На ходу, да ещё при качке, чтобы не заливала забортная вода, люки задраивались. По этой причине обстановка в жилом помещении создавалась менее комфортная и не способствовала благоприятному испытанию качкой. Поэтому всегда хотелось выбежать на верхнюю палубу, чтобы освободиться от предательской тошноты и хлебнуть свежего воздуха.
Между грот-мачтой и бизанью ближе к юту находилась надстройка, большую часть которой занимала ходовая рубка и над ней ходовой мостик, с которого практически велось управление шхуной. В этой же надстройке размещались камбуз и каюты для штатного личного состава, которого было около 10-12 человек вместе с прикомандированными для обеспечения нашей практики.
Выполнение обязанностей рабочих по камбузу. (Из фотоархива нахимовца Артура Кондакова).
Приём пищи у нас происходил в кубриках, куда дежурный бачковой приносил еду с камбуза на свою группу из шести человек условно называемой «бачком», затем мыл посуду и убирал со стола. Умывальник и гальюн для нас, практикантов, был специально оборудован на границе полубака и шкафута в двух небольших надстройках по правому и левому бортам, что не портило общий внешний вид парусника.
Оказавшись на судне во время практики, нам, ранее изучившим устройство шхуны, было значительно легче ориентироваться во всяких разных брамсах, топенантах, кливерах, стакселях, «медвежьих лапках» и, быстро освоившись, мы, расписанные с конкретными обязанностями по своим мачтам, участвовали практически во всех корабельных работах, авралах, в том числе и при постановке и уборке парусов.
Даже ежедневная так называемая «мокрая приборка», к которой с особым рвением относилась боцманская команда, делая нам строгие замечания, когда требовалось не один раз пройтись торцом с песочком по деревянной палубе, чтобы была белее белого, не казалась большой трудностью.
Большая приборка («аврал») на шхуне «Нахимовец». (Из фотоархива нахимовца Артура Кондакова).
Раздетые по погоде в соответствии с объявленной формой одежды по кораблю до пояса и босиком, в бескозырках или белых чехлах на голове (на верхней палубе без головного убора находиться нельзя, хоть в гальюн бежишь одевай бескозырку), мы драили, драили, драили эту палубу, чистили и протирали все горизонтальные и вертикальные поверхности и надстройки, а наиболее крепким и ловким, при соблюдении чёткой страховки, доверяли щётками мыть борта, опуская в беседках с внешней стороны почти до самой воды. На завершающем этапе приборки слышалась странная на первых порах команда: «Медь драить, резину забелить!», к которой вскоре привыкли, и каждый знал, что все имеющиеся на шхуне в разных местах и в большом количестве не медные, как в старом парусном флоте, а латунные детали, также не оказывающие отрицательного воздействия на магнитную стрелку корабельного компаса, должны блестеть, например, барашки на иллюминаторах и крышках люков или поручни на трапах. Резиновые уплотнители на переборках, люках, иллюминаторах требовалось промазать меловым раствором, чтобы не пересыхали, не образовывали трещины, не теряли своей эластичности и способности к герметизации от проникновения забортной и дождевой воды внутрь помещений.
Отведённое расписанием время на приборку заканчивалось. Обильно промытая под мощнейшим напором из пожарного брандспойта, а затем очищенная от лишней воды тяжелейшими швабрами и высушенная скребками-резинками, палуба постепенно просыхала и сверкала первозданной белизной, от которой под жаркими лучами солнца исходил восхитительный, свежий сосновый запах. Разве результаты такой приборки не будут радовать? Ну а если немного и устанешь, так такая усталость не казалась в тягость!
На нашей шхуне, как и положено, для каждого военно-морского корабля при стоянке на швартовах у стенки или на якоре, на рейде, ежедневно каждое утро в 8.00 при построении всего личного состава поднимался военно-морской флаг, обозначающий принадлежность, правда, не к боевым кораблям, а к судам вспомогательного флота, но от этого существующий ритуал не был менее торжественным и значительным. Вечером с заходом солнца флаг опускался.
Чаще всего нашей шхуне отводили место для швартовки где-нибудь на задворках торгового порта, в акваторию которого ежедневно по канализационной системе в изобилии стекались из ближайших городских районов и в огромном количестве скапливались разнообразные отходы человеческой жизнедеятельности. Рядом с нами привычно швартовались буксиры, плавкраны, землечерпалки, нефте и мусоросборщики, другие вспомогательные и маломерные суда и катера, но от такого слабо привлекательного места стоянки и не всегда дружелюбного соседства, тем не менее, гордость за свой парусник у нас не уменьшалась.
