Запомнилось, что к экзамену по «сталинской» конституции мы готовились вместе с Виталием Серебряковым, с которым к этому времени заметно сдружились. Виталий тоже рос без отца, но у матери он был один. Умный, сообразительный, по характеру живой и общительный, в своём общем развитии Виталька явно превосходил меня. По-хорошему я завидовал его способности свободно чувствовать себя в любой компании, а его умение вести без тени смущения живо и непринуждённо разговор с несколькими девочками одновременно меня подчас просто изумляло.
Ему не требовалось лезть за словом в карман, они, казалось, сами слетали с языка и, как правило, кстати. Не обременённый какими-либо комплексами, хотя подростка без этого «груза» представить трудновато, он был не по возрасту целеустремлён и, пожалуй, «себе на уме», тогда, впрочем, вполне в меру.
Виталий тоже намеревался уйти из школы после седьмого класса. Он и предложил мне вместе попытаться поступить в какую-нибудь военную спецшколу.
О военной стезе, как и о других, я не задумывался, но, как говорится, семя упало на благоприятную почву. Главным образом потому, что таким путём кардинально решался мой материальный вопрос: учёба в спецшколе сулила полное государственное обеспечение. Да и перспектива пофорсить в военной форме тоже привлекала.
Излишне говорить, что представление о сути военной службы у меня не выходило за рамки навеянного советскими книгами и кинофильмами той поры: мудрые и заботливые командиры отдают приказания, а самоотверженные и мужественные подчинённые, наперекор козням всяческих врагов, их беспрекословно выполняют и своевременно докладывают. При этом все козыряют друг другу. Сопутствующий же армейской службе негатив относился или к старой армии, или к проискам врагов, или к «пережиткам капитализма».
Поскольку иных вариантов в запасе не имелось, решение поступать в военную спецшколу постепенно укреплялось.
Вернусь, однако, к экзамену по конституции. Во время подготовки мы поневоле прочли её внимательно, от корки до корки, стараясь при этом, в меру своего разумения, проецировать конституционные положения на окружающую нас жизнь.
Должен сказать, что особых противоречий одного другому мы не узрели. Единственное положение, вызвавшее у нас некоторые вопросы в этом смысле, было то, где говорилось о свободе слова, печати, собраний, митингов и демонстраций. Мы чувствовали, что в жизни эти положения реализуются весьма односторонне, и воспользоваться ими в полном объёме никто не позволит.
После обсуждения этого вопроса мы сошлись на том, что, поскольку у нас конституция социалистического государства, то и свобода здесь имеется в виду только для слов, печати и так далее лишь в социалистическом духе. А для других в нашем государстве нет никакой базы, поэтому и быть их не может. На этом и успокоились.
Эти «умные» рассуждения я привёл для иллюстрации возможностей и уровня нашего критического восприятия окружающей жизни в том возрасте. На мой взгляд, они достаточно типичны. Для обычного подростка в части его мироощущения преобладающим является убеждение: раз взрослые так говорят, так живут, значит, так оно и должно быть на самом деле. А чтобы разобраться в том, как оно действительно должно быть, может не хватить и всей жизни.
После окончания семилетки мы с Виталием побывали в лётной и артиллерийской спецшколах, а также в Ленинградском военно-морском подготовительном училище, чтобы ознакомиться с правилами приёма. Все они были идентичны, но наше решение в пользу ЛВМПУ определило то, что, закончив его, мы попадали в высшие военно-морские училища, которые давали общее высшее образование. В наших представлениях это было очень веским аргументом в пользу ЛВМПУ.
Здание Ленинградского Военно-Морского подготовительного училища
В числе прочих документов для поступления в училище требовалась характеристика из школы. С этим вопросом я обратился к Анне Павловне – учительнице математики, замещавшей в роли классного руководителя ушедшую в отпуск Марию Сергеевну.
Расспросив меня, что и как, Анна Павловна сказала: «Пусть придёт мама». Мама пришла, и между ними состоялся довольно долгий разговор. Два их силуэта на фоне окна в школьном коридоре и сейчас в моей памяти. Я бродил неподалёку. Закончив разговор, Анна Павловна велела мне прийти за характеристикой на следующий день.
