В первой части своих заметок я, как мог, описал переживания, охватившие нас при известии, что бригаду переводят в далёкий северный тюремный порт. Именно этим объяснялась озабоченность встречающих нас начальников: они уже несколько дней ломали головы над проблемами, связанными с разорением любимой моей бригады. Хотя пословица и утверждает, что «ломать – не строить», оказалось не простой и задача ломки нажитого за тридцать лет.
«Малыши» выводились из строя, и их следовало передать в учебный отряд. Демобилизующихся моряков, очевидно, не имело смысла тащить с собой на север, и поднялась буквально кутерьма с разовым оформлением бумаг для увольняющихся в запас (обычно эта работа выполняется в несколько приёмов). На должности уходящих подбиралась замена. Кандидатуры на каждом корабле, как правило, обдумываются заранее, но сейчас все кадровые процедуры стали происходить как в ускоренном прогоне киноплёнки. Куда-то нужно было назначать и моряков с «малышей».
Я уже не говорю о многочисленном личном составе береговой базы, в Магадане её просто не было, поэтому всех мастеровых и хлебопёков ожидали личные перемены. На новом месте службы квартир для семей офицеров просто физически не было, поэтому нетрудно представить самочувствие наших офицеров, только-только пристроивших семьи в Находке и опять лишившихся возможности видеться со своими близкими. Как помнится, поначалу меня возвышенные «стратегические» проблемы, связанные с перебазированием, не занимали, наверное, для этого просто не оставалось времени.
После длительного похода никаких санаториев (напомню, нам был положен безусловный десятидневный отдых) никто не посещал. Единственное отвлечение от служебных дел, которое мне позволили, состояло в однодневном отгуле, потраченном на покупку автомобиля, если таковым можно считать «Запорожец».
Это будет позже. С детьми и супругой на берегу бухты Тинкан. - "Моя автомобильная жизнь".
Правда, я имел неиспользованный отпуск за 1962 год и всё большее число обещаний о направлении на учёбу в академию на следующий год. При таком запасе положительных ожиданий думать о каком-то отдыхе было просто неприлично.
Наблюдая кутерьму, поднявшуюся при ликвидации Находкинской базы, можно было подумать, что она не кончится никогда. Но ещё постоянно вспоминаемый мною библейский царь Соломон знал, что это не так, помните его философское изречение: «Всё проходит...». И правда, в конце концов, мы вышли в море.
Лодки переходили на север поодиночке. С нами шёл командир эскадры адмирал Случилось это во второй половине ноября, море в это время не только неспокойно, но и норовит приморозить сами корабли и их обитателей. Переход из относительно тёплой Находки в холодный Магадан экономичным десятиузловым ходом занимает несколько суток, так что для плохо переносящих качку (она особенно подлая на лодках в надводном положении) такое путешествие – нелёгкое испытание. После оживлённых сборов, активность большинства моряков сменилась невесёлой апатией. Большинство подвахтенных просто отсыпалось. Адмирал тоже не составлял исключения, ведь и ему на берегу хлопот хватало. Но 28 ноября он в обед по лодочной трансляции поздравил меня с днём рождения и наградил часами.
А так я сутками торчал на заливаемом ледяной водой мостике. И в Татарском проливе, и в нам почти никто не встретился.
Кроме огромных неприветливых волн ничего не было видно ни днём, ни ночью. Ни о какой Кубе никто не вспоминал, все наши интересы были впереди – в Нагаевской бухте, которая была конечным пунктом нашего перехода.
Вошли мы в неё вечером, уже затемно, и осторожно подходили к небольшим причалам на северном берегу, возле них на картах было обозначено затонувшее судно. По-моему, при входе в бухту и во время швартовки адмирал поднялся на мостик чуть ли не первый раз за время путешествия. Лодка наша пришла последней, и поэтому наш бывший начальник как бы «ставил точку» в процедуре свершившихся перемен: бригада стала отдельной и подчинялась теперь напрямую командованию подводных сил.
