— А в море вы вышли?
— Вышли! Ох, и громили же фашистов! За все! За город наш, за погибших людей!.. Вот рассказал тебе, стало легче. Тяжело это носить все в себе! — скомкал Гриша выкуренную папиросу. — Ты знаешь, кто раньше всех понял, что творится у меня на душе?
— Кто?
— Глухов. Умеет понять человека... словно родной отец! Да, как родной отец, — повторил Гриша, — отца-то у меня давно нету...
* * *
Когда я пришел на Кировский, мама первым делом просила, где Фрол.
— Мы поссорились.
— Поссорились? Почему?
Я рассказал ей о причинах размолвки.
— Ну, что ж, Фрол в конце концов все поймет.
— Ты думаешь?
— Я уверена. Вы снова будете друзьями, как прежде, разве вы оба не комсомольцы?
Да, оба мы — комсомольцы. Но кто из нас виноват? Фрол? Конечно, он не сумел сплотить класс, он зазнался, он упрям и не хочет признать, что неправ и нарушает устав, но и я виноват не меньше его. Я, комсомольский руководитель класса, не сумел найти со старшиной общего языка и помочь ему так, как, наверное, помогает Глухов Вершинину. Вместо того, чтобы по-дружески вразумить его, я назвал его Мыльниковым. Глухов никогда бы такого себе не позволил... А потом — ведь и я отвечаю за класс, и каждый проступок, каждую двойку товарища поставить можно в вину не только Фролу — и мне...
— Ты о чем задумался? — прервала мама мои размышления.
— Да так, о делах комсомольских, мама. Ты ходила профессору?
— Ходила. Но его нет в Ленинграде, он уехал Москву, на врачебный съезд, говорят, скоро вернется, а у меня опять ничего не болит... Ты придешь домой встречать Новый год?
— Да! А можно, мама, позвать товарищей?
— Конечно, сынок! Я хочу, чтобы тебе было весело.
Глава третья. НОВЫЙ ГОД
Встречать Новый год без Фрола? Но он не замечал меня, словно я был неодушевленным предметом. Я послал отцу, Антонине и Стэлле, позвонил Олегу и Юре, пригласил их на Кировский. Они с радостью согласились. Позвал Илюшу и Гришу. Мы сблизились с ним после разговора на набережной.
Уже стемнело, когда меня вызвали в пропускную. Кто-то пришел ко мне. «Кто бы это мог быть?» — соображал я, спускаясь по лестнице. В полутемном проходе я увидел девушку в меховой шубке, в меховой, запорошенной снегом шапочке, из-под которой выбивались огненные кудри. Это была Хэльми, порозовевшая от мороза. Я немного смутился, вспомнив наше прощание на лестнице, но она воскликнула как ни в чем не бывало:
— А, спаситель! — и, вытянув руку из пестрой вязаной рукавицы, крепко пожала мою.
— Вот видишь, я выполнила свое обещание. Приехала прямо из Тарту с университетской экскурсией. Ты помнишь Лайне? Она тоже здесь и хочет посмотреть твои акварели. Ты знаешь, она ходила к большому художнику в Таллине, и он сказал, что она — талант, что она будет настоящей художницей. Ну что ж? Чехов ведь тоже врач, стал писателем! Можешь поздравить, — продолжала она, — я учусь на отлично. Как мама? Здорова? А Антонина, Стэлла? Они тебе пишут? Ты знаешь, Никита, мы хотим идти встречать Новый год в Дом культуры. Я сказала Лайне, что зайду за тобой и хочу, чтобы ты позвал и Олега. Вот билеты на всех!
Но я ответил, что хочу встречать Новый год с мамой, на Кировском, — к нам придут и Олег, и Илюша, и Юра. Пусть она отдаст билеты кому-нибудь и проведет вечер с нами...
— А что ж, это прекрасно придумано! А можно Лайне позвать?
— Конечно. Нам будет с кем танцевать.
— У вас тут есть телефон-автомат? Говори скорее свой адрес.
Она вошла в будку и позвонила в гостиницу.
— Лайне придет, — сообщила она. — Она очень рада. А билеты — бог с ними! Ну скажи, Никита, как мне повезло!
— Подожди меня, Хэльми, я пойду оденусь и позову товарищей.
— А Фрол? — спросила она, когда мы спустились с Илюшей и Гришей. — Где же Фрол? Разве он не будет встречать с нами Новый год?
Я сказал, что Фрол дежурит.