По дороге домой мама сказала, что учительница уговаривала её не брать меня из школы, и что она не согласилась. Получив на следующий день характеристику, я, среди общих похвальных слов, прочёл в ней: «...с выраженными математическими способностями».
Тогда это мне, конечно, польстило, но позже, пройдя дважды курс высшей математики (в училище и в вузе), я склонен считать, что Анна Павловна переоценила мои «математические способности». Видимо, она приняла за них моё умение сравнительно легко разгадывать «изюминки» в её задачках. Да, это действительно имело место. Но настоящая математика, как мне теперь кажется, требует наличия у человека гораздо большего – неординарной силы абстракции и особого «математического» воображения. Когда я, влекомый какой-то тягой к этой «царице наук», брался за математическую литературу посерьёзней, то явно ощущал в себе недостаток этих качеств.
Документы наши в училище приняли, мы прошли медицинскую комиссию, и очень быстро настало время экзаменов. Поступавших, надо сказать, было много – около двух тысяч на 200 мест. Всех нас разбили на «потоки» (группы для сдачи экзаменов), придерживаясь алфавита. Я попал в четвёртый поток, а Виталька, соответственно, в более поздний. Так с первых шагов наши пути начали расходиться. Экзаменов было, по-моему, четыре или пять. Остались в моей памяти два.
Один из них, по русскому языку и литературе, принимал преподаватель Купресов, уже весьма пожилой, полноватый, с седыми небольшими усами на розовом холёном лице. Как и большинство преподавателей, одет он был в синий морской китель. На первые два вопроса билета я ответил легко, а на третьем – разборе довольно замысловатой фразы из нескольких трудно разграничиваемых безличных предложений – заметно напутал. В итоге тройка увенчала мои усилия.
Другой экзамен, по математике, принимал у меня Журавский – худощавый смуглый брюнет, с тихим голосом и вкрадчивой повадкой, очень спокойный на вид человек. Нам уже было известно, что он задаёт много дополнительных вопросов, и поскольку экзамен принимали несколько преподавателей одновременно, к нему ребята попадать избегали. Я билет знал хорошо и решил не изощряться в подобных попытках. Журавский действительно допрашивал меня по билету с пристрастием, а под конец предложил задачку. В ней содержалась «изюминка», к которым нас так приучала Анна Павловна. Я её довольно быстро разгадал и получил за экзамен отличную оценку.
Остальные экзамены я сдал на четвёрки, так что мой средний балл оказался вполне проходным.
После «мандатной комиссии», о которой в моей памяти остался лишь сам факт её прохождения, наличие большого числа военных и гражданских за длинным столом, перед которым я одиноко стоял, и доброжелательный тон задаваемых вопросов, в двадцатых числах июля я был зачислен курсантом ЛВМПУ.
Вернувшись домой с этой вестью, я увидел в комнате сидящего с мамой незнакомого человека, взглянувшего на меня с ласковым интересом. Оказалось, что это брат Мирона Кульпановича, мужа маминой сестры Агриппины. Как и дядя Мирон, он долго служил на флоте, дослужился до капитана 1 ранга, в данное время в отставке и является научным сотрудником Военно-морского музея.
Узнав о моём зачислении в ЛВМПУ, он веско сказал:
– Что ж, Коля, морская службы трудна, но почётна – старайся!
Так неожиданно я удостоился напутствия старого морского волка. Правда, больше его я ни разу не видел, и не помню, чтобы о нём вспоминала мама. Как будто специально, для напутствия мне, возник он из небытия и затем пропал навсегда. Ну, чем не мистика!
Мама, Лина и я сфотографировались перед моим уходом в училище. Ленинград, июль 1946 года
Окончательно уйти в училище мне предстояло 29 июля 1946 года. А 28-го был День Военно-Морского Флота. Вечером этого дня я сходил в парикмахерскую, остригся наголо и уже в «готовом» виде медленно вернулся домой праздничными улицами. На душе почему-то было грустно.
И вполне закономерно. Она-то понимала: детство кончилось!
Санкт-Петербург
2003 год
Н.В.Лапцевич. Точка отсчета (автобиографические записки). Училище. - О времени и наших судьбах. Сборник воспоминаний подготов и первобалтов "46-49-53". Книга 8. СПб, 2008.
