Привыкать к новой жизни было нелегко: строгий распорядок дня порою был нестерпим; постоянное нахождение в среде ребят, которые были очень разными и только начинали притираться друг к другу, иногда угнетало; требования дисциплины не всегда были понятны и при всем при том — учеба в пятом классе с новыми учителями.
Но с первых дней той жизни я соприкоснулся с теплом и заботой многих взрослых людей, оказавшихся в роли наших командиров, воспитателей и учителей. Детская душа очень чувствительна к добрым поступкам и доброму к себе отношению, которые запоминаются на всю жизнь. Атмосфера доброжелательности окружала нас все годы пребывания в училище, благодаря чему наша адаптация к трудностям военной жизни проходила без душевных травм.
Мне неведомо, каким непонятным образом в те послевоенные сталинские годы, когда в стране снова начались волны репрессий и процветали страх и доносительство, у нас в училище сложилась обстановка нормальных человеческих отношений, в которой царили порядочность и доброта и не было места доносительству, столь упорно насаждавшемуся в больших коллективах. По-видимому, нахимовское училище по каким-то причинам оказалось в стороне от интересов «компетентных органов», а в силу каких-то благоприятных обстоятельств большинство командиров и учителей, собранных в училище, оказались людьми достойными. Не все, конечно, — попадались иногда и люди другого плана, но они не приживались в училище.
Офицеры 1-ой роты (выпуск 1948 г.): старший лейтенант Болоцкий Михаил Ильич (в дальнейшем капитан 3 ранга), старший лейтенант Винокуров (К сожалению, имя и отчество неизвестны, надеемся, что только пока...) и преподаватель физкультуры капитан Зиновьев Сергей Николаевич (позже - майор). Обратите внимание на награды на груди офицеров и нахимовцев первого набора.
Первым моим офицером-воспитателем был младший лейтенант Трутнев, которого мы в своей среде любовно называли Юрочкой. Как угораздило этого молоденького и симпатичного юношу после окончания какого-то военно-морского училища оказаться нашим воспитателем — этого мы не знали. Он явно тяготился этим своим положением и, наверное, не знал, как нас надо «воспитывать». Но он был хорошим человеком и, по-видимому, жалел своих мальчиков, живших без родителей. Для нас, пацанов, он был командиром и взрослым, но при этом каким-то близким для нас — и в силу его достаточно юного возраста, и в силу его доброты и открытости. Свои командирские функции по отношению к нам он проявлял так, что это никогда не давило, а что касалось нашего «воспитания», то он просто общался с нами в свободное от мероприятий время, «опускаясь» до нашего уровня. Свободные разговоры на самые разные темы или «куча мала», под которой лежал наш Юрочка, были довольно частым явлением в наше «свободное время». Хорошо помню, какая теплая волна благодарности поднялась в моей душе, когда в шестой роте в свой первый в училище день рождения я обнаружил у себя под подушкой большую коробку дорогого печенья, которую положил туда мой офицер-воспитатель. Он делал такие подарки каждому из ребят в его день рождения, покупая их на свои деньги. Вдали от дома это для каждого было радостным событием. Тот же Юрочка научил нас тому, что, живя вместе, нельзя есть гостинцы в одиночку.
Первым командиром нашей роты был капитан третьего ранга Шагинян. Бывший командир подводной лодки — невысокого роста, с характерным большим армянским носом, добрым выражением лица и двумя орденами Боевого Красного знамени на кителе — покорил нас при первой же встрече. Два года он командовал нашей ротой, обходясь без криков и разносов и воспитывая в нас понятие сознательной дисциплины, то есть дисциплины, основанной на понимании существа действующих правил и требований и необходимости их выполнения. Первый наш командир создал в роте здоровый моральный климат, в котором мы жили потом все последующие годы.
Возможно, это Юрий Александрович Шагинян, о котором пишет в книге "Фарватерами флотской службы" (М.: Воениздат, 1985.): "Был зачислен в состав экипажа (ПЛ "К-51") и новый командир минно-артиллерийской боевой части — лейтенант Ю.А.Шагинян. В конце сорок первого года он сражался на сухопутье. В составе батальона минеров-подрывников производил минирование дорог, мостов и других сооружений на направлении Нарва, Кингисепп. В настоящее время он капитан 2 ранга запаса, работает начальником рыбного порта в Сухуми. Давно уже не видел я Юрия Александровича, но он запомнился человеком экспансивным, доброжелательным и работоспособным."
