При нормальном ходе службы морского офицера всё устроено достаточно разумно: несколько раз он убывает с самого Флота на учёбу, чтобы пополнить своё образование и повысить квалификацию. И не секрет, что эти отлучки рассматриваются всеми как законное время некоторого «отдыха» от напряжённой работы. Хотя мне выпало только единожды воспользоваться всеми достоинствами описанной схемы, вспоминаю я об этом с неизменным удовольствием. И, действительно, огорчаться мне в то время было совершенно не от чего.
Начать с отпуска. Совсем рядом в нашей комнате на Усачевке и в Фомино находились дорогие мне люди. Самый маленький из них скоро привык ко мне, правда, не прекращал орать, несмотря на разнообразные увещевания неопытного родителя, на улице меня при этом заваливали советами прохожие. Огорчало только глухое нездоровье Прасковьи Сергеевны. Но долгое несчастье имеет такое же свойство привычки, как и другие жизненные явления. Подруга моя возилась со своим дипломом. Завершающая часть её учёбы не прерывалась в связи с беременностью, один раз она даже сорвалась с какого-то трапа, будучи в интересном положении. Но теперь связанные с этим страхи были позади, и всё внимание семейства было сосредоточено на шумном потомке.
Как и все предыдущие, этот отпуск тоже быстро прошёл. Жена осталась в Москве оканчивать свою эпопею учёбы в Высшем техническом училище, а я отправился в Ленинград опять в привычном качестве «соломенного» холостяка.
Высшие краснознаменные (и так далее...) офицерские классы ВМФ были в некотором роде «флагманом» подобных заведений, расположенных на флотах. И только в их составе были факультеты, готовящие командиров подводных лодок и надводных кораблей. Окончание такого факультета являлось непременным условием командования кораблём, правда, одни это делали загодя, ещё будучи старпомами, а другие учились уже имея опыт командования.
Вот и в нашем наборе я встретил не только «подготов» первого и второго выпуска, но и опытных сослуживцев с Востока, того же Виктора Белышева.
Здание Высших офицерских Классов ВМФ на Большой Охте.
Разумеется, никаких особых «землячеств» по признаку бывшего места службы у нас не формировалось, наоборот, я подружился с многими ребятами, прибывшими с других флотов, и с интересом узнавал у них как шла там подводная служба.
На классах обучались и иностранцы из так называемого «социалистического лагеря», но с ними практически мы не общались: с китайцами вечная дружба уже трещала по всем швам, а европейские собратья по профессии держались отчуждённо, кроме, пожалуй, болгар. Вдобавок, большинство иностранных слушателей училось не на командных факультетах.
Новое для меня учебное заведение имело богатую историю, оно функционировало и до революции, и это чувствовалось во многом, начиная с продуманных учебных программ и оборудования кабинетов и кончая бытом холостых слушателей. Располагались мы по двое в прекрасных по советским меркам чистых комнатах, расположенных прямо в комплексе зданий Классов (на Охте, прямо на берегу Невы).
Хуже было семейным офицерам: они должны были самостоятельно искать себе жильё в переполненном людьми городе. Такое положение было и во всех военных академиях, кроме Академии генерального штаба, где будущим генералам и адмиралам предоставляется небольшая квартира на время учёбы. Поиски временного угла, пожалуй, составляли единственную бытовую трудность во время учёбы на Классах. Здесь я не стану упоминать о естественном сокращении жалования: оно лишалось всех «морских» и «подводных» добавок и, с учётом необходимости питаться за свой счёт, оказывалось несколько меньшим, чем этого хотелось.
Насколько я знаю, ни у кого из нас накоплений не было, все мы жили одним днём.
После четырёхлетнего перерыва в подобных занятиях ходить на лекции и сдавать зачёты было сплошным удовольствием. Я даже расслабился и, «тряхнув стариной», спаял из некондиционных деталей великолепный приёмник. Потом его пришлось отдать моряку из кадровой команды: транзисторы ещё были в редкость, и моё «ламповое» устройство оказалось нетранспортабельным.
Пока в не было жены, я посетил всех своих друзей и знакомых, побывал в училище, встречался и с приезжающими в отпуск тихоокеанцами. Все эти встречи и естественная для периода учёбы атмосфера относительной безответственности создавали впечатление сплошного праздника, а учёба просто была одним из составляющих его – праздника – элементов. Надо заметить, что при таком контрасте выяснилась «цена» постоянного напряжения во время настоящей службы.
