Видеодневник инноваций
Подлодки Корабли Карта присутствия ВМФ Рейтинг ВМФ России и США Военная ипотека условия
Баннер
Когда завершится модернизация Северной верфи?

Как продвигается
модернизация
Северной верфи

Поиск на сайте

Мы выбрали море: Воспоминания командиров и учеников Московской военно-морской спецшколы / Сост. Т.Н.Байдаков.— М.: Моск. рабочий, 1990. Часть 8.

Мы выбрали море: Воспоминания командиров и учеников Московской военно-морской спецшколы / Сост. Т.Н.Байдаков.— М.: Моск. рабочий, 1990. Часть 8.

В.Демьянов. ТРИУМФ ДОБРОТЫ

Зная о моих неуспехах в истории и боясь, что мой дурной пример повлияет на других воспитанников, классный руководитель преподаватель физики Михаил Иванович Евдокимов вызвал меня к доске и сказал: «Сообщаю, что вы у нас первый кандидат на отчисление из спецшколы. Ну что ж — посмотрим, как говорят, что вы в физике знаете...» И подобно историку начал гонять меня по всему курсу физики. Но тут я чувствовал себя гораздо увереннее: физику я знал и любил, много читал и учебников, и популярной литературы, особенно интересовался практической стороной вопроса, т. е. всевозможными опытами.



Урок физики проводит М.И.Евдокимов

Экскурсы в разные области физики оказались для меня более удачными, чем экскурсы в историю. Евдокимов слушал, удовлетворенно кивая головой, и, наконец, остановив, сказал: «Что ж, физику, как говорят, вы знаете».
После физики был у нас урок немецкого. Мальчишка скромный, со скромными к тому же познаниями в иностранном языке, я на этих уроках, естественно, не высовывался и руку не тянул. Потому остался без единой оценки и не мог предположить, чем закончится для меня четверть.
Преподавательница немецкого (ее имя и отчество, к сожалению, стерлись из памяти), очень уравновешенная, благожелательная, весьма привлекательная внешне и, судя по всему, добрая женщина, войдя в класс, сразу же раскрыла журнал.
— Кончается четверть,— в раздумье сказала она,— посмотрим, как у нас дела с оценками...
Ведя пальчиком по фамилиям в журнале, она остановилась на моей и с ноткой растерянности произнесла:
«Демьянов, как же так получилось — за всю четверть ни одной оценки?»
Я встал и подтвердил, что так оно и есть. Она, конечно же, вызвала меня к доске и предложила читать очередной параграф. Я без запинки прочитал тщательно выученный параграф и неплохо перевел на русский язык. Ответил и на вопросы по словам, впервые использованным в тексте. Преподавательница была удовлетворена, но оставалась в затруднении.
— Что же вам поставить? — раздумывала она. — Сразу за всю четверть поставить «отлично» не могу: ведь это единственная оценка...




Раздумье педагога вдруг прервал чей-то возглас: «Он у нас отличник! Ставьте «пять»!» Класс зашумел и подхватил реплику: «Он у нас отличник, отличник по всем предметам, ставьте «отлично»!»
Не чувствуя подвоха, доверчивая женщина еще немного подумала и спросила:
— Какой урок у вас завтра в три часа?
— Физика,— ответил я.
—- Ну вот и хорошо. Попросите Евдокимова, он же ваш классный руководитель, отпустить вас с урока и приходите ко мне в третий класс, это рядом. Тогда я еще раз вас спрошу и поставлю оценку за четверть. Окрыленный тем, что ребята хотя и в шутку, но поддержали меня, я пришел на следующий день к «немке» на урок и с блеском прочитал заданный мне текст (он оказался тем же самым!) и получил «отлично», причем за целую четверть.
Сначала, мучимый угрызениями совести, с ощущением вины за несправедливо полученную оценку, а потом и с неожиданным для самого себя интересом, я вгрызался в немецкий язык, читал и заучивал не только слова, но и целые словосочетания, немецкие идиоматические выражения, пословицы, изучал в поезде брошюрки «Шритт фюр шритт» («Шаг за шагом»), а на преподавательницу смотрел влюбленными глазами. Да она и была достойна этого. За короткий срок я так преуспел в языке, что потом, уже в инженерном училище, мне на уроке немецкого было нечего делать: я свободно читал незнакомые, довольно сложные общественно-политические и научно-технические тексты.




Вот такой был случай. Преподавательница немецкого языка вселила в пятнадцатилетнего мальчишку веру в свои силы и не позволила развиться в нем тому, что ныне называется комплексом неполноценности. Главное — поддержать в критический момент. И эту поддержку я чувствовал и со стороны классного руководителя, и со стороны моих товарищей по учебе.
Что же касается преподавательницы немецкого, то успехи мои, да, наверное, и других ребят, я назвал бы триумфом не педагогического ее мастерства, которое, конечно же, было, а триумфом ее доброты.