За годы учебы в училище через нашу роту прошло несколько офицеров и старшин, занимавших различные командирские должности. Это были разные люди, с разными характерами. По-разному складывались и наши отношения с ними: с кем-то они были теплыми и открытыми, с кем-то — более формальными, почти холодными. Но, приучая нас к воинской дисциплине и порядку, все они, за редким исключением, понимали, что имеют дело с ребятами, у каждого из которых нет отца, и не злоупотребляли своей властью.
Поначалу мы носили бескозырки без ленточек и форменки без погон. Для того, чтобы получить право носить эти важные атрибуты, каждый новый воспитанник училища должен был сдать специальный «экзамен на звание нахимовца». С подготовки к этому экзамену и началась наша внеклассная жизнь: мы изучали правила поведения в училище и получали первые, самые общие, сведения об адмирале Нахимове, именем которого было названо училище, о военно-морском флоте и о Великой отечественной войне. Мы также постигали азы «политической грамотности»: выдающуюся роль вождя и учителя товарища Сталина, а также фамилии, имена и отчества некоторых деятелей, занимавших важные посты в государстве. Экзамены проходили с переменным успехом: кто-то сдавал свой экзамен сразу, а кто-то ужасно волновался, путался и вынужден был снова готовиться и сдавать свой экзамен по второму, а иногда и по третьему разу. В конце концов все ребята этот экзамен сдали, после чего мы стали официально называться нахимовцами и носить на бескозырках ленточки с надписью «нахимовское училище», а на форменках — погоны с буквой «Н».
В младших ротах носили ленточки с «бантиками», расположенными сбоку бескозырки, а ленточки с длинными концами сзади, как у настоящих моряков, полагались только в старших ротах, начиная с третьей. Нахимовцы старших рот носили также красные «галочки» на левом рукаве — одну, две или три, в зависимости от старшинства роты.
В парадном строю
На втором месяце пребывания в училище я попал в госпиталь. Где-то в середине октября заболел скарлатиной один мальчик из третьего взвода. Его увезли в госпиталь, а в роте был объявлен карантин — рота была изолирована от всех других рот училища. А через неделю скарлатиной заболел и я. Скарлатина тогда считалась довольно тяжелой заразной болезнью. Меня также доставили в военный госпиталь, расположенный где-то на окраине незнакомого города, и поместили в инфекционное отделение, где начались для меня очень грустные дни: большая палата с незнакомыми мне взрослыми людьми, ежедневные болезненные уколы, которые я плохо переносил, и полная неизвестность того, что же будет со мной дальше и не отчислят ли теперь меня из училища.
Наступило Седьмое ноября — великий советский праздник, который обитатели палаты воспринимали через радио-репродуктор (время телевизоров еще не наступило). День было по-осеннему хмурый, настроение у меня было грустное. Вдруг в палату вошла дежурная медсестра и сказала мне, чтобы я подошел к окну. Наша палата была на втором этаже, и когда я подошел к окну, то увидел внизу под окном машину начальника нашего училища, рядом с которой стоял он сам вместе со своим замполитом. Они стали приветливо махать мне руками, держа в руках большие пакеты — это были подарки для меня и того нахимовца, который лежал в другой палате. Поняв, что это меня они поздравляют с праздником, я стоял совершенно обалделый, а за моей спиной соседи по палате одобрительно обсуждали этот поступок моих больших начальников. Через некоторое время они уехали, а сестра принесла мне большой пакет с фруктами и поздравительное письмо. Этот визит произвел на меня очень сильное впечатление. Настроение мое резко улучшилось, я понял, что меня в училище ждут, и оставшиеся до выписки дни пролетели незаметно.
Начальник училища и замполит, Гаврилин Георгий Иванович и Аверлюков Федор Иванович.
От редакции.