— В новогоднюю ночь? Вот бедняжка-то!
— Мой отец тоже писал, что, может быть, будет в дозоре в новогоднюю ночь. Такова наша служба.
Через несколько минут, на заснеженной улице, Илико изображал в лицах, как его сватали. На Большом проспекте было шумно, светло, все спешили встречать Новый год, и не верилось, что не так давно, в такой же вот вечер тревожно выли сирены, дома рушились, а люди прятались в подвалах от бомб...
Стоял легкий морозец и сыпал частый, сухой снежок, оседавший на густые ресницы Хэльми и ее меховую шапочку.
— Ну, ты совсем снегурка! Не хватает Деда-Мороза! И как по заказу из ближайших ворот вышел Дед-Мороз, в поддевке, осыпанной бертолетовой солью, с длинной седой бородой. Мы так расхохотались, что прохожие стали на нас оборачиваться. А Дед-Мороз, перейдя улицу, вошел в ярко освещенную школу. Мы заглянули в окно и увидели елку. В зале было полно нарядных ребят.
Подошли к нашему дому. Я пригласил гостей подняться по лестнице. Мама, в светлом платье, с чайной розой у пояса, отворила нам дверь; расцеловала Хэльми и огорчилась, что Фрол не придет.
— А тебе авио от Антонины, телеграмма от Стэллы и дяди Мираба!
Антонина писала:
«Чего пожелать тебе? Самого лучшего! Успехов и радостей! Не забывай Антонину. Как я хотела бы быть с тобой в новогоднюю ночь!»
— Вот уж никак Антонина не думает, что я встречаю Новый год с вами! — воскликнула Хэльми. — А какая чудная !
Разукрашенная елка касалась золотой звездой потолка.
Пришли Олег и Юра. Они оставили в передней на столике палаши, разделись и шумно вошли в столовую.
— Смотри-ка, Юра, ведь это Хэльми! — воскликнул Олег.
— По-моему, да, она самая!
— Ой, как вы выросли оба! — в свою очередь воскликнула Хэльми.
Она забыла, что сама через три года будет врачом.
— Олег, ты принес свою скрипку?
— Принес!
Кукушка прокуковала половину двенадцатого.
— Где же Лайне? Наверное, заблудилась? — забеспокоилась Хэльми. Но раздался звонок. Сегодня Лайне еще больше походила на Снежную королеву, в белом вязаном платье с цветной каймой, в белой вязаной шапочке — она сняла ее, и по плечам рассыпались русые кудри. Олег и Юра уставились на нее с восхищением — для них появление Лайне было новогодним сюрпризом.
Она попросила меня показать мои акварели. Я вынул папку. Лайне разложила рисунки на столе.
— «Адмиралтейство в солнечный день», чудо, как хорошо... «Исаакий с Невы», «Сфинксы», «Памятник «Стерегущему», «Медный всадник»... У вас, Никита, большой талант... Мне стыдно дарить вам свою мазню...
Но ее «мазня» оказалась прекрасной акварелью: рыбачьи суда в маленькой бухте, сети на берегу и разноцветные домики. Я подарил ей взамен своего «Медного всадника».
— За стол, за стол! — позвала нас мама.
Чего только не было на столе! Мама хотела отпраздновать Новый год на славу. Лайне сидела между мною и Гришей, Хэльми — между Олегом и Юрой. Она по-прежнему была болтушкой, всех засыпала вопросами, и мы едва успевали ей отвечать. Кем будет Юра? Кораблестроителем? А Олег будет инженером? Морским? Замечательно! И он ходит в консерваторию? И все успевает?
— Ну, и молодец ты, Олег! Кажется ты, Никита, рассказывал, что композитор Цезарь Кюи был инженер-генералом? Ну, а Олег будет инженер-скрипачом! Не обижайся, Олег, я пошутила! Ты приедешь к нам в Таллин и дашь концерт в театре «Эстония».
— Нет, о концертах не может быть речи! Я буду моряком, не артистом. Но когда я приду на своем корабле к тебе в Таллин, я захвачу с собой скрипку и, если ты, Хэльми, захочешь, сыграю тебе и твоему отцу...
— Смотри, не забудь! Завяжи узелок!
Тут мама напомнила:
— Никита, без пяти двенадцать.
Я включил приемник.
— Эх, жалко, нет с нами Фрола! — огорченно вздохнул Юра.
— Да, очень жаль! — согласилась с ним Хэльми.
