Должность старпома – особенная. Недаром Корабельный устав сопровождает её характеристику словами «...несовместима с частыми отлучками с корабля». Выступая главным организатором повседневной и боевой службы экипажа, старпом должен в тонкостях знать буквально всё и вся на корабле. Вряд ли я в двадцатичетырёхлетнем возрасте соответствовал всем требованиям, которые предъявляет такая должность и вдобавок на корабле, где перед этим всё «сползало вниз» достаточно длительное время: я имею в виду уже не раз упомянутый переход Северным морским путём и адаптацию к службе на Дальнем Востоке. Но условия морской службы не допускают рассуждений на темы «возможного» и «невозможного»: назначили тебя, и принимайся за дело.
Командир «С-79» капитан-лейтенант Владимир Владимирович Перегудов был из числа пришедших с Севера и получил своё назначение немногим раньше меня.
Отец его был известным у нас же служил второй Перегудов – он был в семье приёмным сыном. С такой родословной братьям нужно было «держать марку», что они и делали, став оба впоследствии адмиралами. Но в 1956 году до этого было ещё далеко. Владимир Владимирович был спокойный и рассудительный человек, но всех трудностей и нюансов тихоокеанской службы он поначалу явно не оценил.
На новом моем корабле не чувствовалось той слаженной атмосферы экипажа подводников, которую в короткий срок удалось создать на «С-145». Очень может быть, что дело здесь зависело не только от способностей командиров, различий и в других привходящих обстоятельствах службы хватает на каждом корабле, но разницу я заметил сразу. Например, помощник командира, выпущенный на несколько месяцев раньше меня из Тихоокеанского училища, никак не мог смириться с приходом старпома «со стороны» и тратил время то на пустые обиды, то на объяснения в любви, и то, и другое мне было мало приятно. С другими офицерами никаких проблем у меня не возникало, в том числе и с моим однокашником по училищу Саней Гаврильченко, он был штурманом.
Но мне и в голову не приходило чего-то «передавать» ему из моего тихоокеанского опыта, и, как оказалось впоследствии, – совершенно зря. Впрочем, если предположить наше совместное желание к такой «передаче», не совсем ясно, оказался бы я способен к этому делу. Взявшись укреплять порядок, мне сразу пришлось столкнуться с неприятием многими гонористыми моряками «тихоокеанца». Становилось всё более понятным, что я недооцениваю инерции сложившихся на корабле не совсем правильных традиций.
Вскоре к нам назначили замполита в звании лейтенанта – Сашу Нестерова, его переучили из авиационных механиков, и он по делу помогал командиру в работе с экипажем.
Но замполит не имел опыта подводной службы, и поэтому помощь его не могла затрагивать вопросов морской подготовки экипажа. А, как я сейчас понимаю, дело было именно в профессиональном становлении всех специалистов корабля: у большинства из них стаж был достаточен, должности и воинские звания – тоже, но до требуемого совершенства знаний и навыков было ещё далеко. В такой обстановке мне находиться до этого не приходилось, и, надо сознаться, я не сразу понял почему мне не совсем «хорошо» на новом месте службы. Всё вроде было как всегда: и люди, и техника похожи на ту же «С-145», но...
Прошло время зимнего рейдового сбора, мы сдали первые две или три задачи курса боевой подготовки и после майских праздников должны были начать торпедные стрельбы. И вот, 8 мая 1956 года произошло, пожалуй, самое неприятное морское происшествие за всё время моей службы – наша лодка села на мель, и не где-нибудь, а на самом видном месте при входе в главную базу.
В преддверии Дня Победы мы возвращались в надводном положении из полигона в Уссурийском заливе в Улисс. Как часто бывает у берегов Приморья в это время, стоял туман. Но наша лодка была оснащена радиолокатором, его «тарелка» вращалась на выдвинутом основании. Казалось, что с этим прибором никаких проблем при движении в тумане не должно возникнуть, ведь это не «малыш», имеющий допотопное оборудование. Как это там говорится в популярном фильме: «Хотите – верьте, хотите – нет», но во мне неожиданно стало нарастать нехорошее беспокойство.