П.Седов. В ДРУЖНОЙ НАШЕЙ СЕМЬЕ

(Парис Всеволодович Седов — сын Всеволода Андреевича Седова, преподавателя русского языка и литературы спецшколы. После смерти в Ачинске В.А.Седова коллектив школы единогласно решил считать 12-летнего Париса своим воспитанником, что и было соответствующим образом оформлено. П.В.Седов оставался воспитанником нашей спецшколы до ее ликвидации.)

Мне выпала необычная роль наблюдателя отличного сообщества, именуемого 1-й Московской военно-морской спецшколой (позднее я стал ее воспитанником). Я мог видеть жизнь этого интереснейшего коллектива и с точки зрения ученика, и с совершенно иной позиции. Я был вхож в коллектив учащихся в такой же мере, в какой часто оказывался в среде преподавателей.
Не один десяток лет проработав учителем, теперь я прекрасно понимаю: прочностью своей коллектив спецшколы целиком был обязан командному составу и преподавателям. Людям, разумеется, разным, но объединенным одной идеей: все силы и способности отдать воспитанникам. Методы воспитания были у них различными, каждый шел своим путем, видя впереди благородную цель. Шел, невзирая на болезни, лишения, голод, без патетики, без громких слов.




Ачинск (послевоенный), куда переехала спецшкола из Большого Улуя. Вид на театр со стороны улицы Ленина

Слово «микроклимат» тогда еще не употреблялось. Но я хорошо помню ту нравственную атмосферу, которая царила в школе. В отношениях между учителями и учащимися начисто отсутствовали назидательность и педантизм. Помню, как ученики частенько бывали у нас дома, в Ачинске, навещали больного отца, наперебой выкладывали ему новости, рассказывали смешные случаи, всячески отвлекая от мрачных мыслей, как он в свою очередь иногда выговаривал кому-либо за не очень-то благовидный поступок, подбадривал того, кто долгое время ничего не знал об ушедшем на фронт отце или брате.
Дорого бы я дал за то, чтобы побывать на уроках, которые вел мой отец, словесник, что называется, милостью божьей. Об этих уроках — увы! — я знаю понаслышке, в основном от бывших учеников. Говорят, он умел зачаровывать класс беседой, остро ставил проблемы, вызывал на раздумья, спор, несогласия. Ученики чувствовали себя на его уроках полноправными и даже, как ни странно, знающими собеседниками.
Что же касается того, что ныне именуют внеклассной работой, то — это уже на моей памяти — он устраивал великолепные литературные вечера, спектакли, ходил с учениками по разным маршрутам. Например, в одно лето проделал поход «из Петербурга в Москву», останавливаясь на всех «радищевских» станциях, был в летних лагерях, куда брал и меня с собой.




Помнится, он организовал в своем взводе выпуск еженедельной газеты «Полундра» — нечто вроде сатирического листка с рисунками, стихами, ребусами. Будучи уже безнадежно больным, он много читал. В нашем доме, как я уже говорил, бывали часто его ученики. Их поименно знали и я, и моя мама — Елена Ивановна (она работала у нас в школе библиотекарем). Мы составляли что-то вроде его домашней аудитории, в которой он чувствовал себя все тем же ненасытным учителем...
В самой школе ни один вечер не обходился без участия в нем преподавателей. Это были не запланированные и отрепетированные «мероприятия», а живое, со щедрым юмором, общение. Как-то пришлось наблюдать за преподавателем биологии К.Д.Синявским. Он чуть не притопывал ногой, заставляя одного из «спецов» немедленно пригласить на танец девушку. Стоя потом у стены, сложив узловатые руки на животе, сквозь очки «торпедировал» эту пару, пошедшую в душещипательном танго, подбадривающими взглядами.
«Торпедировал» он взглядами, не всегда подбадривающими, когда кто-то из нерадивых приходил к нему, чтобы пересдать неудавшийся днем ответ. Синявский сидел за столом, упершись подбородком в кулаки, и будто бы не слушал, что лепечет отвечающий. А потом, встряхнувшись, коротко произносил: «Добро» и макал перо в чернильницу, чтобы исправить в журнале «плохо» на «хорошо», усмехаясь от того, что за его спиной «исправившийся» корчил радостные гримасы.
Удивительно добрые отношения сложились у меня с ребятами из взвода Самуила Лазаревича Паперного (как воспитанник, я был причислен к этому взводу). И тогда уже пожилой, он, конечно, крепко уставал. Довольно часто, придя в «кубрик», вначале бодро приседал на какую-нибудь ближнюю койку, но через минуту «сомлевал». Все затихали, кто-то осторожно подкладывал командиру под голову подушку, накидывал на него шинель.
В «кубрике», где размещался его взвод, стоял бильярд. В минуты, когда Самуил Лазаревич спал, играли тихо, неслышно ступая по полу. Как-то двое игроков, изображая рыночных торговок, повели смешной диалог с частыми вставками: «Ох, не говори, милая», «Намедни я в баньке парилась, так...», «И-и-и, подруженька, страшнее смерти ничего и нет...» и т. п. Изображали они экспромтом и прямо-таки талантливо, отчего все зажимали рты, чтобы не расхохотаться во весь голос. Закончился диалог тем, что одна из «торговок», войдя в раж, для полноты впечатления, произнесла крепкое словцо. Взоры всех обратились на спавшего Паперного, который, оказывается, давно уже не спал, а беззвучно смеялся, вытирая выступившие слезы.




