«Ах, если бы ты не уезжал, Никиток...»
Но и она, и он знали, что не уехать ему невозможно.
Они стали видеться редко: Ленинград далеко от Тбилиси. Только в самые страшные дни его жизни, когда умерла его мама, Антонина приехала к нему. Она стояла с ним рядом на кладбище; на могильных холмиках медленно стаивал снег, и промерзшие комья земли стали падать, падать и падать, глухо стучась в крышку гроба...
И она нежно и бережно повела его от ...
Вечером они долго сидели вдвоем, он и его верный друг Антонина. Ему было тогда девятнадцать. А ей?
...И еще прошло два длинных года — две зимы в аудиториях, классах и два упоительных лета — в учебных плаваниях. На днях он навестил Антонину. Она окончила институт, стала ботаником.
Парк, весь залитый солнечным светом, опускался ступенями к светло-зеленому морю; экскурсанты фотографировались под пальмами; экскурсоводы показывали гигантские кедры, распластавшие над аллеями ветви, толстостволые секвойи, заросли кактусов и самшита, вечнозеленый лавр и магнолии с глянцевитыми листьями, словно покрытыми лаком.
Он с трудом нашел Антонинину комнату. Она соскочила с подоконника, на котором сидела, понеслась ему навстречу, как ветерок, положила ему руки на плечи, сказала, разглядывая:
— Я так рада, что и сказать невозможно!
После завтрака они бродили под деревьями с багровой хвоей; в бассейнах резвились пучеглазые бронзово-красные рыбки; заросли стройного молодого бамбука чередовались с мощными эвкалиптами.
Вечером сидели у моря, тесно прижавшись друг к другу. Казалось, все сказано и все ясно.
— Я живу своей жизнью, — прошептала она в темноте, словно боясь, что кто-нибудь ее услышит. — Самый родной, самый близкий мне человек — это ты...
Он почувствовал прикосновение губ и стал целовать ее — жадно и неумело, словно давным-давно ждал только этого часа. Она вырвалась и, сбросив на бегу туфли, побежала по еще не остывшей гальке. Он догонял ее; ее ноги засветились под водой, как две стройных березки.
нагнулась, зачерпнула воды и плеснула ему в лицо. Потом снова пустилась бежать, он нагнал ее, и она, теряя голову, торопливо отвечала на его поцелуи.
Их спугнул кто-то, тяжело шагавший по пляжу. И они долго искали на песке ее туфли, и их руки и губы то и дело встречались.
Она спрашивала:
— А за что ты меня полюбил?
— За то, что ты очень... очень хорошая...
— И давно? — допытывалась она.
— Давно.
— Когда?
— Я и сам не знаю когда...
С какой грустью она проронила:
— Я опять не увижу тебя целый год или два... — Повторила: — Целый год или два...
А Никита не решился предложить ей поехать на Балтику — ведь он сам не знал еще, где и как он устроится. И он хорошо понимал, что она любит свои цветы, дело жизни своей, любит — рай на земле, который ее окружает.
Оторвать ее от любимого дела? Нет, он — не эгоист.
Они снова расстались. Надолго или нет — неизвестно. Это было на днях... Да, совсем на днях...
8
— Ну, что же Фрол не идет?—забеспокоился Никита. За окнами начинало смеркаться, и в комнате потемнели углы; он больше не различал темных прямоугольников на обоях.
Фрол ушел за билетами. Сегодня вечером они едут. Послезавтра начнут свою флотскую службу.
Друзья стали неразлучны; окончив училище, решили и дальше не расставаться и выбрали оба Балтику и малые корабли, дорогие не только по воспоминаниям детства: и практику и стажировку проходили на таких кораблях.
Как была бы счастлива мама, увидев его с кортиком, в офицерских погонах! И как бы она переживала с ним вместе все его радости!
