- Лейтенант! Как только разгрузишь, позвонишь мне, - сказал мой командир Плужник, - я отправлю за вами машину.
- А как с питанием, брать сухой паек? – спросил я.
- Не надо, вас там, на сухогрузе покормят! – уверенно ответил Плужник.
Неприятности начались с того, что сухогруз еще болтался на рейде, и нам пришлось более трех часов ждать, пока он отдаст чалки.
Через час после начала разгрузки наступило обеденное время. Обед для моих матросов предусмотрен, конечно, не был. Всё ведь у нас через это самое. «Нам никто ничего насчет обеда не говори...и...л». Разодрали буханку хлеба на двенадцать человек и запили водой.
Команда судна, сытно отрыгиваясь флотским борщом, завалилась на койки. Адмиральский час – святое на флоте время даже для гражданских моряков. Положения устава Петра Первого и поныне действуют, и обязательны к исполнению. Но без судовых разгрузочных устройств из трюма что-либо выгружать на береговую стенку невозможно.
- Раньше трёх не начнем, - категорично ответила команда на мои призывы к совести.
Я заглянул в трюм. Работы было дня на два- три и к вечеру, с такой организацией судовой службы, мы никак не укладывались. В три часа дня разгрузка продолжилась, а в семь вечера команда дружно пошла на ужин. Разодрали мы еще одну буханку хлеба и запили водичкой. После этого я пошел звонить Плужнику.
- Товарищ командир! – сказал я в трубку – Присылайте машину!
- Что, уже разгрузили?
- Нет, тут еще работать и работать, - ответил я Плужнику.
- Вот и работайте, лейтенант! - прохрипела трубка и упала на том конце на рычажки.
Я попытался объяснить командиру бербазы, что моих подчиненных даже не покормили и они голодные весь день, но Плужник даже не выслушал меня.
- Хрен вам! Хрен вам, а не машину! – вопил он, - Пришлю, как только разгрузите!
Пока я мило беседовал с командиром по телефону, стемнело. Мои двенадцать голодных матросиков ушли самостоятельно, пешком, послав подальше всех начальников. Да я бы и сам на их месте ушел. Доложил об этом командиру.
- Верни матросов! – завизжала трубка голосом Плужника, - Лейтенант, ты будешь наказан, готовься ... к суду чести! До пенсии... лейтенантом ...
Он долго еще ругался и ядовитой слюной..
Минут через десять, не дослушав, я тихонько положил трубку на место. Надо было выбираться из бухты Тихой на Улисс. В какой он стороне я не представлял, потому, что еще плохо знал Владивосток и его окрестности. Расспросил дорогу у боцмана сухогруза. Тот махнул рукой куда-то в ночь.
- Иди по этой тропе метров двести, там дорога через лес, по ней выйдешь через пять километров к Улиссу.
Я пошел по тропе, но никакой дороги не нашел. Бухта Тихая во Владивостоке известна еще под названием «Гнилой угол». Вот и теперь начал накрапывать мелкий противный дождь. Теперь, когда луна скрылась за тучами, видимость уменьшилась до нуля. Тропа, вначале довольно широкая, стала постепенно сужаться и завиляла по кустам.
Наконец, в конце тропинки, я наткнулся на какое-то бетонное изваяние. Зажег спичку. Передо мной стоял крест. Приглядевшись, я увидел множество могил с крестами, пирамидками и другой похоронной атрибутикой. Я не трус, но ситуация довольно-таки жуткая. Стою неизвестно где, куда идти не знаю, непроглядная ночь, дождь, кладбище. Тогда я решил вернуться назад, на причал, где так уютно покачивался неразгруженный нами пароходик.
Не тут-то было. Меня окружили Они цеплялись за мой суконный китель, брюки, а флотскую фуражку я снял и нес в руке, чтобы не потерять в темноте. Я шел, уже просто напролом, по могилам, надеясь все же выйти на дорогу.
В полной тишине вместе с хрустом мокрых веток, шелестом траурных венков под моими ногами, ясно слышались позади чьи-то шаги. Когда я останавливался, то сзади тоже останавливались. На всякий случай я выломал из старой могильной оградки ржавую трубу. Оружие не ахти какое, но я осмелел.
- Иди сюда, чего ты там прячешься, - крикнул я в темноту.
Никто не ответил, но стоило мне начать движение, как шаги возобновлялись. Кто-то преследовал меня, и это было не животное, звук шагов был явно человеческий. «А может мертвец?», подумал я. Мокрые от дождя волосы потихоньку стали сами собой шевелиться на голове. Никогда не верил, что такое бывает, а тут сам испытал.
Я понял, где нахожусь. Огромное могильное пространство, в самый центр которого я попал, называлось Морским кладбищем Владивостока. Здесь хоронили людей почти сто лет и лишь недавно обустроили новое кладбище за городом. Здесь лежали тысячи моряков и солдат, погибших в русско-японскую и гражданскую войны. Я читал также, что где-то здесь хоронили умерших от холеры. У кладбища были поэтому разные названия. Оно называлось в своё время и «Солдатским» и «Холерным»...
- Мужик, иди сюда, - сказал я, снова остановившись. Мне опротивело его тихое преследование. Он молча стоял в темноте и прерывисто дышал. Тогда я сжал в руке трубу и двинулся к нему. Будь что будет! Я шел к нему, протискиваясь между узких межмогильных проходов, проваливаясь в ямы с водой, весь такой решительный и суровый. Никого и нигде не было.
Это потом уже мне сказали, что в экстремальных ситуациях у человека могут возникать слуховые галлюцинации. И шаги, и дыхание были моими, но мною они воспринимались, как чужие.
Наконец, я сообразил, что надо подняться, как можно выше на эту могильную сопку и оттуда осмотреть окрестности. Наверх я продирался через кладбище еще часа три, но был вознаграждён. Как на ладони передо мной лежала бухта Большой Улисс и поселок с одноименным названием и звали меня такими ласковыми, такими добрыми огоньками кораблей у пирсов и домов на берегу.
***
... Большой Улисс, двухэтажный деревянный, бедный и неустроенный поселок моей молодости. Мы там жили, безмятежно шутили и смеялись, закалялись в невзгодах, растили своих детей.
Там прошла моя лейтенантская юность, оттуда начался для меня Российский Флот. А поселок Большой Улисс и сейчас стоит. Его латаным-перелатанным деревянным домам уже больше семидесяти лет. Наверно, в наших «секциях» живут новые племена молодых лейтенантов и мичманов и борются за выживаемость. На флоте говорят – «борьба за живучесть». Жизнь продолжается.
Может быть я когда-нибудь с тобой встречусь, Большой Улисс?