Борис Паперный, Самуил Паперный, Ита Майзиль, Зиновий Паперный

— Тарасов,— спросил он,— вам не кажется, что вы слегка переиграли? Вульгаризмы речи не украшают.
Все замерли, но потом облегченно вздохнули, когда в ответ на извинения Вити Тарасова Паперный махнул рукой: мол, мы друг друга поняли.
И надо же было случиться, что кто-то завел речь о «Морской душе» Леонида Соболева, книге, читаемой в школе до дыр. Есть в этом сборнике рассказ о том, как некий комиссар решил отучить боцмана от дурной привычки через каждое слово пускать «фиоритуры». Предложено было пари: если боцман переругает комиссара, то за ним остается право выражаться по-прежнему, но если проиграет, то будет молчать до скончания века и ни одного лихого словечка не выпустит. Победил комиссар.
— Вот видите, Самуил Лазаревич, иногда ругаться в воспитательных целях полезно.
— Глупости! — мгновенно вскипел командир.— И не говорите мне об этом безобразии! Совестно! Когда это было-то! В самом начале революции!..
В своих убеждениях он был прям и непоколебим.
На уроках он умел удивительно входить в тот или иной литературный образ. Очень хорошо помню, как он изображал Манилова: масляно улыбался, сложив шалашиком руки, шел по проходу между партами, елейно выговаривая: «...следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое...»




Много позже, когда я сам давал, выражаясь по-учительски, Манилова, я всегда вспоминал слабый голосок Паперного, его полную фигуру, втиснутую в синий китель с блестящими пуговицами с якорями, а главное, поразительное его умение вносить в души — по капле, по росинке, но методически и скрупулезно — любовь к литературе, к искусству вообще.
Казалось, он все воспринимал так, будто это «все» касалось его лично. Он, например, очень ревниво относился к тому, что я в данный момент читаю. Морщился, как от зубной боли, увидев у меня «Войну и мир», мгновенно вскипал и раздраженно отчитывал: «Рано, слишком рано!» Зато по поводу «Приключений Гекльберри Финна» спрашивал: «Ведь правда Гек интересней Тома Сойера? Том — сорванец, а Гек — это уже философ!..»
Морскую спецшколу мне есть с чем сравнивать: позже, уже после войны, я учился в школе ВВС, где об авиации представления мы получали в самом, так сказать, усеченном виде. По-другому обстояло дело в морской. Во всяком случае, даже я, будучи намного моложе воспитанников, легко освоил «семафор», умел по всем правилам владеть веслом на «шестерке», получил азы в управлении яхтой, знал сигнальные флаги. В этой связи не могу не вспомнить, как много лет спустя, в университете на филологическом, я поразил воображение коллег тем, что мгновенно заучил названия букв старославянского письма: аз, буки, веди и т. д. Не знали сокурсники, что эти буквы вросли в сознание еще в детском возрасте. Умел я с закрытыми глазами разобрать и собрать затвор «трехлинейной» винтовки, что, пожалуй, и сейчас смог бы продемонстрировать. Преуспел я и в том, что довольно бойко разбирал и собирал замок пулемета «максим», попадал не «в молоко», а «в яблочко» из винтовки ТОЗ-8.
И если все это я усвоил в добровольном порядке, то «спецы» обучались этому систематически, планово и глубоко. Морская стихия, привнесенная в жизнь школы ее командирами, с ее спецификой, традициями, захватывала всех поголовно, превращала будничную и в общем-то далеко не легкую жизнь ребят, оторванных от дома, переносивших голод и лишения, в романтику. Даже прозаическое мытье полов шваброй выглядело в их глазах не менее значительно, чем драяние палубы на корабле.


Продолжение следует.



Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru


Главное за неделю