Мы поднялись на высокую деревянную платформу.
Девочка в форменной куртке, в красной фуражке, с жезлом в руке увидела нас и направилась нам навстречу.
— Товарищи нахимовцы! — начала она торжественно. — От имени пионеров нашей дороги... Никите! — воскликнула Стэлла, узнав меня. — Никито, генацвале! — повторяла она, забыв про свое торжественное приветствие. — Не-ет, до чего же ты вырос и до чего тебе идет форма! Настоящий моряк!
— Мы были у тебя дома, — сказал я, стащив с руки перчатку и пожимая ей руку. — Отец сказал — ты дежуришь.
— Да, но я скоро освобожусь. Отправлю поезд и сменюсь.
Она вопросительно уставилась на Фрола.
— Это Фрол Живцов, мой товарищ. Он воевал два года.
— Не-ет! — удивилась Стэлла. — В первый раз вижу мальчика, который воевал два года.
— Не веришь? — насторожился Фрол.
— Верю, — ответила Стэлла. — Ты стрелял из пушки?
— Я был рулевым на торпедном катере. Ты, наверное, не знаешь, что это за штука?
— Нет, — простодушно призналась Стэлла. — А что это?
— За ним не угонится и курьерский поезд. За кормой вот такой веер пены! И водой с головой заливает.
— Наверное, весело служить на катере?
— Будь спок, веселого мало. Только и гляди, чтобы не попасть в вилку!
— А что такое «вилка»? — спросила заинтересованно Стэлла.
— Это когда снаряды падают и с , и с кормы, и с носа. Понятно?
Стэлле, наверное, было непонятно, но она не переспросила.
— Когда командира ранило, Фрол сам привел катер в базу, — похвастался я другом.
— Не-ет! Сам? Вдали послышался гул.
— Я должна поезд отправить, — спохватилась девочка. — Прокатиться хотите?
Я призадумался: подобает ли нам, нахимовцам, кататься в детском поезде? Но мне до смерти захотелось.
Фрол мигом разрешил все сомнения.
— Желаем, — ответил он без раздумья. — А можно?
— Конечно, можно!
Сверкающий медью паровоз, пыхтя, остановился у платформы. Машинисту в форменной фуражке было лет двенадцать, не больше.
— Садитесь!
Нас не пришлось просить во второй раз. Мы мигом уселись в открытый вагончик.
— Я буду вас ждать! — закричала Стэлла и взмахнула флажком.
свистнул, и поезд тронулся в путь.
— Смешная... — сказал Фрол. — Смотри ты, девчонка, а туда же... начальник станции!
Мелькали деревья, пруды, в которых плескались утки. Поезд проскочил коридор из зеленых веток, вылетел на поляну, по которой бродил олень, потом очутился в тоннеле, и нас обдало в темноте теплым дымом. Вдруг в глаза нам ударил свет, и мы увидели, что мчимся по берегу бурливой Куры, которую медленно переплывает паром. Паровоз свистел, вагончики трясло и качало. Поезд снова нырнул в зеленую чашу, прогрохотал через мостик, повисший над ручьем, мимо скал, покрытых пестрым мхом, и резко затормозил, остановившись у той самой станции, с которой отправился.
Стэлла ждала нас на платформе. Теперь она была без красной фуражки и ее черные косы висели до пояса.
— Куда мы пойдем? — спросила она. — В цирк? В зоопарк? На фуникулер?
— На фуникулер, но сначала зайдем за Антониной, — предложил я.
— Это дочка художника?
— Нет, его внучка.
Мы пошли по аллее. За нами шли любопытные. Стэлла болтала без умолку. Возле киоска с пирожками она спросила:
— Вы есть хотите?
— Не хотим, мы уже рубали, — ответил Фрол.
— Не-ет, почему ты так странно говоришь? — удивилась Стэлла. — Раньше сказал «будь спок», а теперь — «рубали». Я тоже один раз пришла в школу и сказала учительнице: «Вот я и притопала». Она рассердилась и спросила, знаю ли я, что такое настоящий русский язык, и читала ли я Пушкина. И правда, ведь Пушкин никогда бы не написал таких слов. У него все слова как , правда?
Против этого нечего было возразить, и у Фрола даже губа затряслась, а веснушки побагровели. Раньше не раз ему говорили Кудряшов и Протасов, что если он думает, что «будь спок», «рубали» и другие словечки — «флотский язык», то он глубоко ошибается, таким языком не разговаривают на флоте, но Фрол пропускал замечания мимо ушей. И вдруг девочка, встретившаяся ему в первый раз, со всей откровенностью сказала ему то же самое.
Троллейбус был переполнен, и кондукторша не хотела открывать дверь, но нам она все же открыла. Когда мы вошли, какой-то сердитый старик спорил с женщиной в шляпке с перьями. Заметив нас, они перестали ссориться и заулыбались. Взглянув в окно, я увидел, что троллейбус поднимается вверх по крутому подъему. Мы вышли на остановке у Дома офицера и пошли в гору, все в гору, мимо домиков с галерейками, пока не увидели знакомый белый дом в глубине двора. Тут было очень тихо. Я позвонил.
Тамара, отворив дверь, сначала, так же как и Мираб, не узнала меня, но потом всплеснула руками, заахала и сказала, чтобы я заходил.
