попадала на кожух среднего двигателя и с него — в трюм. Соединяясь с морской водой, кислота разлагала её. Отсек наполнился вонючей дрянью, от которой не унимались слёзы и небо стало с овчинку. Но моторы работали, и отойти от них было невозможно никак.
Когда баллон с кислотой опустел, дымовая завеса иссякла сама по себе и Малякшин даже обрадовался. Надоели ему бесконечные команды: «Дым!», «Стоп дым!», от которых не было никакого толку. Старший лейтенант Шлёнский приказал зажечь дымовые шашки — большие железные бочки, укреплённые на палубе. Потом их сбросили на поверхность воды и резко отвернули с прежнего курса.
Одураченные «егерботы» ещё долго шарили во мгле среди плавающих и плюющихся дымом бочек. Враг не подозревал, что оба торпедных катера, израненные, но не потерявшие воли к победе, резво бегут к востоку на розыски транспортов, которые фашисты берегли вроде шкатулки Кащея Бессмертного. Найти-то нашли, однако четвёртая атака оказалась не легче. На Сто четырнадцатом задело осколками панель управления левого мотора. Старшина Малякшин унимал машинное масло, хлеставшее из пробитой трубки. Обмотав трубку куском резины, он прижимал её тугими кольцами медной проволоки. Один глаз у Малякшина затёк, по рукам его текла кровь, перемешанная с горячим минеральным маслом. Рядом контуженный Рымарев чинил бензопровод. Левый мотор по-прежнему грохотал, не сбиваясь с ритма. Бортовая обшивка и верх машинного отсека светились насквозь россыпью звёздного неба в ореоле белой сосновой щепы.
В зияющей дыре от большого снаряда Малякшин вдруг увидел хвост падающей за борт торпеды. Винты её, раскручиваясь, промелькнули блестящим кругом. Катер, скинув такой груз, облегчённо выпрямился и тут же склонился набекрень в лихом развороте. Опять осточертевший дым рвал глотки мотористов, который раз вышибая слезу. Откуда взялся дым, они не знали. Своего «дыма» на Сто четырнадцатом уже не было.
Минут через пять из ходовой рубки стали помаленьку сбавлять обороты моторам и приказали перейти на скрытный подводный выхлоп. Боцман Филинов отстегнул ремешок своей каски и вдруг увидел на стали вмятины. Его тронули за ногу. Снизу, в проёме наклонного трапа в машинный отсек, глядела всклокоченная, одноглазая, копчёная маска.
— Ну как? Не зря? — спросила маска густым басом Андрея Малякшина. — Мы взрывов не засекли.
— Не зря, — пасмурно успокоил боцман. — Было два взрыва. И ещё каких! А с тобой чего?
— Трахнуло дубовой щепкой, — криво ухмыльнулась страшная маска. — Вроде как деда Щукаря.
Филинов не засмеялся.
— Лёню Трунова убило, — сообщил он.
На море было тихо и солнечно. Часы показывали 3–30 утра. Четыре атаки, вместившие в себе столько драматических событий: и ранения, и гибель бойцов, и славную победу, — уложились всего в шестьдесят шесть минут. Потом, когда ТКА-114 поднимут в Салме на знакомом слипе, флагманский механик бригады Андрей Александрович Рихтер с мелком в руке насчитает 283 пробоины в корпусе и надстройке Сто четырнадцатого катера. 104 пробоины насчитали в корпусе ТКА-13. По мнению флагманского механика, катера спасла именно лёгкая деревянная обшивка. Крупные снаряды, свободно прошибая доски, успевали вылетать с другой стороны и взрывались уже в море.
Командир первого дивизиона Василий Панфилович Фёдоров подвёл итоги первой на флоте дневной атаки вражеского конвоя:
— Лейтенант Лихоманов потопил транспорт водоизмещением четыре тысячи тонн с дистанции четыре кабельтова. Старший лейтенант Шленский торпедами уничтожил сторожевой корабль и ещё «егербот» во встречном бою...
— Какие усматриваете ошибки? — спросил новый командир бригады, капитан первого ранга А.В.Кузьмин.