Из всего сказанного в мажоре, пожалуй, выпадал только один эпизод моего вступления в партию. Я уже вспоминал, что обычный срок после годичного кандидатского стажа я завершил просьбой о его продлении в связи с посадкой нашего корабля на мель.
А в конце 1957 года этот кандидатский стаж составлял уже два с половиной года: во время интенсивных выходов и лечения в госпитале мне было не до партсобраний. Когда мои кандидатские документы черепашьим ходом попали к политработникам Офицерских классов, дело стало принимать уже неприличный оборот. По легкомыслию я об этом не задумывался. Принимали меня в партию на первом собрании вновь сложившегося коллектива слушателей, и среди них нашлись охотники серьёзно разобраться с партийным разгильдяем. Но я не успел даже огорчиться таким поворотом дела, как множество моих товарищей по службе (все они были старше меня) дружно прекратили попытки начать «разбирательство». Деталей этого собрания и произнесённых на нём слов я не помню, а общую благожелательную атмосферу (она – главная ценность Флота) не забуду никогда. Впрочем, всё это только по форме имело отношение к партии, думается, здесь проявились совсем не марксистские материи.
Мои магнитофонные способности ещё не были полностью утрачены, учебные дела шли нормально, и я начал искать применение образовавшемуся запасу свободного времени.
О самодеятельной возне с устройством для повышения точности шумопеленгования я уже упоминал. Но вскоре меня затянуло и в официальные формы исследовательской работы.
Одной из центральных на подводном факультете, естественно, является кафедра торпедной стрельбы. Начальником её в то время был ветеран Классов и своего рода легендарная личность подводного флота – капитан 1 ранга Леонард Яковлевич Лонцих. Он же был автором официального (конечно же, секретного) учебника и непререкаемым флотским авторитетом в деле выпуска торпед с подводных лодок. Правда, злые языки поговаривали, что на своём, месте службы он находится с лейтенантских времён, но я не берусь оспаривать или подтверждать эти подначки. Лонцих – солидный дядька – перевидал буквально всех советских подводников своего времени и прекрасно разбирался в череде проходящих мимо него поколений.
Как и всякое заведение подобного уровня, Классы получали поручения вышестоящих инстанций на проведение научно-исследовательских работ. По профилю исполнителя, тематика их была связана с наиболее интересными, с моей точки зрения, разработками тактических приёмов использования оружия. К выполнению одной из таких работ и привлёк меня Л.Я.Лонцих.
Л.Я.Лонцих. 1958 год.
Сюжет нашего исследования был прямо заимствован из истории морской войны в Атлантике, когда англичанам и американцам приходилось осуществлять проводку большого числа тихоходных транспортов в обстановке непрерывных атак немецких подводных лодок. Суть поставленного перед нами вопроса сводилась к определению эффективности стрельбы по таким скоплениям кораблей (их в конвое может быть более сотни) появившимися к этому времени дальноходными торпедами. Если такая торпеда и не попадёт в одиночную цель, которая была определена как непосредственный объект атаки, всегда имеется некоторый шанс «попутного» поражения других транспортов или кораблей охранения. С научной точки зрения такая торпедная атака представляет собой сложную совокупность нескольких случайных событий: взаимного положения лодки и множества кораблей конвоя (ясно, что реальное их место в строю всегда отличается от теоретически заданного), элементов маневрирования лодки во время атаки, неточностей в определении параметров движения и мест расположения целей, отклонений торпед от расчётной траектории. Пытаться описывать все эти случайности в виде нагромождения каких-то формул (такое описание называется математической моделью) вряд ли возможно вообще, так как часть перечисленных явлений связана с субъективными решениями того же командира атакующей лодки. Вдобавок, не особенно ясно, что делать с результатом подобного описания, ведь полученные формулы придётся подвергнуть вероятностному анализу, что ещё более усложнит расчеты. Однако в таких ситуациях существует достаточно простой приём анализа, в современной терминологии именуемый методом статистических испытаний (я не помню подобных слов в названии нашей работы). При любых сложностях реального взаимодействия множества объектов, вроде «нашего» конвоя и атакующей лодки, достаточно просто имитировать отдельную атаку, если нам удастся каким-нибудь образом определить конкретные значения всех величин, которые характеризуют места расположения кораблей, параметры хода торпед и так далее. Такой «механизм» известен под названием датчика случайных чисел, им часто пользуются игроки, когда выбрасывают монету («орёл» или «решка»), игральные кости или фишки лото.
Правда, в отличие от броска монеты, когда ситуация с выигрышем проясняется сразу, для имитации одной атаки придётся приложить больше усилий: подобных «выбросов» нужно сделать не один десяток, да ещё провести расчёты их последствий.
