И вот однажды произошел случай, который вверг меня в какой-то безумный страх. Возвратившись из школы, мама, не снимая зимнего пальто, осторожно присела прямо на кровать, затем откинулась на спину и, закрыв глаза, замерла на короткое время и вдруг тихо, почти шепотом, делая промежутки между словами, проговорила:
Всё... я больше не могу... Нет никаких сил... Я умираю...
Услышав такое, я очень испугался. Мной овладел непреодолимый ужас надвигающейся беды. Мне тогда показалось, что я потерял способность соображать и не понимал происходящего. По всей вероятности, я стал что-то говорить, чтобы успокоить маму. Однако мама лежала с закрытыми глазами, ничего больше не произносила, дыхание её было очень слабым.
Прошло какое-то время... Наконец мама приоткрыла глаза и, как будто вернувшись в реальную жизнь, также тихо спросила:
Скажи, Коля, сможем ли мы продержаться ещё?..
Обрадовавшись, что мама заговорила, я энергично с подъёмом стал убеждать её в том, что, конечно, мы продержимся, выживем и переживём все трудности.
Возможно, мой необузданный энтузиазм бесшабашной уверенности на благополучное будущее подействовало на маму положительно. Мне почудилось, что неведомая опасность миновала. Хотя некоторое время мама, как бы собираясь с силами, всё ещё продолжала лежать на постели...
Совершенно очевидно, что в те годы мама действительно чувствовала себя неважно, порой упоминала, как бы невзначай, о появляющихся иногда болях в животе: возможно, это было обострение гастрита или даже язвенной болезни желудка. Однако я не припомню во время войны такого случая, чтобы мама обращалась к врачам или проходила какие-либо медицинские обследования. Все возникающие недомогания и болезни, как говорят сейчас, переносила на ногах.
Для меня в моральном и психологическом отношении этот жизненный эпизод стал чрезвычайно переживательным, поэтому-то он запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Я понял тогда, как мне дорога мама, что непременно обязан её поддерживать и, по возможности, помогать, а расстраивать своими выкрутасами и тем более недостойным поведением не должен и не имею права.
К моему глубочайшему сожалению, по причине своего недомыслия, может быть из-за неопытности, а, возможно, поддавшись авторитету старших по возрасту уличных приятелей, я все-таки попадал в такие ситуации, которые, хотел бы или не хотел, расстраивали маму и доставляли ей большое беспокойство. Она очень боялась того, чтобы я не попал под «дурное влияние улицы». В конечном итоге мне, по большому счёту, всё же удалось избежать неблагоприятных ситуаций, однако полностью их исключить было не возможно.
Перезнакомившись со всеми ребятами из ближайших соседних домов, мы вместе придумывали всякие игры и развлекались, как могли. У нас образовалась достаточно дружная и весёлая компания до десятка, а иногда и более пацанов: Славка Смирнов, Владька Коровин, Владька Скорняков, три брата Васильевы, два брата Балакиревы, два младших брата Мешалкины, два брата Крутовы, два младших брата Брянцевы и я. В большинстве своём мы были почти ровесники с разницей не более двух-трех лет. Во всяком случае, в любой день ватага из пяти-семи мальчишек всегда была в сборе, центром которого был достаточно обширный двор, достопримечательностью которого был великолепный, уникальный своей древностью, в несколько человеческих обхватов дуб, дома Улисовых, где, главным образом, и происходила наша дворовая жизнь. Взрослые достаточно благосклонно относились к нашим, порой, слишком шумным играм, видимо, удовлетворяясь тем, что мы находимся у них на виду, а не шастаем по базарным торговым рядам и не высматриваем, где что плохо лежит.
Среди соседских семей были замечены несколько девочек, но они для нас были совершенно безразличны и, естественно, не принимали участия в наших играх и не посвящались в наши дела.