— Повторяю: потоплены транспорт, эС-Ка-эР и эС-Ка, — сдержанно настаивал Фёдоров, именуя сторожевик и «егербот» сокращённо: СКР, СКА. — А если говорить об ошибках, то на обратный путь для нас не вызвали воздушного прикрытия.
— Разберёмся, — остро взглянул Кузьмин.
Всё шло заведённым порядком: вычертили кальки маневрирования, составили боевое донесение, поздравили с победой, заполнили и подписали наградные листы. Затем собрались у домика санитарной части: кто на перевязку, а все остальные на похороны.
Старший краснофлотец Леонид Трунов будто спал. Ивана Ярошенко так и тянуло тряхнуть его за плечо: «Чего дрыхнешь? Вставай! Отдохнём после войны!»
Писарь из штабной канцелярии отложил отпускной билет Лёни в город Новосибирск, полностью оформленный — с подписью и печатями, — и заполнил бланк извещения о гибели смертью храбрых. А ведь Лёню Трунова ждала на побывку мать. Оленька готовилась к свадьбе. Иван Ярошенко смотрел на мёртвого друга, вспоминая вчерашний шутливый разговор, и вдруг его пронзила мысль о том, что никогда у Леонида с Оленькой не будет детей. Значит, они тоже как бы убиты. Погибли, ещё не родившись. Старший краснофлотец Трунов сложил голову в жестоком бою. Это ещё можно понять. А будущих детей его и внуков... Их-то за что?
Пулемётчику Степану Тучину было трудно представить, как осколок снаряда достал радиста, внизу достал, в каюте катера, а не на палубе. Осколок пробил борт, потом эбонит левого наушника и вошёл в голову Трунова, не оставив кровоподтёка. Смертельное ранение, а такое крохотное — три миллиметра. Носил бы Трунов стальную каску, и мог остаться в живых.
Но как совместить каску с радионаушниками? И мотористы обходились без касок на своих постах. Знали, что дерево не броня, что, кроме скорости и маневра, нет у них другой защиты. Но борта торпедного катера красили такой же масляной краской серого, шарового, цвета, как и любую сталь. Бортовая обшивка катера пока цела, выглядела очень надёжно...
Дорога с кладбища в Салме круто идёт под гору. Степан Тучин прыгал по ней с костылём. Перебинтованные мотористы кое-как его поддерживали. Кто охал, кто выражался, кто понуро молчал. Андрей Малякшин вспомнил Утёсова. Зачем ему петь ерунду: «Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет...»? Так не бывает! Откуда Утёсов взял?
— Ну а в бою? — возразил Николай Рязанов.
— В бою — другое дело, — рассуждал Андрей отсыревшим басом. — Там не до того... Там надо работать...
Усенко Николай Витальевич
Героическая и ужасающая история есть за плечами каждого юнги. Хотя обычно выделяют юнг знаменитых: Народного артиста СССР Бориса Штоколова, лауреата Государственной премии Валентина Пикуля (его книга "Мальчики с бантиками" как раз о школе юнг) , писателя В.Гузанова, артиста В. Леонова, адмиралов-подводников В.К. Коробова, Н.В. Усенко. -
Усенко Николай Витальевич – заместитель командира гвардейской атомной подводной лодки (АПЛ) «К-133» по политической части Краснознамённого Северного флота, гвардии капитан 2 ранга.
Родился 16 декабря 1927 года в Севастополе (с 1965 года – город-герой) в семье служащего. Русский. Окончил 10 классов. В 1942-43 годах в блокадном Ленинграде работал в тресте «Ленгороформление» для нужд фронта.
В Военно-Морском Флоте с мая 1943 года. Участник Великой Отечественной войны. В составе экипажа надводного учебного корабля "Комсомолец" участвовал в боевых действиях на Балтике, машинист, боцман, заведующий библиотекой, секретарь комсомольской организации (с мая 1943 года по июнь 1948 года). Член ВКП(б)/КПСС с 1947 года.
В 1951 году окончил Военно-морское политическое училище, и начал офицерскую службу на торпедных катерах Северного флота.
Успешно окончив в 1959 году Военно-политическую академию имени В.И. Ленина, Н.В. Усенко возвращается на Северный флот, и в 1966 году становится участником кругосветного группового похода атомных подводных лодок.
Задание выполнено! Картина художника Николая Денисова, 1967 год. -
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