Стали бить . Уверенный, мерный звон! Он слышен повсюду, и все мысли людей в этот час обращены к Москве.
— За тех, кто в море! — провозгласил Илюша.
— За тех, кто в море! — подхватил тост Олег. — За Юрия Никитича Рындина! За Виталия Дмитриевича Русьева!
Пили за будущих врачей, чокались с Хэльми и Лайне. Пили за будущих моряков. За моряков — ветеранов войны. Все потянулись с бокалами к Грише. Юра предложил выпить за наше Нахимовское.
— И за нашего дорогого начальника! — подхватил Илико и, обращаясь к концу стола, произнес речь перед воображаемым адмиралом: — Спасибо за то, что учили, за то, что любили нас. Вы думаете, мы вашей любви не ценили? Ценили! Бывало, собираемся натворить что-нибудь, вдруг командуем себе: «Стоп»! Натворишь, подведешь начальника! Скажут: «У него невоспитанные нахимовцы». И за то, что папиросы у нас отбирали, спасибо, — поднял Илюша пачку «Казбека». — Выросли из нас благодаря вам моряки, а не дохленькие человечки!
— Да, уж ты, Илюша, никак не похож на «дохленького человечка»!
Было что вспомнить, и мы наперебой вспоминали и нашего славного Николая Николаевича, и Протасова, и Горича с Кудряшовым, и Забегалова с Бунчиковым, и наших тбилисских друзей...
— Олег, сыграй нам, пожалуйста, — попросила Хэльми, — так хочется музыки! Сыграй Чайковского или Грига!
Олег принес скрипку, Юра сел за пианино. Мама, закрыв глаза, слушала. Хэльми восторженно восклицала:
— Как играет! Даже не верится, что это Олег!
— А ты забыла, как он играл нам у Стэллы?
— Тогда и теперь — небо и земля!
Но вот импровизированный концерт был окончен; снова включили радио и принялись . Я танцевал с Хэльми, с Лайне, с мамой. Мама была легка, словно перышко. Ей было весело. Она повторяла:
— Какой замечательный Новый год!
Он был бы совсем замечательным, если бы со мной была Антонина! И танцуя с Лайне и с Хэльми, я представлял себе, что танцую с ней, с Антониной, и на сердце становилось так радостно! Взявшись за руки, мы водили хоровод вокруг елки, играли в разные игры, и мама во всем принимала участие, словно она была нашей сверстницей.
— Какая у вас чудесная мама, Никита! — оказала Лайне.
— А ваша? — спросил я.
— Моя давно умерла...
Перед тем как разойтись — кукушка напомнила, что уже четыре часа, — Илико предложил никогда не забывать «нахимовского товарищества»:
— Даже если нам придется служить на разных морях, мы найдем время встретиться, а если встретиться не удастся, будем писать друг другу, делиться радостями о выполненных заданиях! Обещаем, друзья?
— Обещаем!
— Отныне и Гриша — наш, правда?
— Ну, — засмеялся Пылаев, — я-то уж слишком стар для нахимовца. Но раз вы хотите — вхожу и я в ваше товарищество!
— Ура!
— А нас вы забыли? — воскликнула Хэльми. — Вы эгоисты!
— Нет, — отвечал ей Юра. — Мы никогда не забудем ни Хэльми, ни Лайне, ни этого чудесного вечера, который запомнится на всю жизнь!
— Давно бы так!
Вышли на Кировский. Морозило здорово. Окна, разрисованные узорами, в лунном свете .
Олег и Юра пошли провожать Хэльми и Лайне в «Асторию», где поселились студенты из Тарту. Гриша пошел в училище. Илюша решил ночевать у нас. Поскрипывал снег под ногами.
— Ох, я устала! — призналась мама. — Если бы вы только знали, как весь вечер жали мне новые туфли!
Но тем не менее она легко взбежала на четвертый этаж.
Мы с Илико стали дурачиться: пожелали кукушке, куковавшей пять часов, счастья. Она — мне ровесница, куплена в тот самый год, когда я родился.
— Спокойной ночи! — наконец, угомонила нас мама.
— Спокойного утра! — поправил Илюша. Он с размаху кинулся на диван.
— Илюша! — окликнул я друга.
— А?
— Спишь?
— Сплю, генацвале!
— А как ты думаешь, что ждет нас в Новом году?
— Большое плавание, Кит! Гаси свет!
* * *
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
Шаги не проходят...Их делают.)))))))))