Мама рассказывала, что в той бригаде, где она оказывалась, качество убранного льна всегда было отличное. Передовиков производства руководство некоторых колхозов иногда премировали небольшим количеством картошки или другими продуктами.
В день своего восьмилетия, в 1943 году я пошел учиться в первый класс в ту же начальную школу № 4, в которой работала мама. размещалась в небольшом аккуратненьком красивом кирпичном особнячке, ранее принадлежащем какому-то монастырю. Кстати говоря, в городе было более двух десятков различных церковных сооружений, которые в то время не функционировали, а наиболее крупные монастыри были приспособлены для складов, хранилищ и даже для продажи керосина и других хозяйственных нужд.
В 1946 году, когда я учился уже в третьем классе, здание школы заняла администрация города, а нашу школу № 4 расформировали, передав весь коллектив в среднюю школу № 1.
Моей первой учительницей в начальных классах все четыре года была Мария Ивановна Смирнова, женщина среднего возраста, крупного крестьянского телосложения с ровным и мягким характером. В нашем классе обучалось около сорока учеников, но она умело справлялась с такой оравой, поддерживая порядок и дисциплину на уроках.
В те годы в первый класс приходили дети в возрасте восьми лет. По сегодняшним меркам такой возраст для начала школьного обучения считается поздним, а подготовка к школе интенсивно проводится в детском садике по специальной программе. Может это и правильно, но тогда обучение зиждилось на инструкциях Надежды Крупской жены Ленина, у которых своих-то детей не было.
Мне помнится, что при моём посещении детского сада особой подготовки к школе не проводилось. Да и мама не считала необходимым давать какие-либо знания заблаговременно, чтобы я не выглядел «всезнайкой» среди своих сверстников в классе и не потерял интерес к учебе.
Хотя я физически был маленький и щупленький, но в интеллектуальном отношении не отставал от общего развития детей своего возраста. Учиться мне было не в тягость, но особого рвения к учёбе я не проявлял.
По результатам успеваемости был твёрдым середнячком, хотя четвёртый класс закончил без «троек».
В третьем классе меня приняли в пионеры, но, как ни странно, что-нибудь запоминающееся от пионерского движения у меня в памяти не осталось.
В школе после занятий я, как правило, не задерживался. Иногда, правда, заходил в школьную библиотеку, которой заведовала старшая сестра мамы Еротиида Александровна Соколова, весьма глубоко эрудированная, вежливая, скромная женщина. Она разрешала мне, в порядке исключения, пройти в хранилище с книгами, чтобы покопаться в книжных шкафах и на стеллажах. Забравшись по стремянке к самому потолку, я с удовольствием просматривал много интересных книг и журналов, в том числе и старинных книг в толстых переплётах с золотым тиснением. В библиотеке почему-то всегда стоял жуткий холод, и растянуть надолго удовольствие ознакомления с книгами было трудно. Мне думалось, что когда всё наладится, тогда уж начитаюсь вдоволь.
Третий класс Угличской средней школы №1, 1946 год. Верхний ряд, слева направо: Антонов, Соловьёв, Гена Коровин, Коля Верюжский, Коля Ерохин, Феликс Узилевский, Казакова (с фингалом под глазом), остальных девочек в этом ряду не помню. В средине первого ряда – учительница Мария Ивановна Смирнова.
Четыре учебных года начальной школы особых воспоминаний не сохранило. Приятельские отношения с ребятами моего класса во внеурочное время после занятий поддерживать мне не удавалось из-за удалённости от места моего жительства до школы, вблизи которой проживали большинство моих соучеников. После окончания четвёртого класса наши жизненные пути круто разошлись, и дружеские связи были вообще утеряны.
Несмотря на то, что с той детской поры прошло более шестидесяти лет, тем не менее, я помню многих девочек и мальчиков нашего класса, судьба которых мне совершенно не известна. По памяти я назову имена некоторых своих одноклассников в период учёбы в школе с 1943 по 1947 годы. Мальчиков в нашем классе было мало: Антонов, Соловьёв, Гена Коровин, Витя Коровин (однофамильцы), Коля Ерохин, Феликс Узилевский, Женя Волков, Чернов и Железняков. Количество девочек в классе превышало число мальчиков в два раза, но фамилии многих из них совершенно забылись. Однако назову: Мартынову, Щаникову, Бедарёву, Казакову, Воронину, сестёр Сопиловых, Паутову, Колбасову.