Но, в принципе, таким образом можно определить результат одной атаки. Разумеется, делать выводы непосредственно по нему нельзя, они будут похожи на утверждения типа «монета всегда падает «орлом» вниз» после одного единственного подбрасывания. Но, если нам удастся провести подобные имитации достаточно много раз, мы получим более или менее достоверные результаты. В этом месте мне хочется попросить извинений у читателя за слишком длинную вставку с популярным изложением фабулы моего первого исследования. В дальнейшем я попытаюсь не повторять подобных бестактностей.
Но это была моя первая работа!
Дважды употребляя такое нескромное определение, я не имею в виду, что всё было придумано именно Брыскиным. Вовсе нет, и Лонцих, и привлечённый им к этому делу учёный артиллерист капитан 1 ранга Фридман, конечно, в большей степени определяли цели и замысел проведения исследования. Но я, со всей страстью вновь посвящённого, взялся за практическую реализацию этих целей и замыслов (они постоянно корректировались по ходу дела) и уже очень скоро просто не мыслил себя без вычерчивания бумажных «атак».
Вообще-то, исследования с применением метода статистических испытаний органически так и «просятся» для проведения на электронных вычислительных машинах. Где-то в Ленинграде в то время работала ЭВМ типа «Стрела», и Фридман поговаривал о необходимости её применения в нашем исследовании.
Но дальше разговоров дело не пошло, при тогдашней секретности нам бы просто не позволили вынести бумаги с расчётами из помещения Классов. Таким образом, начало моей карьеры составителя программ для ЭВМ было отложено ещё на шесть лет. А пока я взялся с помощью знакомых мне штурманских инструментов и мешка с «бочоночками» от лото за бесчисленные атаки воображаемых конвоев. Для этого Лонцих выговорил мне право не посещать лекции и организовал отдельное помещение, где и была разложена на столах вся эта «Атлантика». Работать можно было только при открытой секретной части, с девяти утра и до девяти вечера.
Я и работал. Кроме этого, мне приходилось урывками переписывать конспекты лекций, чтобы не загубить главного дела, ради которого меня направили на Классы.
Со стороны вычерчивание сотен схем торпедных атак может показаться не особенно интеллектуальным занятием. Но и в такой рутинной работе есть возможность наглядно рассмотреть причудливые взаимосвязи между случайным месторасположением лодки в момент обнаружения конвоя и всеми последующими возможностями её боевого маневра. Наблюдения такого рода захватывали меня настолько, что случались даже пропуски обеденного времени (образцовая столовая Классов работала по жёсткому расписанию). Мои товарищи по учёбе, конечно, знали о происходящей исследовательской эпопее и всячески подбадривали меня.
Больше того, как и в училище, ребята считали само собой разумеющимся, что я должен все зачёты сдавать на пятёрки. В общем-то, обычно так оно и было, несмотря на упомянутые пропуски и переписывание конспектов лекций. Но однажды я «смазал» и на каком-то зачёте не дотянул до безукоризненной оценки. Надо было слышать, как мои друзья принялись уговаривать преподавателя. Я готов был провалиться сквозь землю и впредь старался оправдать поддержку товарищей. Классы я окончил с «красным» дипломом и вдобавок получил ещё пару поощрительных бумаг за участие в исследовательской работе.
Но это случилось позже, в июне, а в марте к моим проблемам впервые добавились заботы о прибывающем в Ленинград семействе. Жена окончила свой почти шестилетний срок обучения и даже получила направление на работу в Ленинград . Однако, услышав, что она – жена офицера, контора сразу же отпустила её «на волю». Нужно было отыскать временное жильё, что в перенаселённом городе составляло непростую задачу, так как эпопея строительства «хрущёвок» ещё не принесла заметных результатов. Все мои товарищи постоянно доставали адреса якобы сдающихся комнат, и по вечерам я в одиночку или с помогающим мне североморцем Тихоновым обходил пешком просторы Большой и Малой Охты. Товарищ мой по своей охоте вызвался проводить тягостные и нелюбезные переговоры, обычно проходящие в дверных проёмах.
Очень долго у нас ничего не получалось, пока мы случайно не попали к одной ленинградской женщине, которую все величали «мать-героиня».
Сам я у неё одиозного ордена не видел, но даже по краткости знакомства заметил необычную отзывчивость сухонькой старой ленинградки.
Сама она избытком «площади» не располагала, но буквально через неделю мы получили адрес семьи, где была комнатёнка на сдачу.