1956 год. Двое молодых начальников: Саша Нестеров и я.
Сначала я предложил командиру объявить боевую тревогу. Вообще-то старпом с такими «инициативами» никогда не выступает. Но Владимир Владимирович, не говоря ни слова, объявил тревогу. Мы с командиром уселись на сидения, устроенные на мостике по краям ограждения рубки, но видимости почти не было, и после запросов вниз об обстановке я попросился подойти к экрану локатора и карте. Командир, также без расспросов, согласился (потом он сказал мне, что беспокойство передалось и ему), и я быстро спустился вниз. Ни до локатора, ни до карты дойти мне не довелось. Прямо у трапа находился индикатор работающего эхолота, и показания этого прибора – вспышки неоновой лампочки на круговой шкале – «скакали» у отметок 20 метров и быстро убывали. А когда мы много раз по существу «вслепую» входили на старых лодках в главную базу, всем штурманам было хорошо известно, что глубины менее 19 метров являются критически малыми, и заходить за них недопустимо. Отвратительно визгливым голосом я заорал что есть силы: «Оба самый полный назад!» Моряк, который по боевой тревоге управляет машинными телеграфами в боевой рубке, не привык получать такие команды и замешкался на секунду, но командир тут же повторил приказ, и ручки телеграфа были переведены в нужное положение.
Дизеля остановились, и только электромоторы начали набирать обороты заднего хода, как в носу послышался противный любому моряку скрежет соприкосновения корабля с грунтом. Как раз в это время подул небольшой ветер, и мы увидели в сотне метров знакомый всем который стоит на входе в пролив Босфор Восточный. Большего позора трудно было себе представить! Оказалось, Гаврильченко неграмотно вёл прокладку и принимал остров за стоящее на якоре судно (в этом месте их сроду не бывало).
Мы осмотрелись, никаких повреждений лодки обнаружено не было, она разворачивалась под действием винтов «враздрай», но сходить с мели не желала. Притапливание кормовой группы балластных цистерн тоже не поправило дела: стало ясно, что мы «залезли» на песчаную мель очень прочным обтекателем гидроакустических станций, который торчит снизу в носовой части лодки.
О ЧП было доложено начальству, и к нам довольно быстро подошёл спасательный буксир.
Вокруг рубки был заведён толстенный пятидесятимиллиметровый конец, и буксир «шутя» стянул нас с мели. В соответствующем настроении мы вернулись на базу.
Наутро начала раскручиваться машина справедливого возмездия. О происшествии в памятный день доложили министру Жукову, и тот отпустил нашему командиру «тройчатку»: его сняли с должности, назначив старпомом на соседнюю лодку, понизили в воинском звании: вместо очень близкого перехода в старшие офицеры он стал старшим лейтенантом, и влепили «строгача» по партийной линии. Примерно так же командующий флотом поступил с Гаврильченко: его разжаловали до лейтенанта и назначили командиром рулевой группы.
В этом месте сочинения самое время вспомнить о роли семейных традиций у военных людей. Сашин отец – капитан 1 ранга, узнав о промахе сына, специально по этому случаю приехал в далёкий Владивосток, но не для того, чтобы чего-то выпрашивать или «устраивать» в интересах сына, а просто поддержать его в трудную минуту. Вот бы последовать этому примеру современным «блатмейстерам»...
Меня не наказывали, но в это время подошло время вступать из кандидатов в члены партии, и я попросил отсрочку (потом я расскажу об этом подробнее). К нам назначили нового командира – капитан-лейтенанта Юрия Владимировича Шумилова. С ним мы должны были срочно повторить все задачи курса боевой подготовки.
Ещё до прихода к нам нового командира, дивизию посетил главнокомандующий ВМФ С.Г.Горшков. Увидев строй нашего экипажа с моей фигурой во главе, он спросил, кто такие. Услышав объяснения, флотоводец изрёк: «А, это те!» и тем самым произвёл заключительный плевок в наш адрес. Нужно было «отмываться».