Игры в волейбол и футбол нам были, конечно, известны, но совершенно недоступны из-за отсутствия мячей. Кирзовый волейбольный мяч, которым играли на площадке в городском саду взрослые ребята, нам, пацанам, только разрешали принести, если он случайно вылетал за её пределы. Пиная, чаще всего босой ногой, консервную банку или туго набитый сеном или ватой и перевязанный веревками тяжелый комок тряпья, весьма с большим приближением можно было назвать такую игру футболом
Продолжая разговор о нашем времяпрепровождении и дворовых играх, по справедливости следует упомянуть, что у нас были весьма популярны игры, когда основным техническим оснащением игрока являлся нож. Ножи у каждого из нас были всякие разные. Например, для игры на земле удобней было использовать легкие складнички, а для бросания на расстояние в цель более подходили ножи с утяжелённой ручкой и острым длинным лезвием.
Ножи-складнички и немецкий нож типа кинжал.
Как-то получалось само собой, что у каждого из нашей компании появились легкие ножи-складнички, но многие имели ножи побольше и потяжелей. Дело даже доходило, что некоторые владели штыками и тесаками, но такое холодное оружие в играх не использовалось.
Для того, чтобы научиться бросать нож на расстояние требовались длительные тренировки. Лёгкий нож даже средних размеров не хотел в воздухе переворачиваться, да и силу броска к нему трудно было подобрать. Нож с утяжеленной ручкой из-за смещенного центра тяжести при броске в воздухе делал вращение на 1800 и 3600 в зависимости от расстояния до цели и силы броска.
Такие игры мы старались проводить не на виду у взрослых и без присутствия самых маленьких. Найти уединенное место для нас не составляло труда. Мы уходили в дальнюю часть огорода, выбирали отдельно стоящее дерево или широкую доску в заборе, а иногда собирались у тыловой стенки подходящего для таких игр сарая. Победитель определялся по количеству набранных баллов, если бросали ножи по заранее подготовленной мишени, или по количеству попаданий из установленного числа бросков.
Самыми популярными в летнее время у нас всё-таки были игры, связанные с деньгами. Обычная «расшибалка», часто называемая нами «орлянка», не требовала никаких технических приспособлений, кроме как денежной наличности в виде небольшого количества монет и биты. У каждого игрока непременно была своя «счастливая» бита, которую, как правило, отливали по специальной форме из свинца. Если у кого-то не было денег на руках, то такие безденежники оказывались в числе болельщиков. Игра в долг также не разрешалась.
В ненастную погоду и осенне-зимними вечерами мы отдавали значительное время безудержной карточной игре, насчитывающей более десятка различных названий и вариантов, перечисление которых не имеет смысла, так как названия их хорошо всем известны. Если играли на деньги, то только на копеечные суммы. Иногда, правда, как заранее договаривались, приходилось рассчитываться проигравшему вместо денег щелчками по лбу или лёгкими ударами карт по носу.
Игральные карты.
Я не помню, чтобы мы в ребячьей компании ссорились между собой по крупному так, чтобы дело доходило до драк с мордобоем и, не дай бог, с применением кастетов или ножей. Хотя какие-то стычки, безусловно, происходили, но они заканчивались миром также быстро, как и неожиданно возникали. Но какие-то прикладные средства защиты и обороны у каждого из нас, по большому секрету, имелись и мы, естественно, гордились наличием таких вещиц. Совершенно не вызывало удивление, когда у кого-нибудь из ребят помимо осколков от бомб и снарядов вдруг появлялись не только пустые гильзы, но и боевые или трассирующие винтовочные патроны, даже зенитные снаряды и снаряды авиационных пушек. К счастью обращение с ними в нашем кругу не привело к непредсказуемым последствиям, хотя нам было известно, что такие факты имели место.
