«Привет, Вячеслав! Все ребята, которые служили на корабле в 1971–1973 гг., прошли через реакторный аварийный отсек и много достойных имён я мог бы перечислить. Считаю необходимым назвать и увековечить в книге память Левченко Юрия Фёдоровича. Родился он 8 марта 1951 года, умер летом 2008 года. Турбинист. На лодку мы пришли вместе из учебки. Парень гренадерского роста – 198 см. С осени 1971 года для разогрева реактора на лодку подавался пар высокого давления из МНС, пришвартованной рядом с лодкой. В декабре 1971 года Юра проводил профилактические работы на паропроводе высокого давления. Он находился на трапе, проверял соединения гибкого шланга между МНС и лодкой. Погода была мерзкая, штормило крепко. И в это время лопнул гибкий шланг (диаметром около 200– 250 мм) на паропроводе. Перегретый пар ударил ему прямо в лицо. Юра упал за борт. Только благодаря тому, что верхний вахтенный услышал его крики, быстро удалось поднять Юру из воды. Лицо было обожжено паром. Месяца 2,5–3 он пролежал в госпитале. Но следы от ожога так и остались на лице. После демобилизации вернулся домой в Чолпон-Ату (Киргизия). После развала Союза эмигрировал в Германию.»
Добавлю к этому, что при демобилизации они, моряки срочной службы, также как и их товарищи, прошедшие через аварию в мае 1968 года, не получили никаких документов и записей в военные билеты, подтверждающие их участие в научных экспериментах, связанных с облучением. Думаю, будет правильно, если я назову ликвидаторов –моряков срочной службы, которые служили с 1971 по 1973 год на АПЛ и совместно с командиром корабля, офицерами и сверхсрочниками выполняли в условиях большой радиационной заражённости научные эксперименты.
Балан Григорий Иванович, турбинист
Венедиктов Геннадий Петрович, трюмный
Гиль Владимир Александрович, спецтрюмный
Гуторов Михаил Ильич, спецтрюмный
Гусаренко Константин Алексеевич, спецтрюмный
Егоров Владимир Николаевич, турбинист
Жевайкин Андриан Иванович, электрик
Загороднюк Александр Григорьевич, БЧ-1
Исаев Димурад Зульфикариевич, турбинист
Иванушкин Михаил Васильевич, спецтрюмный
Козин Геннадий Николаевич, торпедист (?)
Колчин Вячеслав Михайлович, турбинист
Левченко Юрий Фёдорович, турбинист
Лопато Виктор (Казимирович), турбинист
Лысенков Николай Николаевич, электрик
Малахов Леонид Владимирович, турбинист
.
Перттунен Михаил Васильевич, БЧ-5
Плотников Владимир Алексеевич
Приступа Дмитрий Павлович, турбинист
Полуэктов Александр Сергеевич, турбогенераторщик
Руссу Николай Васильевич, турбинист
Сидорук Василий Стахович, трюмный
Самойлов Иван Ульянович
Токарев Владимир Владимирович, электрик
Умаралиев Махамад-Алиджан Ашир-Алиевич, кок
Хисаметдинов Венир Рашитович, турбинист
Шевшелев Евгений Николаевич
Япертас Антанас Стасио, торпедист
Стакионис Павел, турбинист
Чумак Николай Николаевич, электрик
Щирый Василий Терентьевич, торпедист.
Пусть меня простят, если я кого-то упустил. Ведь столько прошло времени!!!
Для того чтобы читатель представил, какая в то время была обстановка на корабле, чем занимались моряки-подводники второго экипажа, приведу пару писем человека, который с первого и до последнего дня принимал участие в её ликвидации, а потом в проведении научных экспериментов. Это воспоминание ярко показывает, чем приходилось заниматься морякам, выполняя "капризы" науки. И второе –моряка, который участвовал в ликвидации аварии в первые дни. К сожалению, свою фамилию он не указал. Вот что он пишет:
«В Гремиху собрали всех флотских специалистов по атомным энергетическим установкам». На деле это означало, что из некоторых экипажей АПЛ СФ были собраны спецтрюмные и командиры реакторных отсеков, из которых наспех сформировали несколько аварийных партий. Задачу им поставили – засыпать свинцовой дробью часть трубопроводов и выгородок реакторного и других отсеков. Дробь поначалу таскали просто в мешках и высыпали в обозначенной на схеме точке, потом появилось больше мешков, их просто бросали не высыпая. Работали в три смены – круглые сутки. Учёт доз вёлся, но никто из участников аварийных партий так никогда и не узнал, какую он получил дозу. Организация была «как всегда». Отношение к людям и их здоровью – соответственное.
От нашего экипажа в устранении последствий этой аварии в мае-июне 1968 года принимали участие командир реакторного отсека В.А.Прозоров (тогда капитан-лейтенант, впоследствии капитан 1-го ранга, преподаватель ВВМУРЭ) и старшина 1 ст. команды спецтрюмных Саша Ермолаев (впоследствии кандидат биологических наук). Слава Богу, оба живы и здоровы! Но натерпелись они тогда – не приведи судьба любому! Насколько я знаю, никому из участников устранения последствий катастрофы даже спасибо не сказали!»