Непродолжительное время в моём классе учился Марк Авруцкий, а его старший брат Боря на два класса старше. Это были дружные, покладистые, спокойные и очень воспитанные ребята. Их отец работал на и, видимо, занимал высокую должность.
Семья размещалась в отдельном небольшом одноэтажном особнячке с прилегающей к нему садово-огородной территорией, отгороженной забором.
Боря и Марк возвращались из школы всегда вместе. Иногда случалось так, что этот маршрут мы преодолевали вместе, поскольку их дом находился на пути моего следования домой. Постепенно мы подружились и были случаи, когда они приглашали меня к себе. Родителей мальчиков я никогда не видел. Главной хозяйкой была бабушка, которая являлась строгой и требовательной воспитательницей для ребят. Как правило, мы резвились во дворе, где места для беготни и всевозможных игр было предостаточно. Но однажды мы залезли на крышу большого и крепкого сарая, чем вызвали большое неудовольствие бабушки. После этого случая Боря, как бы извиняясь, мне объяснял по секрету, что в такое сложное время у них в сарае находится свинья с поросятами.
Помню об одном неформальном школьном мероприятии, которое организовала наша учительница Мария Ивановна Смирнова. В те годы во время войны в Угличе находилось несколько полевых госпиталей, размещавшихся в бывших административных и школьных зданиях, в которых в огромном количестве лечились и проходили реабилитацию раненые фронтовики. Однажды весной 1944 года Мария Ивановна предложила нам, ученикам, пойти в один из госпиталей, чтобы оказать им внимание и пожелать быстрейшего выздоровления.
В нашем классе и в школе в целом никаких кружков, занимающихся художественной самодеятельностью, не было, поэтому показать своё умение: сплясать, спеть или продекламировать стихи никто не был готов, а с пустыми руками вроде бы идти было неудобно. Мария Ивановна предложила, что лучшим подарком будут лесные весенние дары. Это было такое неожиданное предложение и поначалу оно вызвало у ребят недоумение, и даже сомнение. Я тоже подумал, ну что мы там кроме шишек и палок найдём ранней весной в голом лесу, где ещё снег, пожалуй, полностью не сошёл, да и талой воды по колено.
Для того, чтобы развеять все наши сомнения, Мария Ивановна убедительно заключила, что каждому предоставляется свой шанс придти к раненым со своим весенним подарком. Я, однако, посчитал эту задачу трудно выполнимой, но был вынужден подчиниться.
Однажды в погожее солнечное и тёплое весеннее утро вместо классных занятий мы всем классом отправились в ближайший к городу лесок. Ребята, перебрасываясь между собой короткими репликами о своих находках, постепенно разбрелись по весеннему лесу. Чуть ли не сразу послышались визгливо-радостные крики девочек, которые находили какие-то первые весенние цветочки, как потом оказалось, это были подснежники, ландыши, лесные фиалки. По всей вероятности, такие цветы мне тоже попадались, но они меня не интересовали.
Время шло, а я безрезультатно бродил по лесу, выискивая места посуше и очень надеясь найти первую лесную землянику. Переходя от одной полянки к другой, наконец-то, мне действительно повезло, когда стали попадаться красные и ещё не полностью созревшие с белыми бочками малюсенькие ягодки земляники, которые так необыкновенно пахли лесом, весной и вообще новой возрождающейся жизнью.
На первых порах я несказанно обрадовался, что мне сопутствует удача, но затем я ничего не мог найти, и на дне моего стаканчика по-прежнему одиноко лежали всего .
Однако к тому времени, когда Мария Ивановна стала нас звать к себе, мне всё-таки постепенно по чуть-чуть удалось наполнить всего лишь половину стаканчика земляникой. Собравшись вместе, мы увидели успехи каждого, и я понял, что мои результаты никуда не годятся, и от этого стало очень обидно. В плохом настроении из-за неудовлетворительного результата своего лесного похода я уже не намеревался никуда идти, чтобы не испытывать своего позора.
По возвращению из леса мы направились к одному из госпиталей. Мария Ивановна, договорившись с администрацией госпиталя, быстро распределила ребят, кому идти в какую палату. Я же продолжал стоять в стороне, не зная, что мне делать и как поступить дальше. Вдруг неожиданно для меня подошла женщина в белом халате (вероятно, это была дежурная медицинская сестра) и сказала, чтобы я шёл вместе с ней. Мы поднялись на второй этаж и долго шли по длинному коридору.
Я с большим волнением ожидал увидеть забинтованных по самые глаза, без рук, на костылях, израненных и лежащих в бессознательном состоянии фронтовиков, каких неоднократно видел в кинофильмах.