Небольшие причалы, где швартовались редкие рейсовые суда (там же происходила перегрузка поступающего в Магадан угля и грузов, отправляемых «на материк»), не предназначались для нас, и поэтому вскоре мы перешли в южную часть бухты и ошвартовались к плавбазе «Север», надёжно поставленной на оба якоря кормой к стенке. Стареющий пароход стал нашим центром жизни: в его кубриках и каютах разместились экипажи кораблей и штаб бригады, из вспомогательного котла поступал пар для отопления лодок, а при надобности дизели плавбазы подзаряжали наши аккумуляторные батареи. Очень скоро северную бухту сковал лёд, толщина его доходила до полутора метров, и началась наша зимовка. Первый месяц мы безвылазно просидели на кораблях, находясь в «готовности номер один». Эта форма существования военных моряков применяется при наивысшей степени опасности со стороны супостата и предполагает необходимость выхода в море через час после получения приказа. Но мы могли выступить на защиту Родины только после прихода линейного ледокола, который способен разбить лёд и вывести хрупкие лодки на чистую воду в нескольких милях от берега. Таких наследников макаровского «Ермака» на всём тихоокеанском театре было всего шесть. При обилии потребностей в их работе, ледоколы были «нарасхват», во многих местах любая задержка с прибытием этого единственного средства против тяжёлых льдов могла стоить буквально жизни людей. Поскольку у нас, в бухте Нагаева чрезвычайных обстоятельств пока не возникало, ледоколов мы до следующего года не увидели, и всё внимание начальства было сосредоточено на внутренних проблемах бригады.
Внешне очень просто засадить несколько сотен военных людей в стальную казарму в виде парохода и нескольких подводных лодок, вмёрзших в лёд. Но каждый из поставленных в такое положение людей рано или поздно начинает задумываться о причинах сидения и закономерно приходит к весьма нелестным выводам относительно начальства, которое отдало приказ о перебазировании. А для нормальных людей любые отдельные начальники олицетворяют и саму государственную машину («систему»).
Поэтому выводы о недалёком уме (уж извините меня) болвана или болванов, которые просто разорили нашу бригаду, отправив её в ледовое безделье, автоматически переносятся на всё государство, выставляя его как тупую, недальновидную и поэтому опасную враждебную машину. Но офицеры, командиры кораблей уж безусловно, являются наиболее близкими для моряков представителями власти.
Магадан. Мы вмёрзли в лёд.
И, не очень задумываясь о перечисленных выше материях, командование бригады и кораблей начало бесперспективную работу по оправданию очевидной глупости и поддержание воинского порядка в новых условиях. Хотя, повторяю, эта работа была не более разумной, чем попытка отдельными дощечками или пятернёй сдержать, например, течение реки, вдобавок сами «борцы», промокшие насквозь, стоят в том же потоке.
Раньше я уже рассказывал о своём старпомовском опыте борьбы за повышение дисциплины командира корабля. Теперь к этому опыту добавились заботы воспитания нашего «комиссара» – заместителя командира по политической части. Ибо Иван Михайлович, призванный бороться за коммунистическую мораль экипажа, стал первой жертвой новых жизненных обстоятельств. По-моему, я уже упоминал, что наш замполит был на несколько лет старше меня и, несомненно, обладал большим жизненным опытом. Деталей его превращения в политработника я сейчас уже не помню, но ясно, что и это превращение было не простым жизненным делом: упорядоченной системы начального обучения «комиссаров» тогда не существовало. Офицеры-политработники только формально являются одной из разновидностей корабельных офицеров. Их личными делами ведают отдельные кадровые органы, и для замполита главным является вовсе не командир корабля, а начальник политотдела. Вдобавок, в описываемое время Иван Михайлович заочно оканчивал последний курс политической академии, что дополнительно делало его абсолютно управляемым со стороны начальства. И вот в таких обстоятельствах наш замполит влюбился.
Надо заметить, что город Магадан битком набит холостыми женщинами, для которых обстановка «края света» создает неограниченные условия авантюрных приключений. Уму непостижимо как (мы ведь практически не сходили на берег), но наш партийный Дон-Жуан познакомился с одной из магаданских красавиц (она работала медсестрой), и, в отличие от хладнокровного литературного сердцееда, совсем «потерял голову».