Автор проекта, составитель и редактор сборников Ю.М.Клубков.
Первая часть воспоминаний Коли Лапцевича опубликована в Книге 4 Сборника воспоминаний «О времени и наших судьбах».
Во второй части своих воспоминаний, помещённых в Книге 8, Николай Лапцевич рассказывает о периоде обучения в Ленинградском военно-морском подготовительном училище. Широко охватывая все стороны жизни в училище, он в то же время детально и подробно излагает особенности воспитательного процесса в начальном военно-морском учебном заведении.
Много внимания он уделяет характеристикам преподавателей, командиров и начальников. Эти разделы его повествования представляют особую ценность для истории, поскольку, к сожалению, не все офицеры и преподаватели сохранились в памяти курсантов по фамилии, имени и отчеству.
Не менее интересны образные оценки своих друзей-однокашников, с которыми постоянно жил и учился в тесном контакте в условиях казарменного положения. При этом Николай старается быть предельно объективным. Во всех его аттестациях звучит доброжелательность, внимание к человеку. Он старается смягчить негативные моменты в поведении своих сокурсников и не жалеет хороших слов для хороших людей.
В описании политической ситуации того времени и её влиянии на мировоззрение курсантов, иногда проскальзывают современные критические взгляды. Однако тогда юноши-подготы, находясь под мощным прессом официальной пропаганды, не могли критически оценивать существовавшие порядки. А некоторые необдуманные суждения на эту тему заканчивались печально.
Часть вторая. УЧИЛИЩЕ
Трудный курс
Рубикон пройден
Память наша весьма своенравно производит отбор событий, достойных храниться в её кладовых. Но, как правило, наибольшее равнодушие проявляет она к жизненным явлениям, протекающим спокойно, плавно, не требующим чрезмерных усилий и эмоций, и особенно охоча до тяжёлых ударов или резких изломов судьбы. Связанные с ними дни в большинстве случаев без особого труда восстанавливаются воображением спустя даже не одно десятилетие.
29 июля 1946 года путь от дома до училища, ставший мне хорошо знакомым за время вступительных экзаменов, я совершал, словно впервые. Мной владели не испытанное до сих пор томительное ощущение безвозвратной потери родного гнезда, привычного жизненного уклада, и тревожное ожидание будущего, которое на первых порах определённо не сулило ничего хорошего. Заманчивые мечты о морской романтике отодвинулись далеко за горизонт.
Обуреваемый этими чувствами, я сошёл с трамвая у перекрёстка 11-ой Красноармейской с Лермонтовским проспектом и не спеша двинулся в сторону Обводного канала. Небольшой переулок, последний перед каналом, выходящий на проспект точно против красивого памятника Лермонтову, должен был заменить для меня изученную до каждой подворотни «Каляевку», а расположенное на нём здание училища - стать моим домом на долгие годы.
Конечно, не домом, думалось мне, а скорее приютом.
К такому восприятию нового места располагали не только моё минорное настроение, но и название переулка- Приютский.
О том, что между зданием, в котором размещалось училище, и названием переулка действительно существует прямая связь, я узнал много позже. В те времена факты, события, люди, не добавляющие напрямую своей сутью или жизнью желательных деталей в широко культивируемые тогда мифы (о героической борьбе трудящихся, коммунистической партии, её вождей за «новую жизнь» и тому подобном), как и прошлые свидетельства добросердечия, сострадания, подвижничества во имя ближнего отдельных людей, особенно богатых, тем более аристократов, не имели права на существование в официальной истории.
Между тем, переулок, о котором идёт речь, своим названием был обязан приюту, существовавшему здесь задолго до революции во внушительном, строгом в своей простоте здании. Радением одного из наиболее выдающихся благотворителей России герцога П.Г. Ольденбургского, оно было построено в конце 19-го века специально для указанного богоугодного заведения.
В советское время развернувшаяся борьба за «ликвидацию» Бога чуть ли не в первую очередь распространилась на созданные во славу Его социальные учреждения. Богадельни, приюты исчезли из нашей жизни. Добротное детище герцога изведало многих, но, к сожалению, не очень радивых хозяев. В блокаду в нём короткое время размещался госпиталь, пока причинённые обстрелами разрушения не сделали это невозможным.
Продолжение следует
.jpg)