Хорошо помню самый первый выход в море на шхуне и полученные весьма поучительные впечатления. Нам заблаговременно объявили, что в предстоящем учебно-тренировочном походе мы совершим трёхдневное плавание в пределах Рижского залива, пройдя вдоль восточного берега, пересечём залив, где у маленького островка Рухну, что в самом его центре, станем на якорь, затем вдоль западного берега залива возвратимся в Даугаву. Предусматривалась постановка парусов, движение различными галсами, маневрирование шхуны при проведении поворотов.
Наконец наступил момент, когда шхуна «Нахимовец» с нами, восьмиклассниками, на борту вышла в Рижский залив. Сам начальник училища капитан 1 ранга К.А.Безпальчев возглавил нашу непродолжительную экспедицию, видимо, захотел убедиться как мы, новички в этом морском деле, перенесём первое плавание.
Капитан 1 ранга К.А.Безпальчев и команда УПС "Нахимовец" ("Лавена").
Совершенно понятно, что основная нагрузка и обеспечение всей работы отводилась штатному личному составу шхуны: боцманской команде, матросам-мотористам, которыми умело руководил командир парусника П.Е.Игнатьев. Нам же отводилась вспомогательная роль, но, как я понимаю, мы должны были прочувствовать всю новизну и прелесть настоящего морского плавания. По общекорабельной команде: «Все наверх! Ставить паруса!» мы выбегали из кубриков на палубу и выстраивались в соответствии с расписанием у своих мачт по правому и левому борту для выполнения последующих команд. Что и говорить, при первой постановке парусов мы, пытаясь приобщиться к важному и ответственному делу, в сущности, только мешали штатным матросам быстро и чётко выполнять команды, подаваемые командиром шхуны с ходового мостика.
Вот оно настоящее море, уже не видно берегов, а шхуна, наполнив паруса ровным норд-вестом, слегка накренившись на правый борт, режет форштевнем ещё небольшие набегающие волны. Проходит некоторое время. Прекращает работать дизель. Идём только под парусами. Подвахтенным разрешается от мест отойти. Однако не все спускаются в кубрик, большинство остаются на палубе, наблюдая за морем и окружающей обстановкой. Шхуна становится более чувствительна к порывав ветра и набегавшим волнам, в такт которым начинает ритмично раскачиваться, то поднимаясь, то опускаясь. Вспоминается «по теории», что такая качка называется «килевой».
Наступает время обеда, но что-то пропал аппетит. Замечаю, что не я один отказываюсь от первого рыбного супа, да и второе макароны по-флотски остаются почти не тронутыми, вот компот, пожалуй, выпью. Однако некоторые мои товарищи по «бачку» радуются, что сегодня им повезло, и уплетают всё полностью и даже не возражают от добавки. Да ещё говорят, что на юте стоит открытая бочка с необыкновенно вкусной, жирной селёдкой какого-то особенного пряного посола, бери, сколько хочешь. Счастливчики!
Но мне почему-то не до их радости. Какое-то странное состояние. С каждым взлётом и падением шхуны, непрерывно продолжающееся вот уже несколько часов, ощущаю лёгкое головокружение. Наверное, надо полежать, и я забираюсь к себе на третий ярус. Койка моя расположена вдоль борта, за которым слышно как бурлит, кипит, утихает, а затем снова шипит и бьётся в обшивку не успокаивающаяся волна.
Пытаюсь проанализировать своё необычное состояние, которое испытываю впервые в жизни, вроде ничего особенного: ничего не болит, но какая-то вялость по всему телу, и не хочется ничем заниматься, даже нет желания спуститься с койки и забить «козла» или подняться на палубу, чтобы полюбоваться стремительным бегом по волнам нашей шхуны. Забываюсь в полудремоте, ощущая вместе со шхуной лёгкие подъёмы и падения, небольшие покачивания вправо и влево. Прошло, как мне показалось, значительное время, в течение которого отдавались по корабельной связи очередные команды, слышался звук посуды значит, по распорядку дня происходил приём пищи.
Самочувствие моё не очень бодрое. Голову не могу поднять от подушки, и, слава Богу, никто меня не тревожит, наверное, входя в моё не стандартное состояние. Но что это? Вдруг какая-то неведомая внутренняя сила заставляет меня спрыгнуть с третьего яруса и бежать в гальюн. Второпях отдраиваю изнутри входной люк в кубрик, с нетерпением поднимаю его тяжёлую крышку, выбираюсь на палубу и, еле сдерживая предательски подступающую тошноту, стремглав бросаюсь в гальюн.
Вот она спасительная минута! Ура! Стало значительно легче! Жизнь продолжается! Осматриваюсь и по косвенным признакам замечаю, что здесь уже кто-то побывал до меня, испытывая подобные мучительные ощущения.