На мои попытки осторожных увещеваний взрослый мужик только и мог сказать: «Какая женщина!», большего я от него добиться не мог. По всей видимости, и наш иезуит-начпо в подобной работе имел не лучшие успехи. Следует сознаться, что по природному легкомыслию, я не слишком переживал свои педагогические неудачи и с юмором воспринимал ситуацию.
Тем более, что Ивана Михайловича, несмотря на его грехи, вскоре отправили на повышение, а к нам прибыл более дисциплинированный замполит из числа бывших артиллеристов-надводников, выразивших пожелание переквалифицироваться в воспитатели. Не берусь делать выводы из нашего единичного примера, но мне показалось, что такой способ подготовки политработников куда предпочтительнее чисто партийного: новый замполит был грамотным моряком и всесторонне отвечал своими человеческими качествами непростой роли идейного наставника.
Пока шла борьба с непутёвым «комиссаром», декабрь подошёл к концу. Совместив полезное с приятным, мне предоставили отпуск (через полтора года после предыдущего), но сначала я должен был «отсидеть» флотскую партконференцию. Соответственно и направились мы во Владивосток целой делегацией.
В вовсю свирепствовала зима: при морозах в 30-40 градусов дул отвратительный ветер с почти постоянным снегопадом. Снегом был засыпана даже единственная большая улица, раньше – имени Сталина, теперь Ленинская, она представляла собой начало Колымской трассы, идущей вглубь материка на тысячу километров (до этого я как-то не задумывался о размерах лагерной империи).
Быстро наступила темнота, и попав первый раз на улицы Магадана, я толком даже не успел разглядеть их. Сразу за окраиной города начинались лагерные прямоугольники с ярко освещёнными периметрами. Кроме света, конечно, там же находилась двойная ограда из колючей проволоки, вышки с солдатами и прочие атрибуты подобных мест. Рядом с лагерями располагалось несколько аэродромов с грунтовыми взлётно-посадочными полосами. По этой причине в Магадан преимущественно летали самолёты «Ан-10», представляющие собой пассажирскую модификацию военно-транспортного «Ан-12». Вообще-то, подобную предысторию имело большинство гражданских самолётов той поры. Например, самый распространённый из них – «Ту-104» – был переделан из бомбардировщика. Но в случае с «Ан-10» были затрачены минимальные усилия по созданию условий для перевозок пассажиров: в самолёте стоял невообразимый шум от работы двигателей, а комфорт размещения был минимальным.
Зато эта машина использовала полосы с плохим покрытием, и за это ей прощали все несовершенства, пока у одного экземпляра в воздухе не отвалилось крыло, но это случилось позднее.
Так или иначе, автобус наш дотащился по сугробам до аэродрома с приемлемыми условиями взлёта, и мы, наконец, поднялись в воздух. А чтобы не забыть, откуда начинался полёт, в хвосте самолёта разместили несколько жалких бандитов в ватниках с вооружённой и одетой в полушубки охраной: их везли в Хабаровск на какое-то доследование.
После такой экзотики Владивосток показался нам вполне цивилизованным городом.
Переносить большие партийные собрания, даже двухдневные, к этому времени я вполне научился и после окончания конференции, сопровождаемый добрыми напутствиями Кириенко и других товарищей, отправился в родную Находку.
В этом месте предлагаю читателю вообразить себя молодым человеком тридцати одного года от роду в уважаемой всеми морской форме, который после долгого отсутствия возвращается домой и жмёт кнопку звонка на первом этаже ужасного советского дома (никто, конечно, не догадывается о такой характеристике стандартного жилища).
Наш дом в Находке. Окна квартиры – угловые на первом этаже (снимок семидесятых годов, при нас только не было пожара в подъезде).
Обитатели квартиры извещены о скором прибытии сына, отца, мужа и так далее, но всё равно – момент его появления оказывается неожиданным. Поднимается разнообразный шум, за счастье услышать который и увидеть творящих его людей ты готов отдать всё на свете...
Всё-таки не зря подводникам дается двухмесячный отпуск. Сначала мы всей семьёй справили Новый год. Я впервые за последние пять лет участвовал в таком мероприятии, не задумываясь, кто из моих моряков переберёт лишнего. Потом мы на две недели отправили нашего фактического главу семьи – маманю – в дом отдыха, а затем и сами отправились в «Европу», то есть в Москву и Ленинград повидаться с роднёй и товарищами.