К небезопасным увлечениям, пожалуй, можно отнести нескрываемый интерес к самодельным пистолетам, называемыми в нашей среде «поджигами» или «самопалами», которые выпиливались из куска деревянной доски, а в качестве ствола служила крепко прикрученная проволокой металлическая трубка. В такой ствол, в лучшем случае, засыпался порох или, чаще всего, сернистые головки, счищаемые со спичек, которые плотно утрамбовывались и укреплялись бумажным пыжом. С тыльной стороны ствола делалось небольшое служащее для запала отверстие, к которому подносилась горящая спичка.
Мальчишеская самоделка, усовершенствованный «самопал».
С замиранием сердца приходилось ожидать мгновения, когда огнеопасная масса, находящаяся в стволе, загоралась, происходил громкий хлопок, и из ствола вылетало пламя огня, сопровождаемое облачком дыма. Распространяемый запах сгоревшего пороха приятно возбуждал и незримо вносил уверенность в самую твою сущность, что ты воин, охотник, защитник. Только что пережитое чувство тревожного ожидания, смешанное с мимолётным страхом, оставалось где-то в прошлом, и можно было гордиться тем, что ты одержал маленькую победу.
Те ребята, которые были постарше на пять-шесть и более лет, выглядели этакими ухарями, носили кепочки-восьмиклинки, в открытую при взрослых курили, но к нам были снисходительны и не обижали, считали нас малолетками и в свой круг «интересов» не допускали.
А «интересы» у них, порой, были такие, которые вызывали уже свой профессиональный интерес у милиции. Доподлинно, однако, могу сказать, что некоторые из знакомых мне соседских ребят, например, старшие братья Мешалкины или Брянцевы, руководствовались неписанным воровским правилом: «Не воруй там, где живешь, и не живи там, где воруешь!». Скажу даже больше, мне известно, что они сами, используя свои методы, вставали на защиту тех соседей, которые вдруг подвергались воровскому нападению «чужаков».
Мы их воспринимали одновременно с некоторым страхом и подобострастием, непроизвольно перенимая отдельные «замысловатые» словечки и некоторые манеры поведения (например, плевать как можно дальше сквозь зубы), свидетельствующие, по нашим понятиям, о самостоятельности и независимости.
В нашей ребячьей группировке роль негласного предводителя взял на себя Лёвка Васильев, который одновременно опекал двух своих младших братьев. Он был ненамного нас постарше и ростом повыше, но не слишком сообразительный, поскольку несколько раз оставался учиться на второй год даже в начальных классах. У него, если вспомнить, были некоторые способности к рисованию. Несколько позднее он даже делал попытки поступить в Московское Строгановское училище и посылал на конкурсный отбор свои картины. Пик его обучения завершился седьмым классом уже после окончания войны. Выше должности дамского парикмахера местной цирюльни у него карьера не вышла.
А тогда в старшую возрастную группу уличных ребят он не был допущен, хотя с ними общался постоянно и нахватался кое-каким элементам их хулиганского поведения и разговорного .
Он был главным инициатором всех наших как хороших, так и сомнительных проделок. В разговорах с мамой о том, как я провел тот или иной день, с моего языка не сходили отзывы, сказанные, чаще всего, в превосходной степени: «Лёвка сказал то-то... Лёвка сделал так-то... Лёвка научил тому-то... С Лёвкой ходили туда-то ...».
Мама не запрещала мне с ним поддерживать отношения, но настоятельно предупреждала, что Лёвка, как бы сейчас сказали, из неблагополучной семьи, и может научить дурному, как, например, стянуть или присвоить себе чужое, поэтому я должен сначала хорошенько подумать, прежде чем следовать его советам. Как я думаю, она старалась меня приучить к самостоятельности и более серьёзному поведению, которое, по её мнению, должно было выражаться в повышенном и целеустремлённом желании к знаниям, общении с детьми более интеллектуальных наклонностей.
Однако, как и прежде, я всё свободное время проводил на улице в компании своих ребят. Мы чаще и чаще не ограничивали себя играми во дворе, а находили другие способы своего досуга.