Послезавтра он увидит новых начальников, своих сослуживцев. Он будет самым молодым среди них и самым неопытным. Как его встретят и примут? Начало службы на корабле — переломный момент в его жизни. Может ли он быть командиром?
Он задавал себе все новые вопросы. Вспоминал напутствия преподавателей и особенно Степана Андреевича Глухова. К нему, в прошлом боевому командиру Черноморского флота, Никита приходил разрешать самые трудные проблемы. И Степан Андреевич находил выход из любого тупика, в который по молодости и неопытности забирался Никита, да и не он один.
Глухов сказал на прощанье: «Помните: вы больше не курсант. Вы — офицер. С вас вдвое спросится. И партийный билет вам вручат лишь в том случае, если ваш корабль будет на отличном счету, если вы сумеете воспитать своих подчиненных. Вспомните, как мы, старики, помогали вам. Так же помогайте матросам и вы, чтобы они росли, становились специалистами первого класса, старшинами, шли в училища, чтобы стать, как и вы, офицерами».
Очередной выпуск офицеров флота. - Там за Невой моря и океаны: История Высшего военно-морского училища им.Фрунзе /Г.М. Гельфонд, А.Ф. Жаров, А.Б. Стрелов, В.А. Хренов. - М. 1976.
Никита вспомнил и разговоры с отцом в Севастополе. С отцом, который пропадал и вернулся: он партизанил в крымских предгорьях. Много было переговорено в его славной каютке.
Никита любил отца всей душой за то, что тот с детства готовил его в моряки, и за то, что отец остался до сих пор верен матери — он не женился и, пожалуй, не женится никогда.
На проспекте вспыхнули фонари, а Фрола все не было. Где же Фрол?
ГЛАВА ШЕСТАЯ ФРОЛ
1
— Ах, оставьте, пожалуйста, ну как вам, в самом деле, не стыдно! — отбивалась девушка от подхвативших ее под руки двух юнцов в длинных фиолетовых пиджаках и коротких и узеньких бирюзовых брючках.
— Петрусь, действуй!
— И в самом деле, чего тут ломаться! Проведем вечерок!
— Нет, да что же это? Хоть бы вступился кто...
Слезы брызнули из глаз девушки.
— Одну минуту. Прошу прощения, — сказал кто-то позади, и жертва почувствовала себя на свободе. Рослый, плечистый моряк-лейтенант в новой тужурке крепко держал под руки хулиганов.
— А-а, знакомый. Петрусь, не так ли? — заглянул в лицо одному из них лейтенант. — Вот мы и встретились и теперь уже не расстанемся. Вы пройдете с нами в милицию? — спросил он обиженную.
— Конечно... конечно, — пробормотала девушка, видя, как наливаются кровью веснушки на круглом лице лейтенанта.
Через несколько минут в дежурной комнате отделения милиции юнцы с негодованием поправляли свои обезьяньи галстуки, девушка, глотая слезы, жаловалась, что от «стиляг» не стало прохода на Невском, а лейтенант, предъявив удостоверение личности на имя Фрола Живцова, внушал дежурному размеренно и увесисто:
— Хулиганов надо выметать железной метлой. Кстати, вот этот, Петрусь, мне давно известен. Он — скупщик радиоприемников. В позапрошлом году он завлек одного моего однокурсника в свои грязные махинации. Этот тип шантажировал, обещая донести морскому начальству, что курсант халтурит ремонтом приемников. Помните, я заходил тогда в вашу скверную лавчонку и отправил вас в уголовный розыск? — напомнил он «Петрусю».
— Ах, имеете, значит, привод? — оживился дежурный и взялся за листок протокола.
— Спасибо вам. Большущее вам спасибо, — протянула девушка руку Фролу, когда они вышли из отделения, оставив двух хулиганов в распоряжении .
— Не за что, — сказал Фрол. — До свидания...
— Тася... — подсказала девушка, глядя ему благодарно в глаза.
— До свидания, Тася. Осторожнее ходите по улице.