Попутно с описанием автомобильных приключений я уже вспоминал об этом отпуске, так что не стану повторяться.
Поступление в академию в 1963 году мне было обещано с почти полной уверенностью, и все перспективы дальнейшей службы представлялись совершенно безоблачными. В таком настроении я и возвращался после отпуска в Магадан.
Воздушное путешествие на север представляло собой непростую задачу. Уже в Хабаровске я присоединился к небольшой группе наших офицеров, не первые сутки ожидающих лётной погоды. Однако вылететь на рейсовом самолёте нам так и не удалось. В это время в Магадан направили для проведения ледовой разведки при пробном выходе одной из наших лодок за кромку льда. На борту этого самолёта находился уже известный читателю Владимир Андреевич Попов, он и подобрал отпускников с собой.
Ил-14Т - транспортный на базе Ил-14П. Отличался двухстворчатой грузовой дверью на левом борту и отсутствием пассажирских сидений.
Поднявшись в воздух, мы принялись бороться с холодом. Почти совсем не оборудованный для перевозки людей самолёт (сидели мы на каких-то брезентах) не отапливался, тепло было только в районе короткого воздуходува, отводящего часть нагретого воздуха из кабины пилотов в общий отсек. Но и наш неприхотливый к погодным условиям самолёт не сразу достиг конечной цели путешествия. Его на сутки посадили в Охотске, где нам пришлось мыкаться уж в совсем спартанских условиях. После всего этого посадка на полевой аэродром в Магадане показалась и вовсе счастливым событием. Мы битком набились в «газик», присланный за адмиралом, и через час были доставлены на гостеприимную плавбазу «Север».
Поскольку я уже упомянул о выходе лодок из Магадана зимой, остановимся на этой теме подробнее. Выполнив приказ о перебазировании бригады в Магадан, наше начальство неизбежно вынуждено было решать и вытекающие из этого проблемы, которые так или иначе должны дать ответ на вопрос использования попавших в ледяной плен кораблей. Наша лодка для экспериментов не годилась: в 1962 году по причине известных читателю событий она пропустила положенный ежегодный доковый ремонт, и это не прибавляло уверенности в надёжной работе механизмов во время подлёдного плавания. Поэтому я смогу описывать эпопею выхода лодок из скованной льдом базы только с позиции относительно стороннего наблюдателя.
Сначала были многосуточные переговоры с начальством ледоколов, неоднократные переносы сроков и тому подобная суета, обычная почти для любого советского дела, которое затрагивает интересы нескольких ведомств. Поневоле подумалось, что, кроме всего прочего, необходимую даже в мирное время скрытность выхода обеспечить в таких условиях практически нельзя, о возможностях разведывательных спутников в этом деле мы ещё особо не знали.
Наконец линейный ледокол пришёл в бухту Нагаева. Попутно он завёл к северным причалам рейсовый теплоход, который здесь неделями ждут гражданские пассажиры, многие в период ожидания пропивают свои накопленные тяжким трудом тысячи и возвращаются на прииски и в автобазы, так и не попав «на материк».
Потом ледокол с наспех изменённым названием (надпись «Сталин» была заменена на «Сибирь», но, при желании, её можно было прочесть) принялся окалывать лёд возле плавбазы. Надо сказать, что нежные латунные винты у лодок 613-го проекта расположены не так далеко от поверхности воды, поэтому даже при движении в ледяной крошке канала, пробитого ледоколом, всегда есть большая вероятность погнуть свои движители, при любом повреждении винтов возникают вибрации и прочие неприятные явления, так что винты мы бережём пуще глаза. Так или иначе, товарищей наших оттащили на приглубое место, они погрузились и начали свою подлёдную эпопею.
К нам на помощь пришёл ледокол. Обратите внимание, что его моряки на ходу и при морозе заняты покрасочными работами. Видно более подходящего времени для этого нет.