Делается это на флоте тоже просто: нас начали «денно и нощно» гонять в море, чтобы наверстать упущенное, и морская вода, омывающая лодку со всех сторон, постепенно удаляла с нас казалось бы не отмываемые позорные пятна. В ходе этого процесса, заодно с остальными моряками, и я проходил «проверку на прочность».
Выходили мы постоянно с кем-нибудь из командования бригады, и роль проверяющего чаще всего выполнял замкомбрига по подготовке командиров Новиченко.
Это был довольно «жёсткий» человек из числа солдат Великой Отечественной, выучившийся впоследствии на моряка.
Меня он явно недолюбливал и постоянно «терзал» разными «вводными», то есть неожиданными вопросами и постановками задач из области личной подготовки и организации службы экипажа. У меня хватало выдержки (запасов этого материала мне отпущено природой явно недостаточно) и чувства юмора, чтобы постоянно «отражать нападения» сердитого мужика. Особенно я радовался, когда проверяющий сам «садился в лужу», что иной раз случалось при экзаменовках по штурманской части, устройству корабля и его радиотехнического оборудования. Потом замкомбрига сам собой отстал от меня, уж не знаю по каким причинам.
Вся описываемая вакханалия со стахановским прохождением задач курса боевой подготовки проходила в разгар прекрасного лета, и поэтому интенсивные были совсем необременительными. Тем не менее, мне хочется рассказать, как один из них чуть не окончился бедой, а заодно, – порассуждать на тему человеческой решительности и устойчивости (в литературе крайние степени этих свойств именуются героизмом и трусостью).
Мы долго и нудно отрабатывали манёвр срочного погружения, на его выполнение отводится очень мало времени.
С ходу «загнать» лодку на глубину не так-то просто: нужно остановить дизели, загерметизировать связанные с их работой отверстия и прочный корпус в целом, заполнить главный балласт и выполнить множество других операций. Естественно, для быстрого погружения на мостике не должно быть лишних людей. В перерывах между ответственными упражнениями экипаж стоял по боевой тревоге, на мостике находились только проверяющий и наш командир с сигнальщиком. В это время старшим в центральном отсеке является старпом, он же следит за выходом наверх через рубочные люки. Однажды, пока командиры перекуривали, ко мне тихонько обратился командир торпедной группы с просьбой выйти наверх, у него схватило живот. Хотя это и является азбукой нашего дела, когда я выпускал пострадавшего наверх, то напомнил ему о необходимости повторного разрешения от командира.
В это время мне приказали пройти во второй отсек к радистам.
Оставив за себя помощника, я отправился выполнять поручение, которое заняло минут пятнадцать до нового погружения. Как обычно, хлопнул верхний рубочный люк, заревели сигналы и в центральном посту пошла суета с приёмом балласта.
Один из приводов не сработал, послышались команды на повышенных тонах. И вдруг я увидел, как кремальера закрытого верхнего рубочного люка повернулась, люк открылся и на фоне голубого неба (в данной ситуации эта картина могла вызывать только ужас) показалась буквально зелёная физиономия упомянутого выше лейтенанта. У меня хватило ума не заорать, я жестом велел «зас...» спуститься вниз и таким же способом – рулевому Старостину задраить люк. Ошалевший моряк (он перед этим боролся с «самооткрыванием» люка) мгновенно всё понял и восстановил герметичность корабля. Это сейчас я так долго описываю происшествие, а в жизни оно заняло пару-тройку секунд. Лейтенанта я пропихнул во второй отсек, а Старостину знаком велел помалкивать. Поздно вечером, принеся командиру для утверждения план на следующий день, я доложил, что во время задержки с погружением мы были «на волосок» от серьёзного происшествия. Ведь начни лодка погружаться с открытым люком, из-за одного перепуганного человека при тогдашнем уровне подготовки экипажа неизвестно, чем бы всё кончилось.