Значительное время в летний период проводили на Волге. Некоторые ребята, например, Скорняков, Коровин, Смирнов, Васильев, научились хорошо плавать и осмеливались переплывать Волгу на более пологий и песчаный левый берег и, слегка отдохнув на песочке и согревшись на солнышке, возвращались обратно также вплавь. Остальные, в том числе и я, приобретая навыки держаться на воде, пока барахтались около берега, не удаляясь на большое расстояние.
Во многих семьях, как я уже упоминал, были свои лодки, приспособленные для рыбной ловли, и некоторым ребятам изредка доверяли на них покататься. В таких лодках мы размещались по пять-шесть человек и пускались в плавание.
Если замечали, что какой-нибудь пароход заходит в шлюз или готовится отойти от дебаркадера, то, рассчитав момент, когда судно окажется на чистой воде и прибавит ход, мы обязательно предпринимали попытки подплыть как можно ближе к нему, чтобы покачаться на максимальной волне, исходящей из-под колёс парохода ( в те годы ходили колёсные пароходы, такие как, например, «Роза Люксембург) или из под винтов новейших тогда теплоходов «Климент Ворошилов», «Сергей Киров». Порой удавалось подгрести так близко к пароходу, что даже, бывало, с мостика парохода в мегафон кричали с предупреждением об осторожности.
И всё-таки такая смелость вознаграждалась захватывающим чувством, когда наиболее сильный первый вал воды, вырывающийся из под винта теплохода, подкидывал лодку вверх на самую вершину волны, а в следующее мгновение бросал её вниз. Задача удалого «шкипера», сидящего на вёслах, заключалась в том, чтобы поставить лодку перпендикулярно к волне. Вероятность переворота лодки тогда становилась минимальной, зато достигался максимальный эффект, когда нос лодки вздымался вверх, а корма лодки находилась в самом низу. В следующий момент всё происходило наоборот.
Иногда мы уходили за несколько километров от города на тихую Улейму, правый приток Волги, заросшую местами камышом, желтыми кувшинками и белыми лилиями, где загорали, плескались и забавлялись на неглубокой воде, разгоняя стайки маленьких уклеек и прочих мальков. Здесь не надо было демонстрировать умение хорошо плавать, и тогда все были в равных условиях.
один из правых притоков Волги в районе Углича.
По примеру взрослых мы иногда вместе с ними участвовали в ночных рыбалках (от вечерней до утренней зари), но чаще организовывали такие походы самостоятельно. Место для рыбалки выбирали на берегу Волги, уходя на несколько километров вниз по течению в сторону Золоторучья, названному, по преданию, в честь императрицы Екатерины Второй, которая, по устному преданию, якобы, со своей свитой посещала Углич и после очередного шумного загула потеряла в этих местах своё золотое кольцо.
Мама, надеясь на то, что никаких происшествий не должно произойти, в чём я её клятвенно заверял, разрешала и мне принимать участие в таких мероприятиях, видимо, не столько из-за надежды на мой большой улов, сколько ради развития у меня серьёзного мужского чувства добытчика.
Мне удалось смастерить, хотя и примитивную, но свою удочку. Я научился по-рыбацки крепить крючок, размещать на нужную глубину грузило и поплавок, правильно нацеплять на крючок червяка, обязательно поплевав на него перед тем, как забросить леску. В течение всей ночи мы не спали, сидели и грелись у , рассказывая какие-нибудь, в том числе и рыбацкие, истории, и периодически проверяли свои удочки.
К утру мой улов, в лучшем случае, составлял несколько штук ершей и окуньков, пригодных разве только для голодной кошки. Однако мама, чтобы поддержать мой «победный» дух и старания в рыбацком деле, сдержанно хвалила и даже пыталась приготовить что-нибудь пригодное для еды из моей мизерной добычи. Как бы то ни было, но заядлым рыбаком-любителем я так и не стал.
Продолжение следует.
Обращение к выпускникам Тбилисского, Рижского и Ленинградского нахимовских училищ.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус.