Откозыряв, он пошел к остановке трамвая. Девушка проводила его восторженным взглядом. Фрол шагал уверенно, рослый, плечистый, ни разу не оглянувшись.
Когда он сел в трамвай, Тася вздохнула и подумала, что лейтенант, наверное, так же уверенно шагает по жизни. Рыжий, симпатичный и смелый...
2
Фрол Живцов родился в Севастополе, городе Черноморского флота. Алексей Живцов, отец Фрола, служил на тральщике и подолгу пропадал в море. Мать, дочка старого боцмана из Карантинной слободки (звали ее Алевтиной) , всегда хваталась за сердце, когда слышала взрыв, доносившийся с моря. Это у нее стало привычкой. И, бывало, стирая белье и услышав глухой грохот в синем безоблачном небе, она долго не могла отдышаться, держа руку на впалой груди.
Бывали случаи, что тральщики подрывались. Но Алексей возвращался, коротко здоровался с женой, гладил по огненной голове сына («И в кого ты, рыжий такой, уродился») и садился за стол.
Человек суровый, он с ранних лет стал вырабатывать у сына характер. Фрол изведал вкус отцовского ремня с трехлетнего возраста. Дожив до десяти, сообразил, что отец ни разу зря не ударил — всегда лишь за дело. Отец научил пятилетнего сына плавать — попросту взял Фрола за шкирку и бросил в глубокое место. Фрол барахтался, как щенок, и отплевывался, захлебывался с выпученными от страха глазами, а отец, плавая рядом, не приходил к нему на помощь, хотя и зорко следил, чтобы сын не пошел ко дну. Фрол стал плавать как рыба и далеко опережал всех мальчишек Карантинной слободки.
А так учили плавать в Рижском нахимовском училище.
Море стало ему почти родным братом; он собирал на безлюдных отмелях креветок и мидии — большие черные раковины; мать отваривала их с рисом, получалось удивительно вкусно; ловил съедобную и несъедобную рыбу; в залатанной лодчонке переплывал бирюзовые бухты. Его тело было обожжено солнцем, нос лупился, коленки были все в ссадинах, и отец поглядывал на сына с удовлетворением — вырасти у него белоручка, слюнтяй, он бы его презирал.
В школе Фрол начал было учиться неважно; на помощь сразу пришел отцовский ремень — и Фрол, к удивлению учительницы, стал получать пятерки. Отец разрешил ему забегать на свой тральщик, и Фрол стал входить во вкус флотской жизни, проводя вечера на баке с матросами, «травившими» небылицы.
Фрол быстро научился отличать правду от «травли» и фантастику о выловленном тралом гигантском спруте воспринимал как занятную выдумку, зато с увлечением слушал рассказы о минах, забредающих на фарватеры, о том, как машина тральщика отказала, когда уже был подожжен фитиль «рогатой красотки», — мало ли настоящих историй могут порассказать под вечерними звездами моряки?
Товарищи отца, забавляясь, посылали Фрола «попить чаю на клотик», но он быстро стал отвечать, что басней о клотике его не проведешь.
Тогда смышленого мальчишку стали, шутя, обучать матросскому делу — швабрить палубу, драить медяшку, вязать морские узлы, даже чистить орудия.
Фрол весь начинялся морскими терминами и нипочем не назвал бы комингс порогом, палубу — полом, переборку в кубрике — стеной, а подволок — потолком. Он твердо знал, что такое стенка, пирс, ковш, фарватер, где на корабле бак, а где — ют, и даже стал соображать кое-что насчет флажных сигналов. Фрол не надоедал матросам расспросами — это было не в его характере, унаследованном им от отца; но в удобную минуту, когда сигнальщик, передававший семафор, покуривая «Беломорканал», благодушествовал, осторожно наводил разговор на только что переданную весть. И сигнальщик, сам человек любознательный, охотно удовлетворял любознательность Фрола.
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