Через некоторое время тот же лейтенант ещё раз продемонстрировал свои волевые качества. В седьмом отсеке, которым он командовал, расположен резервный бак системы гидравлического управления механизмами, где содержится примерно пятьдесят литров веретённого масла для компенсации убыли при работе приводов. Обычно этот бак свободно вентилируется, но кто-то по ошибке перекрыл краник, давление в баке поднялось, непрочную конструкцию порвало, и масло сквозь щели стало брызгами поступать в отсек. Масляные брызги – это не тугие струи забортной воды под давлением. Никакими неприятностями, кроме бытовых, они не грозят. Но наш герой бросил подчинённых разбираться с поломкой и удрал в шестой отсек, где его кителю уже ничего не угрожало. Впрочем, это не совсем верно: «пятно» осталось. Может быть, сейчас и не стоило вспоминать о неприглядных эпизодах прошлого, но, как говорится, из песни и поганого слова не выкинешь.
В.В.Перегудов в домашней обстановке (снимок сделан уже после посадки на мель).
Надо сказать, что такое поведение было в редкость, чаще мне приходилось наблюдать моряков, мгновенно реагирующих на неприятные ситуации и бросающихся их устранять, не считаясь ни с чем.
Например, запомнилось, как во время одной из швартовок мы обнаружили на пирсе замыкание зарядных концов, находящихся под ошибочно поданным напряжением. В месте замыкания даже брызгало расплавленным оловом. Из состава швартовых команд первым прыгнул на пирс наш моторист Логунов и ловко (а также, – грамотно) растащил злополучные концы. Не мне об этом судить, но подумалось, что такие ребята и становятся героями в соответствующих обстоятельствах.
Постепенно дела наши вошли в нормальную колею, история с посадкой на мель начала забываться, даже Владимир Владимирович на соседней лодке (ею командовал уже упомянутый К.Д.Подольский) с юмором вспоминал детали происшествия. Стенал только помощник этого корабля, жалуясь всем, что у него теперь два командира и двойная нагрузка: за себя и за отсутствующего старпома.
Летом нас поставили в док. Как раз в это время ко мне приехала на побывку жена. Телеграмма о её приезде, конечно, не была доставлена вовремя, и подруга моя пешком вынуждена была изучать географию пыльных Владивостокских окраин. К счастью, как раз во время её пешего перехода мне с ребятами удалось «поймать» такси для переезда из дока в бригаду. Я увидел знакомое жёлтое платье с «горошинами» и начал на ходу выскакивать из машины. Такси было аварийно остановлено, один из друзей уступил моей подруге место, и началась наша кратковременная семейная жизнь. Мой приятель Лёша Тепляков одолжил нам на время своё жилище, я метался между доком и мысом Чуркина, где мы квартировали. Уж не знаю, удивлялась ли жена моему образу жизни. Впрочем, времени на это было отпущено немного: отпуск у студентов короткий.
Я всё забываю упомянуть, что параллельно с нашей офицерской жизнью назначений, звёздочек на погонах и нашивок на рукавах шла не менее сложная жизнь «простых» моряков, которых на пять лет отрывали от привычной среды для выполнения воинского долга.
В этой жизни тоже были воинские звания и нашивки на погонах, экзамены на «классность» (таким образом фиксировался уровень специальной подготовки), разные поощрения и взыскания, перемещения по службе и отпуска. Но принципиальное отличие моряков срочной службы состояло в том, что все перипетии службы для них были временным делом, и соответственно воспринимались на фоне совершенно иных представлений и ценностей привычной жизни, которая осталась где-то далеко от наших кораблей. Забывать об этом не следовало никогда: при столкновении этих двух «миров», в которых одновременно жили моряки, могли происходить события, не предусмотренные никакими уставами и законами (типичным примером этого может служить заведомо безрезультатная «борьба» с пьянством).
И хотя наши подводники представляли собой отборную часть призываемых на военную службу, разного рода проблем, в конечном счёте, – связанных именно с фундаментальным устройством человеческой личности, и с ними было предостаточно.
Одно из серьёзных происшествий по части «дисциплины» моряков как раз и произошло у нас в описываемое время.
На «С-79» служил мотористом Женя Лекомцев – парень то ли чувашской, то ли удмурдской национальности, родом из глухого приволжского села. Всех таких людей бюрократическая призывная машина считала русскими и не ограничивала их призыв на подводный флот (по другим национальностям большой страны дело обстояло не так просто). Женя был на редкость старательным парнем и пользовался буквально всеобщей симпатией. Например, даже строгий флагманский механик досрочно принял у Лекомцева экзамены на второй класс, так как официальное время работы комиссии приходилось на период отпуска экзаменуемого.