Наконец мы остановились перед дверью одной из палат и медицинская сестра, постучавшись, спросила разрешения войти. Открыв дверь, она вошла в помещение и, легонько подтолкнув, поставила меня на средину палаты. Я обмер от неожиданности, увидев в небольшой двухместной по-домашнему чистенькой, аккуратненькой с занавесочками комнате двух красивых, молодых, жизнерадостных, улыбающихся женщин. Одна стояла около окна, а другая сидела на стуле около кровати. Одеты они были в стандартные больничные халаты это единственное, что говорило о их принадлежности к госпитальным больным.
Медицинская сестра что-то сказала о школе и тут же вышла из палаты, оставив меня одного. Я был так растерян и смущён, что не мог ничего произнести, продолжая держать в руках свой заветный стаканчик с земляникой. Наконец, справившись со своим волнением, я поставил свой скромный презент на ближайшую тумбочку и тихо произнёс:
Вот... это... Вам...
В следующий момент произошло то, что привело меня в ещё большее смущение. Мой маленький подарок вызвал у девушек-фронтовичек бурный восторг и невероятную радость. Конечно же, не в самом подарке было дело, а в том внимании, которое к ним проявлено. Возможно ни то, ни другое, а просто-напросто на них подействовал мой жалкий, затрапезный, гаврошистый вид.
Одна из них подошла ко мне, легонько, с нескрываемой нежностью обняла меня за плечи и подвела к тумбочке. Когда она открыла дверцу тумбочки, я увидел невероятную по размерам, чуть ли не в полбуханки, пышную, с коричневой корочкой краюху белого-пребелого хлеба. Мне тогда показалось, что такое предстало моему взору впервые в жизни. Отрезав огромный ломоть, она протянула его мне и сказала:
Возьми, мальчик, это тебе от нас.
Как бы мне хотелось порадовать маму таким Я, не отрывая взгляда, смотрел на это невероятное чудо, а в голове проносились мысли: «Разве можно такое допустить, чтобы что-то взять у защитников Родины! Ведь везде и кругом требуют: «Всё для фронта, всё для победы!». Если я сейчас пойду на компромисс и возьму этот хлеб, то каким-то образом предам тех воинов, которым действительно нужна помощь. Да и сейчас наша невыносимо трудная жизнь разве не ради непременного разгрома фашистов»?
Ну, возьми же, мальчик, возьми, не стесняйся! продолжал настаивать приятный девичий голос.
Я уже тогда хорошо знал цену хлебу, когда приходилось долгими часами простаивать в очередях, постоянно делая отметки на ладонях чернильным карандашом своего номера, чтобы получить, причитающуюся очередную чёрно-серую с отрубями слипавшуюся, как глина, строго нормированную пайку.
Выдержать неожиданно свалившееся на меня испытание было невыносимо. Во мне боролось с одной стороны чувство патриотического долга жертвовать всем во имя победы, а с другой сиюминутное желание голодного пацана стать обладателем невероятного богатства куска белого хлеба. Я был как в тумане, но вдруг развернулся и, сдерживая слёзы, выбежал из палаты.
Теперь, по прошествии многих десятилетий, думаю, что я устоял от искушения, отказавшись от такого неожиданного подарка, хотя, возможно, обидел замечательных девушек-фронтовичек в их искренних намерениях.
В те военные годы я совершенно не знаю и не помню, чтобы при школе или по месту жительства организовывалась и систематически велась какая-либо внеклассная работа с детьми.
Располагая достаточно большим свободным временем, после школьных занятий, которые для начальных классов проводились в первую смену, я был предоставлен сам себе.
Придя домой из школы, перво-наперво я самостоятельно выполнял письменные задания. Иногда пролистывал учебники, где надо было выучить какие-нибудь теоретические вопросы, но чаще всего не делал даже этого. Зимой в замороженной комнате на чтение и зубрежку терпения уже не хватало.
Как ни странно, лучшим средством согреться для меня было пребывание на свежем морозном воздухе, где было раздолье: то ли бегай на лыжах или коньках, то ли играй в снежки, то ли катайся на санках, то ли просто шалопайничай. Возвращаясь вечером домой с такого гулянья, разгорячённый и возбуждённый, я срывал шапку с головы, от которой густо валил пар, и уже не думалось ни о холоде, ни о голоде, но такое минутное удовлетворение создавало обманчивое впечатление, что все житейские трудности сущий пустяк.
Но в действительности было далеко не так.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
.jpg)