Добавить к написанному просто нечего. Очень жаль только, что не могу назвать имён моряков срочной службы, которые тогда в далёком мае-сентябре 1968 года делали всё, чтобы уменьшить радиационное излучение, идущее от реакторного отсека АПЛ К-27. Десятки, а возможно, сотни моряков, их использовали, а потом "выбросили" на гражданку выживать.
Подводники АПЛ 1971 г. (слева направо) В.Егоров, Ю.Левченко, Г.Козин.
Из воспоминаний капитана 2-го ранга, командира реакторного отсека АПЛ К-27, командира 1-го дивизиона Агафонова Геннадия Александровича:
«Почему-то сегодня не говорят о том, что К-27 – единственная в мире АПЛ, у которой в реакторном отсеке несли постоянную вахту (два человек), как и в других отсеках. Скажу, что даже «до» аварии были случаи, когда сплав (сильно радиоактивный – авт.) тёк под задницу спецам, находившимся в боксе ЦН-38 (трюм 4-го отсека). К этой особенности нужно отнести и другую уникальность К-27: у неё не было вспомогательного двигателя - дизель-генератора. Реактор и АБ – вот и все источники энергии на корабле. Но вернёмся к спецам: конечно, у них были, на мой взгляд, элементы определённого чувства исключительности, спали на реакторах, работали при температуре до 40 градусов, а то и выше, когда всё вокруг обжигало, как в финской бане. Работать без рукавиц было просто невозможно! Спецам очень часто приходилось производить ремонт ненадёжных парогенераторов. Как это делалось: снимали крышку ПГ, стоя на ней и поднимая её талями вместе с собой, выпуская остатки невидимого пара, который со свистом вырывался из-под крышки. Что такое невидимый пар? Это пар, перегретый до 360 градусов! У нас, стоящих на крышке ПГ, подошвы почти что плавились. А что они (спецы) чувствовали, когда резали вспомогательные трубопроводы 1-го контура? Ведь там светило 15–20 р/час.
Эти работы проводились на фоне, когда разные комиссии пробегали четвёртый отсек, прикрывая свои мужские драгоценности руками. Ну, как было не гордиться после этого тем, что ты являешься членом команды спецтрюмных?! И мы гордились своим отсеком, любили и уважали свою профессию и то, что мы делали. Лично я очень гордился тем, что рядом со мной служили такие ребята как Коля Логунов, Феликс Литвиненко, Валя Ращупкин, и что я являюсь их командиром, командиром реакторного отсека. Если говорить о спецтрюмных во время ядерной аварии в первые дни и после, тут у меня нет слов. Ребята понимали, на что идут (о «Хиросиме» они уже знали), и умирали достойно в госпиталях. Об этом, наверно, лучше расскажет Влад Домбровский, который был тогда с ними в море и в госпитале. Я же лучше знаю о своих: Набоке, Воротникове, Литвиненко и др.
Эти ребята видели, знали уже, что случилось с их друзьями, которых увезли в госпиталь. Они шли в отсек и делали то, что нужно для уменьшения смертельной дозы радиации, и как можно быстрее. Сейчас некоторые говорят, что ВСЁ было под контролем. ХЕРНЯ все это! Дозики иногда убегали из отсека, а спецы работали по ночам, когда было меньше глаз. Ремонт помпы в отсеке Колей Лагуновым и Витей Гриценко в море стоил им жизни. Но они её ремонтировали и сделали всё, чтобы она заработала. Хочу сказать, что этот ремонт должен был делать другой спец, но он тогда сдрейфил и не пошёл в отсек. Фамилию его не хочу называть. Это был единственный случай трусости среди спецов за всю историю корабля. Единственный и последний. Команда второго экипажа и остатки первого после того, как всех отправили в госпитали, укладывали мешочки со свинцом (это тонны), а потом, по просьбе науки, разбирали эти же мешки, чтобы добраться до арматуры и трубопроводов 1-го контура, забитых сплавом с ураном, который был выброшен из разрушенной активной зоны ядерного реактора левого борта. Резали эти трубопроводы ножовкой, выплавляли из них сплав, ставили заглушки, обваривали их. Потом всё это вытаскивали на причал, бросали в контейнер, а утром приходили дозики и перепуганные заставляли нас всё тащить обратно в отсек, так как по причалу нельзя было пройти. ВСЁ вокруг светилось! Огромную работу при ликвидации ядерной аварии провёл и рабочий класс. Но рабочий поработал 5–7 минут, потом душ, стакан спирта и отдых, а спецтрюмные работали без ограничения и в паре уже со следующим командировочным.
СКОЛЬКО КТО ТОГДА НАХВАТАЛ – ОДНОМУ БОГУ ИЗВЕСТНО, так как «карандаши» для измерения полученной дозы были примитивны, как и все приборы того времени, да и замеряли показания этих карандашей матросы ОРБ срочной службы!!! Карандашей было сотни, где уж тут до точностей! Правда, объективности ради, спецтрюмных и тех, кто работал в реакторном отсеке, отстраняли на 2–3 дня, вместо них шли офицеры. Нам ежедневно мерили щитовидку, но что это давало? В спецполиклиниках проходили медкомиссию наши медкнижки, а не живые люди! Бывало, жалуешься, что носом беспричинно идёт кровь, а в ответ слышишь: «Помой нос холодной водой».
Продолжение следует
.jpg)