О Г.И.Гаврилине мы рассказали ранее, теперь пришло время подробнее, насколько возможно, попытаться обрисовать облик Федора Ивановича Аверлюкова. Будущий заместитель начальника Тбилисского нахимовского училища, по сведениям, приведенным (Воплощение замысла. - М.: Воениздат, 1987.), в период Великой Отечественной войны служил начальником политотдела 4-й отдельной бригады речных кораблей Дунайской военной флотилии в звании капитана 3 ранга. Разъяснял, что с переносом "боевых действий за рубежи нашей Родины. Партий призывает нас проявлять особую бдительность и вместе с тем уважительно относиться к местному населению, к его национальным обычаям, к жизненным нуждам, помнить всегда о высоком интернациональном долге советского воина-освободителя. Мы воюем не с народами, а их поработителями, с ненавистной всему человечеству фашистской чумой." Был способен к принятию самостоятельных решений.
Автор книги пишет: Вечером ко мне пришла делегация румын. Тот же унтер-офицер, говоривший по-русски, заявил: солдаты просят вернуть им оружие и послать сражаться против Гитлера.
— Как поступим? — спрашиваю Аверлюкова.
— Нам остается только приветствовать румынских друзей, — отвечает начальник политотдела бригады.
В числе его наград - флотоводческий (08.07.1945.)
Ф.И.Аверлюков на устном экзамене по русскому языку и литературе (в центре за столом) слева от него Ольга Федоровна Грицак, справа - Татьяна Валентиновна Делюкина, о них, преподавателях, рассказ впереди.
Эдуард Карпов. Я ВЫРОС В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ. Санкт-Петербург 2007.
ОТРОЧЕСТВО. Продолжение.
Первая тбилисская зима, которая больше походила на нашу ленинградскую осень, тянулась долго — мы привыкали к новой жизни. Но пришла весна, период адаптации закончился, и наша жизнь побежала по налаженным рельсам. Мы росли и развивались, переходя из класса в класс, набираясь знаний и опыта и впитывая дух дружбы, товарищества и коллективизма. Мы жили одинаковой жизнью, у нас были общие заботы и общие радости, а индивидуальность каждого как бы отступила на второй план и растворилась в коллективе. Какие-то личные ситуации почти всегда вписывались в то, что в это время происходило со всеми, и поэтому каждый из нас был уже не столько «я», сколько — «мы». Это совсем не означало подавления личности, но личность должна была жить по законам коллектива: заботясь о себе, нужно думать и о других; в любых ситуациях нужно помогать товарищам; нельзя доносить и предавать; нельзя проявлять физическую силу по отношению к более слабому; нельзя без спроса брать чужие вещи; нельзя «выпендриваться». Это «мы» было настолько сильным, что вспоминая те годы, мне трудно говорить о ком-то конкретно (кроме тех немногих ситуаций, которые выпадали из общей жизни). Это потом, во взрослой жизни, мы все стали разными, стали жить и думать по-разному, и каждый стал «я». Однако, нахимовское «мы» по-прежнему сохранялось в нас, только перешло как бы на второй план, в глубины сознания, всплывая каждый раз при наших встречах. А тогда мы были — «мы».
Мы называли друг друга уменьшительными именами — Сашка, Вовка, Борька и так далее. Это было нашим паролем для «своих»: «Саша» — это обычный мальчик, каких много, а вот «Сашка» — это «свой», с которым ты каждый день стоишь в одном строю, с которым ты каждый день с утра до вечера делаешь то же самое, что и он, с которым ты вместе уже съел «пуд соли». Ты знаешь его, как облупленного, и ты доверяешь ему.
К восьмому классу «своими» стали почти все в роте, независимо от того, кто с кем больше дружил.
Несмотря на военную форму, мы все же оставались детьми (подростками, юношами) и, конечно же, иногда нарушали и дисциплину, и порядок. Это было наказуемо, но наказания за нарушения были, как правило, понятными и справедливыми. При этом командиры никогда не пытались выявить нарушителя с помощью гласного, а тем более — негласного, опроса юных «сослуживцев». Такая попытка заведомо была обречена на провал, и это хорошо знали все опытные командиры (новым иногда приходилось узнавать это на собственном опыте). Доносительство в нахимовской среде было недопустимым: случись такое, и парню был бы объявлен полный бойкот со всеми вытекающими последствиями. Это понятие впитывалось в сознание каждого еще в младших ротах, когда некоторые несмышленые новички иногда пытались сделать что-либо подобное.