Правда, в поведении матроса из далёкой сельской местности были свои странности. Например, он, как и все его соплеменники, не знал употребления уважительных форм местоимений. Когда Женя начинал волноваться, от него невозможно было добиться обращения на «Вы». В бригаде торпедных катеров, где мы в это время квартировали, у меня был случай неприятного объяснения по этому поводу с дежурным капитан-лейтенантом. Когда офицер услышал в ответ на своё замечание ответ на «ты», возмущению его не было предела, и мне пришлось выступать в роли дипломата. Сказанное не означает какой-либо ограниченности матроса, просто упомянутая «вторая» его жизнь проходила уж очень далеко от привычных нам понятий общения между людьми. Например, во время очередной проверки нашего экипажа на вопрос политработника о должностях Хрущёва от Лекомцева последовал ответ: «Я точно не знаю, но неплохо пристроился». Согласитесь, что дурак или тупица так ответить не может.
В то время моряки срочной службы призывались на пять лет, и за период службы им были положены два месячных отпуска. К этим отпускам с Дальнего Востока прибавлялось пятнадцать суток на дорогу и, как правило, не более десяти суток за счёт поощрений. Догадываясь о необходимости «разгрузки», начальники в подавляющем большинстве случаев не скупились на такую прибавку. Как я уже упоминал, наш Женя досрочно сдал зачёты на классность, получил желанный значок и убыл в своё Поволжье. Но к назначенному сроку на корабль не прибыл.
Мы с замполитом послали запрос в военкомат и получили ответ, способный повергнуть в ужас любого ценителя драмы и трагедии.
По случаю приезда нашего героя домой произошла безобразная пьянка, в ходе которой Лекомцев застрелил из охотничьего ружья нескольких человек (трое из них были Лекомцевыми и приходились ему родственниками), а потом, осознав, что натворил, покончил с собой с помощью этого же ружья. То, что начальство ругало наших офицеров вместе с флагманским механиком, – ничтожная мелочь по сравнению с трагедией далёких от флота несчастных людей...
После выхода из дока частота выходов в море не уменьшилась. Мы выполняли оставшиеся торпедные стрельбы, участвовали в забытых ныне учениях и делали все другие положенные нам дела. Стало ясно, что из полосы неудач лодка выбралась. Меня даже отпустили в отпуск, не затянув это мероприятие до следующего года. Опять я сманивал жену с лекций в кино, а потом переписывал конспекты: в Москве впервые шёл фестиваль итальянских фильмов, недоступных раньше обычным зрителям. К этому времени простых людей начали пускать в Кремль, и мы впервые посетили историческое место. О существовании не меньших, но более заброшенных крепостей в других русских городах я попросту не знал, любоваться ими довелось много позже.
По возвращении на восток я застал хлопотные приготовления бригады к переводу на новое место базирования. Пирсов в Малом Улиссе для лодок не хватало, и последние полгода мы находились в гостях у катерников в Большом Улиссе. А новую базу нам спешно строили в бухте Конюшкова, которая расположена в заливе Стрелок, на полпути между Владивостоком и Находкой. Сухопутный подъезд к новому месту базирования был только по грунтовой дороге. Как водится, никаких излишних помещений для моряков и их семей тоже не было построено. Но наша страна – это место для героических свершений по планам мудрой партии. 31 декабря в морозную штилевую погоду мы вошли в новую для нас бухту. В пустынной базе с холодными казармами нас ждал военторговский грузовик с мандаринами: кто-то из начальства или интендантов догадывался о существовании новогодних подарков. В каком-то неведомом нам плане была поставлена «галочка» или другая отметка о выполнении очередного пункта.
15 декабря 1962 г. выведена из состава флота, передана ВМС Индонезии (переименована в «Пасопати»(Pasopati). Участвовала в операциях по защите независимости Индонезии и операции «Трикора». В 1994 г. исключена из списков ВМС Индонезии и установлена в качестве на берегу реки Калимас.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