В неё и вселилось приехавшее ко мне семейство: десятимесячный сын, Лёля и, на какое-то время, – Прасковья Сергеевна (здоровье её таяло на глазах, и через неделю она возвратилась в Москву).
Если бы мне кто-то заранее рассказал про хозяев нашего временного жилища, я вряд ли поверил любому, даже самому либеральному, их описанию. Дело в том, что приютившее нас семейство принадлежало к совершенно неведомой мне прослойке «лже-рабочих». Хозяйка просто нигде не работала, а хозяин и его взрослые потомки числились бригадиром и сотрудниками какой-то ремонтной или наладочной бригады. На самом деле из квартиры они не выходили целыми днями, дружно пребывая всем семейством в состоянии подпития разной степени. Такое времяпровождение обеспечивалось следующим образом. Утром сквозь тонкую фанерную переборку можно было услышать несколько телефонных звонков примерно одинакового содержания: «Алё! Я здесь, на Карле-Марле (наверное, имелось в виду какое-то предприятие имени основоположника научного коммунизма). Давай-давай! Валяй-валяй!» и так далее. Потом звонок повторялся с обратной сменой адресов корреспондентов.
И всё.
«Трудовая» деятельность на этом заканчивалась. Кроме звонков в неё входило вымогательство части «подъёмных» у вновь принимаемых на работу членов бригады. Все полученные таким образом суммы тут же честно пропивались вымогателями и их жертвами. На эти цели шли и полученные от нас деньги за комнату, а также пятёрки или десятки, которые выпрашивались в долг у ошалевшей от такого соседства Лёли, возврат долга, впрочем, не забывался. Всё это безобразие творилось без малейших угрызений совести и с милой непосредственностью. На прощание хозяйка совершенно искренне плакала и целовала мою жену. Уж позволю себе «разрядиться»: когда сейчас я думаю о «социализме», на память всегда приходит семья наших квартирных хозяев из Ленинграда.
С приездом жены по гостям ходить мне стало совсем некогда: сын требовал постоянного внимания. Даже в кино мы ходили посменно.
По существу, молодые родители впервые самостоятельно начали воспитывать и кормить своего требовательного потомка. Например, он зараз поедал по два-три больших поставляемых из Китая (видимо, всеже из Финляндии. - ред.) которые тогда продавались в Ленинграде (ближе источников продовольствия не имелось). Когда мы рассказали об этом бабушкам, то последовала нахлобучка: такой режим питания, оказывается, очень вреден. А мы втроём радовались простому решению вопроса питания.
В перечисленных радостных заботах быстро закончилось время учёбы на Классах. Я не припомню ни одного огорчительного эпизода из этого периода. А главное – меня окружали дорогие флотские люди, начиная от Бориса Викторовича Никитина и кончая многочисленными товарищами по учёбе. Мне просто неловко их перечислять или подбирать какие-то определения для ненужных характеристик, любые слова всё равно окажутся для этого недостаточными. На память приходит сцена встречи жены на Московском вокзале, со мной был приятель-североморец Володя Чернышёв – весёлый крепкий усатый парень. Услышав о цене перетаскивания багажа по вокзалу, он крикнул бессовестным служителям: «Привет от московских носильщиков!», сгрёб в охапку наши немудрёные пожитки и мигом вынес их на стоянку такси. Помирая от хохота, мы едва поспевали с остатками чемоданов за нашим помощником. Вот примерно так и шла вся наша жизнь – с опорой на верных товарищей, которая с лихвой компенсировала любые недостатки окружающего мира.
При окончании учёбы о конкретном назначении нам не сообщалось, просто я получил направление в отдел кадров ТОФ. Поскольку мы все прошли медицинскую комиссию пригодности к службе на атомных лодках, оставалось только гадать, каким будет новое место службы. В это же время выяснилась ещё одна деталь. Начальник кафедры торпедной стрельбы Л.Я.Лонцих сообщил мне, что он пытался оставить меня на Классах, хотя никакого предварительного разговора со мной на эту тему не было.
Но неведомое мне начальство сказало, что сначала будущему преподавателю нужно покомандовать лодкой. Лонцих был недоволен, а я ликовал и сейчас готов поставить свечку незнакомому мне мудрому начальнику за его решение.
Собрав свои пожитки, мы перебрались в Москву, провели там, среди бабушек, прекрасный летний отпуск (на флоте такое счастье выпадает крайне редко) и, на поезде номер один, втроём: жена, справивший свою первую годовщину сын и я, через всю огромную страну отправились во Владивосток. О том, как мы прибыли в этот славный город и я узнал о назначении командиром «малыша» в Находку, я уже писал и поэтому не стану повторяться.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)