Владимир Петрович Гузь, старшина 1 статьи, в дальнейшем старший лейтенант, исключительных человеческих качеств воспитатель, пользовался непререкаемым авторитетом. Многим воспитанникам помог обрести умение быть требовательным, заботливым и выдержанным командиром. - В.В.Максимов. На фото 1951 года с выпускниками 1948 года, посетившими родное училище и любимого командира: Морозов Анатолий Алексеевич, курсант КВВМКУ им. С.М.Кирова, и студент ГПИ Чикваидзе Константин Ираклиевич.
Неписанные правила взаимоотношений допускали некоторые не предусмотренные уставами действия. Был у нас в младших ротах старшина роты по фамилии Гузь. Он иногда применял такой воспитательный прием в отношениях со своими малолетними воспитанниками. Рота стоит в строю, старшина роты что-то объявляет, а кто-то в строю начинает шалить, нарушая порядок. Старшина делает ему замечание, но шалун не унимается. Тогда Гузь походит к шалуну и спокойно так, без крика* дает ему «щелбан» по лбу. Рука у старшины крепкая — пацану больно. Казалось бы — безобразие, рукоприкладство! Ничего подобного: пацан воспринимает это как должное и не обижается, потому что старшину уважают, а делает он это без злости, но доходчиво.
Был однажды случай, когда рота «проучила» плохого командира. Появился как-то в одном из наших взводов некий старшина, который стал общаться с нахимовцами так, как общается плохой сержант с новобранцами, постоянно демонстрируя свою власть над ними. Взвод его невзлюбил, и рота знала об этом. Однажды этот старшина был дежурным по роте и на вечерней прогулке во дворе стал «учить» роту, заставляя ее печатать строевой шаг, хотя на вечерних прогулках в училище это было не принято. И рота устроила ему спектакль. В вечерней тишине рота стала топать через два шага: топ-топ, тихо-тихо, топ-топ, тихо-тихо. Старшина взбесился: кричал, грозил, что будет гонять роту до самого отбоя и снова гонял нас. Но рота продолжала топать «через раз». После того, как время прогулки истекло, во дворе появился дежурный по училищу и приказал увести роту со двора.
Рота объявила старшине войну, которая длилась недолго — старшине пришлось уйти из роты, а потом — и из училища. Но это был случай, из ряда вон выходящий.
Школьная учеба шла в училище примерно так же, как в обычной школе, с той только разницей, что большинство наших учителей, в том числе — и некоторые женщины, были одеты в морскую офицерскую форму (с погонами береговой или административной службы). В классах было не более 25 человек, поэтому учителя довольно хорошо знали своих учеников и могли с каждым работать непосредственно. В сложных ситуациях им не нужно было «вызывать в школу родителей» — сразу после уроков учитель мог пообщаться с офицером-воспитателем или, при необходимости, устроить разговор «на троих» с участием провинившегося. Выполнение домашних заданий производилось нахимовцами под контролем офицера-воспитателя или его помощника в отведенное для этого время, которое называлось «самоподготовкой». В это время все нахимовцы обязаны были сидеть в классе и заниматься самостоятельно. Таким образом, процесс школьной учебы был довольно хорошо организован, что весьма способствовало общей хорошей успеваемости. Общее руководство школьными занятиями осуществлял начальник учебного отдела капитан второго ранга Таршин — тот самый, кто принимал нас в Ленинграде в Нахимовское училище.
Самоподготовка. Детский рисунок Ю.Н.Курако.
Скарлатина, которой я переболел в самом начале моей учебы в училище, выбила меня из колеи: я пропустил много учебных дней и в пятом классе учился довольно посредственно. Но потом постепенно я начал «набирать обороты» и к девятому классу вышел в отличники. Этому способствовали хорошие условия для учебы, хорошие учителя, и общая обстановка в роте: по мере перехода в старшие классы у нас становилось модным хорошо учиться.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
С вопросами и предложениями обращаться fregat@ post.com Максимов Валентин Владимирович