На палубе свежо. По всему небу низкая облачность, идёт мелкий дождь. Ветер несколько посвежел, но далеко не штормовой. Волны в барашках. Пасмурно. На ходовом мостике в неподвижной и напряжённой позе начальник училища капитан 1 ранга К.А.Безпальчев в лихо заломленной на голове зюйд-вестке с широкими полями, непромокаемом реглане на плечах и большим морским биноклем, висящем на груди, который он изредка подносит к своим глазам, вглядываясь в бескрайние серые волны Рижского залива.
Шхуна, накренившись на левый борт, красиво идёт под полными парусами крутым бейдевиндом правого галса. Значит, пока я маялся в кубрике на своём третьем ярусе, мы совершили очередной поворот и, теперь удаляясь от восточного берега залива, держим курс в его центральную часть ближе к острову Рухну.
Палуба мокрая, потемнела от дождя и брызг, залетающих от разбивающихся о борт шхуны волн. Вдоль борта протянуты дополнительные леера, чтобы, удерживаясь за них, не поскользнуться и при сильной качке не выпасть за борт. Кроме нескольких вахтенных матросов в плащах, свободных наблюдателей на верхней палубе нет: все попрятались от дождя и брызг в кубрики. На полубак, который то медленно вскарабкивается на встречную волну, то вдруг стремительно падает вниз, подниматься сейчас, на мой взгляд, не безопасно, чтобы полностью не промокнуть от захлёстывающей забортной воды. Постояв некоторое время на ритмично раскачивающейся палубе, и хватанув свежего морского воздуха, ныряю в душный, полутёмный кубрик и снова забираюсь на свой третий ярус.
Плавание продолжается. Прошло определённое время, но вместо желаемой адаптации к новым условиям моё самочувствие вместо привыкания ещё более усугубилось и мне порой казалось, что я теряю способность ориентирования во времени и пространстве. Более того, через какие-то промежутки времени я неоднократно выбирался наверх, уже не успевая добежать до гальюна, повисал на фальшборте, пытаясь освободиться от того, что ещё сохранилось в пустом желудке, а там кроме горькой слизи, смешанной с желчью, уже ничего не было.
Осмотрелся, вокруг всё те же ненавистные волны, всё также мрачно, серо, уныло, беспросветно. Уже ничего не радует. Когда же станем на якорь? Может, будет полегче? Сколько времени прошло? Не могу сообразить: поздний вечер, средина ночи или раннее утро?
Но что это такое? Нет, это не видение в моём помутневшем от непрерывной качки сознании. Удивлён до крайности тому, что на ходовом мостике по-прежнему также неприступно, спокойно, твёрдо и уверенно на фоне светлеющего неба, как и несколько часов тому назад, просматривается фигура в зюйдвестке и реглане. Вот это здорово! Вот пример для подражания!
С усилием воли делаю попытки настроить своё сознание на то, что надо взять себя в руки, сконцентрироваться, собраться и противостоять наступившей всемогущей слабости! Но не могу, нет никаких сил. Снова спускаюсь в кубрик, в изнеможении вскарабкиваюсь на свой спасительный третий ярус и проваливаюсь в какую-то нереальность.
Но вскоре свершилось настоящее чудо. Я очнулся от забытья, услышав по корабельной трансляции песню в исполнении, как мне тогда показалось, прекрасного, необыкновенно нежного, чистого, восхитительного женского голоса. Спрыгнув со своей койки, я прильнул к динамику, вслушиваясь в милую, восхитительную, ласковую мелодию. Мне хотелось запомнить эту песню, так же как и имя исполнительницы, возвратившей, как мне казалось, к реальной жизни. Но мои попытки оказались тщетны. Этой божественной музыки я больше никогда не слышал и не знаю, кто исполнитель. Если когда-либо и звучала эта песня, то уже не производила на меня такого потрясающего впечатления. Так это и осталось для меня неразгаданной тайной до сего времени.
Ребята, сидевшие за столом и забивавшие «козла», совершенно безразлично отреагировали на мои настойчивые вопросы. Наконец я, что называется, пришёл в себя и сообразил, что наступил новый день, а мы стоим на якоре, что жизнь прекрасна и удивительна! Я поднялся на палубу. Солнце было уже почти в зените. Погода была замечательная. Полный штиль. О прошедшем, кажется, тогда никто в деталях не говорил и никого не упрекал в слабости и тем более не подсмеивался и не подшучивал. Вероятней всего, что каждый сам для себя сделал первый, самый верный и нужный вывод: море слабых духом не терпит. Конечно, так или иначе, разговоры на эту тему у нас были. Например, вспоминали одноглазого адмирала Нельсона, который, якобы, в течение своей морской карьеры был подвержен укачиванию. Я решил, что надо тренировать свой так называемый вестибулярный аппарат, отвечающий за регуляцию положения человеческого тела в пространстве.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам нахимовских училищ. 65-летнему юбилею образования Нахимовского училища, 60-летию первых выпусков Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ посвящается.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