Всех её деталей я не помню, но после возвращения бригадным инженерам ещё долго пришлось возиться с помятым кораблём и даже менять у него прямо с толстого льда одно «перо» кормовых горизонтальных рулей. Среди анекдотических деталей этой операции мне запомнилось, что новое «перо» – стальная штуковина площадью несколько квадратных метров – было доставлено к нам на санях, запряженных лошадью, хорошо хоть, что не в собачьей упряжке, и такой транспорт часто разъезжал по соседству.
Больше экспериментов с выходами лодок зимой при мне не проводилось, очевидный идиотизм их был достаточно подтверждён первым опытом. Тогда это было мало заметно, но уже в первую зимовку бригады в Магадане начался неизбежный процесс разложения, являющийся уделом любых не занятых содержательной деятельностью социальных систем. Сказанное вовсе не означает, что наши моряки целыми днями слонялись без дела. В дополнение ко всему набору обычных регулярных занятий и работ нам приходилось постоянно заниматься окалыванием льда у бортов лодок, борьбой за поддержание положительных температур внутри корпуса и тому подобными производными нашего северного базирования. И во время этих дополнительных малоприятных упражнений любой человек невольно вспоминал организаторов перебазирования и делал свои собственные выводы о свойствах «системы», которая допускает такое явно бессмысленное использование нашего соединения.
Не в последнюю очередь для противопоставления негативным настроениям, политотдел затеял серию занятий с обличением агрессивной сущности американского империализма (между строк – вот вам и объяснение того, что нужно ждать пакостей с любого направления). Доклад на одном из таких занятий поручили мне. Начитавшись литературы о модной в то время американской стратегии «быстрого реагирования» и прочих кознях потенциального противника, я больше часа делился полученными сведениями со своими товарищами. Вскоре после этого выступления меня вызвал начпо и с невинным видом попросил повторить доклад в прокуратуре области. На вопрос о количестве слушателей было сказано, что их едва ли наберётся десяток. Прокуроров я до этого никогда не встречал и без сопротивления дал согласие.
Придя в назначенное время в прокуратуру, я познакомился с её начальником, который, несколько смущаясь, сказал, что грех тратить моё красноречие только ради скромных рыцарей «государева ока», и есть смысл заодно просветить работников управления внутренних дел области. Возражать пожилому и солидному прокурору было неудобно, и через четверть часа я оказался на трибуне перед переполненным залом с полутысячей слушателей и с тремя милицейскими полковниками за столом президиума.
На проклятия начпо, втянувшего меня в авантюру, времени совсем не оставалось, поэтому я мобилизовал остатки чувства юмора и полтора часа с помощью многочисленных цитат и цифровых выкладок доказывал собравшимся, что над всеми нами витает грозная опасность не только со стороны преступного мира страны, но и от внешнего коварного противника. Так или иначе, дело было сделано без особого возмущения слушателей. После лекции начальники управления завели меня в кабинет бывшего главного чекиста «территории, находящейся под управлением Хабаровского крайисполкома», такими словами в сталинские времена называлась эта часть ГУЛАГа.
Кабинет представлял собой огромный зал с троном посередине, и по этим деталям нетрудно было представить величие правившего здесь начальника. А нынешние хозяева кабинета были уже людьми нового поколения. По отсутствию у меня лекторской путёвки (с помощью этих бумажек обычно оплачивается лекторская работа) они поняли, что имеют дело с некоторой разновидностью самодеятельности, но не обиделись на это, а три (!) часа удовлетворяли мое любопытство об устройстве тюремной системы и её нынешних порядках. Я узнал массу неизвестного мне ранее о судьбе В.И.Сталина, адмирала Л.М.Галлера (тогда мы только узнали о его трагической гибели) и многих других людей. Относительно молодые интеллигентные полковники прекрасно владели статистикой своего ведомства, так что я не раз жалел впоследствии, что не записал сведения из их рассказов по свежей памяти.
12 июля 1950 г. скончался в тюремной больнице г. Казани. Место захоронения заслуженного адмирала неизвестно. 13 мая 1953 г. Лев Михайлович Галлер посмертно реабилитирован и восстановлен в воинском звании - адмирал. единственный из свидетелей в "деле адмиралов", который не отказался своих показаний в пользу обвиняемых. "Честь имею" для него - норма поведения.
Окончание следует.
Обращение к выпускникам нахимовских и подготовительных училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