— А это твои друзья?
— Это Фрол и Стэлла. Им тоже можно?
— Конечно, можно. Вот Антонина обрадуется!
Мы поднялись по лестнице, прошли по стеклянной галерее и оказались в знакомой комнате. Окна были раскрыты настежь. Старого художника не было. Кресло стояло пустое.
— Антонина! — позвала Тамара. — Иди скорей, посмотри, кто пришел. — Тяжелая занавесь зашевелилась.
— Никита! — радостно воскликнула Антонина, выбежав из своей комнаты. Она была одета в розовое, воздушное платьице, и ее русые волосы выгорели от солнца. Веснушки появились на переносице. — Да ты моряк! Ты давно приехал?
— Зимой.
— И не приходил!
— Нас не отпускали. Но сегодня мы пришли за тобой. Это Фрол, это Стэлла. Идем на фуникулер.
Стэлла крепко пожала руку Антонине, а Фрол никак не мог сдернуть перчатку и так и поздоровался — рукой, наполовину застрявшей в перчатке.
— Я сейчас спрошу дедушку, — сказала Антонина. — Он, наверное, захочет с тобой поздороваться. Он часто тебя вспоминает. Дедушка очень болен, — прошептала она, оглянувшись на занавес, — и почти не встает с постели.
Она ушла, а мы принялись рассматривать картины.
Фролу было явно не по себе среди пушистых ковров, медвежьих шкур и узкогорлых сосудов. Он мял в руке наконец-таки снятую перчатку.
— Не-ет, ты посмотри, как похоже, — восхищалась Стэлла пейзажами. — Это — Гори, а это — Хашури. Ну как похоже, ну как похоже!
А Фрол оживился, увидев море, покрытое белыми гребешками, скалы и парус вдали.
— А его сильно треплет, — сказал знаток морской жизни.
— Ты на рояле играешь? — спросила Стэлла Антонину, когда та вернулась.
— Играю.
— А ты знаешь «Цицинатэллу»?
— Нет, не знаю.
— Когда-нибудь я тебя научу. Хочешь?
— Конечно, хочу. Пойдем, Никита, к дедушке.
Я вошел в соседнюю комнату. Шалва Христофорович лежал на тахте. Он протянул мне руку:
— Здравствуй, Никита. Я рад, что ты приехал, — он поцеловал меня.
Как страшно он изменился! Щеки запали, шея под вырезом белой сорочки стала худой и морщинистой.
— Как мама? — спросил он. — Ты давно ее не видал? Антонина сказала, что ты моряк. Жаль, я не вижу твою форму.
Мне стало его жалко до слез. Я поднял глаза и увидел картину — отец обнимает дядю Серго на балконе. Подумать только, что всего несколько месяцев назад они оба были живы и веселы и гонялись здесь, в этой комнате, друг за другом, изображая охотника и медведя!
— Ну что ж, погуляйте. Антонине надо повеселиться. Она, как придет из школы, все со мной да со мной. Ей скучно с больным стариком. Ты почаще заходи к нам, Никита. И приводи друзей. Да пусть они смеются погромче, мне это очень приятно.
Антонина взяла жакет и сказала Тамаре, что мы уходим.
Мы спустились по лестнице, перешли двор и очутились в переулке, по которому шли два тяжело груженных корзинами ослика.
Фрол и Стэлла пошли вперед, и Стэлла показывала Фролу дворец и парк на высокой горе, к которой мы направлялись. Гора называлась Мтацминда. Кусты и деревья были словно усыпаны розовой пылью.
Антонина шла рядом со мной, наморщив лоб и глядя себе под ноги.
— Дедушке все хуже и хуже, — сказала она. — Доктор говорит — плохо с сердцем... А ты знаешь, Никита, — продолжала она, — ведь извещения не было. Один моряк, приезжавший к соседям, сказал о папе Тамаре. А дед услышал. Он крикнул: «Тамара, поверни выключатель! Почему так темно?» А в это время в комнате горели все лампы... Пришел врач и сказал: «Он ослеп...»
Мы вышли к скверу, за которым белел вокзал с широкими окнами.
— Сюда, — пригласила Стэлла, отворяя тяжелую дверь.
Мы вошли. В полутьме узкая лестница поднималась к окошечку кассы; слева, огороженный перилами, лежал толстый стальной канат. Вертушка, отщелкав, пропустила нас на платформу. Откуда-то сверху бесшумно спустился синий вагончик со скамейками, расположенными ступеньками. Зазвенел звонок. Вагончик медленно пополз вверх, прямо в узкое отверстие в стене. Стало светло, и я увидел, что мы ползем по отвесной горе, заросшей кустарником. Цветы, от которых вся гора казалась ослепительно желтой, росли так близко, что их можно было достать рукой. Полосатая церковь с остроконечной крышей, которую я не раз видел издали, теперь оказалась рядом. За каменной оградой белели могильные памятники.
— Видите? — спросила Стэлла. — Тут похоронен Грибоедов. Его, убитого, из Тегерана везли на арбе, и Пушкин встретил арбу на дороге. Страшно, не правда ли? «Кого везете?» — спросил он. «Грибоеда», — ответили аробщики...
Встречный вагончик разъехался с нашим.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
