Воспоминания пойдут об истории моего вступления в КПСС – не самая популярная тема в наши постсоветские времена.
Как только меня назначили помощником командира лодки – то есть обозначилась перспектива служебного «продвижения» по командной линии, где-то вне служебных кабинетов на территории дивизии встретился бывший замполит «» М.В.Загитов.
В своё время мы провели с ним вместе какое-то время в комнатёнке на береговой базе, отведённой для всех офицеров лодки (кроме командира), а командир рулевой группы (младший штурман) Брыскин там и спал, когда удавалось это приятное занятие.
Повоевавший бывший кавалерист, только-только закончивший политическую академию, запомнился не только как порядочный политработник, но и человек, не чурающийся получить от лейтенанта с подводным образованием кое-какие сведения по штурманской части и другим специальным вопросам.
…Напомню – шёл 1953 год, я выпустился из училища с только что введённым дипломом штурмана-подводника.
Итак, возвращаемся в лето 1955 года к встрече лейтенанта и капитана 3 ранга, ставшего к тому времени заместителем начальника политотдела дивизии.
По ходу совместного движения мне была прочитана убедительная лекция о том, что отсутствие партбилета у человека на командирском мостике – явление, несовместимое с реалиями нашей жизни, и посему не следует валять дурака и тянуть с подачей соответствующего заявления.
Конечно, обо всём этом я уже догадывался по своему куцему опыту службы, но слова симпатичного замполита (сейчас их и не вспомню) сыграли известную роль катализатора или последней капли для принятия решения о вступлении в передовой отряд советского народа.
Впоследствии, на протяжении 30 лет многие «свободные» люди неоднократно укоряли меня за этот – шкурный и карьерный, по их мнению – поступок.
Пожалуй, воздержусь от рассуждений на данную тему: нынешним людям всё это неинтересно и неведомо, а ровесники и так знают, что командиров подводных лодок без партбилета просто не было.
Существующий в те времена порядок партийной жизни предусматривал годичный кандидатский стаж, в течение которого другие коммунисты должны были ещё раз хорошенько проверить самые разные качества претендующего на высокое звание: просто так написать заявление о вступлении и любой недостойный сумеет.
Никаких практических перемен в реальной жизни обладание кандидатской карточки не принесло, я и раньше должен был ходить на комсомольские и партийные собрания, и молчал на них как раньше, так и теперь.
Между тем служебная моя карьера неслась галопом: меня назначили старпомом на одну из современных подводных лодок 613 проекта из числа пришедших к нам Северным морским путём. Кадровая чехарда на них ещё толком не улеглась, и – как понимаю – ни начальство, ни бывшие северяне – реально не представляли размеры отсутствия необходимых на востоке морских знаний и навыков у новообращённых тихоокеанцев.
То есть, знания и навыки (вместе со звёздочками на погонах) были, но они относились совсем к другим условиям службы и театрам мореплавания.
В дополнение к осознанию этого незнания, мне пришлось ещё хлебнуть неприязни к назначенному со стороны выскочке-тихоокеанцу с не совсем «чистой» фамилией и повадками.
Но философствовать на данные темы было некогда: начался период интенсивных выходов в море. Как и раньше, крутился до полного израсходования физических сил, это был мой внутренний критерий выполнения воинского долга.
И вот, в злополучный день 8 мая 1956 года где-то свыше была назначена проверка реальной морской готовности нашего корабля. В сплошном тумане мы возвращались из полигона боевой подготовки в Уссурийском заливе на свою базу в Малом Улиссе, назавтра был праздник Дня Победы.
Штурманом на лодке был мой приятель Саша Гаврильченко, и уже по этой причине исключался мой подход к навигационной карте, да старпому сие не особо и положено.
Заход в главную базу многократно выполнялся нами на «малышах» (лодках XV серии), у которых не было радиолокатора. Флагманский штурман Боря Степаненко («Мессершмидт») буквально вдолбил нам – молодым штурманам – чувство особой ответственности и многочисленные приёмы ориентирования по глубинам и прочим неформальным особенностям пролива Босфор Восточный.
Но сейчас мы были на современной лодке 613 проекта, наверху крутилась тарелка радиолокационной станции «Флаг», что нам туман и отсутствие видимости.
Хотите – верьте, хотите – нет, но во мне стало нарастать смутное чувство приближающейся опасности.
Сначала я предложил командиру – Владимиру Владимировичу Перегудову – объявить боевую тревогу, обычное дело при входе в главную базу. Знающие люди уже по этому факту должны насторожиться – подобные инициативы должны исходить от самого командира.
Но и усевшись на откидную банку с левой стороне мостика, Брыскин не успокоился и попросил разрешения спуститься вниз для уточнения обстановки.
Командир согласился, потом он сознался мне, что чувство беспокойства стало передаваться и ему.
Привычным способом – на руках – спустился в центральный пост, но до навигационной карты не дошел. Прямо перед носом увидел указатель включённого эхолота, и его неоновая лампочка прыгала у глубины 20 метров с тенденцией к уменьшению.
А это – как раз признак, что мы ушли с фарватера, и сейчас начнутся неприятности.
Безобразно визгливым («петушиным») голосом я заорал: «Оба самый полный назад!».
Моряк на телеграфах с удивлением посмотрел на меня, но команда тут же была продублирована командиром с мостика. Дизель застопорился, и только-только электромоторы начали набирать ход при реверсе, как послышался противный всякому моряку скрежет в носовой части, обозначающий посадку на мель.
Туман немного рассеялся, и без всяких приборов стало ясно, что мы малость вылезли мощным обтекателем гидроакустических станций в носу на мель у острова .
Этот остров расположен как раз посередине восточного входа в пролив Босфор Восточный.
Про иные технические подробности происшествия вы почитаете в упомянутом очерке «Тихоокеанский Флот», а здесь мы вернёмся к «партийной» составляющей нашей тогдашней жизни.
Как раз в это время у нас находился скорый на расправу Главнокомандующий ВМФ адмирал флота С.Г.Горшков, и он отвалил обоим прямым виновникам – В.В.Перегудову и А.С.Гаврильченко – «тройчатку».
Для незнающих поясняю конкретную расшифровку дозировки этого лекарства.
Капитан-лейтенанта Перегудова, вместо близкого перехода в старшие офицеры, превратили в старшие лейтенанты, сняли с должности командира и представили к строгому партийному выговору.
Саша Гаврильченко тоже потерял одну из трёх лейтенантских звёзд, превратился из старшего опять в младшие штурмана, ну и такой же завершающий дело выговор.
И вот, на партейном собрании, где реализовывались эти плевки моим товарищам, меня должны были принимать в настоящие члены партии.
Я промямлил, что в такой обстановке не считаю себя достойным переходить в передовой отряд советского народа, и с этим делом придётся повременить.
Народ согласился, и мы продолжали службу уже с новым командиром – Юрием Владимировичем Шумиловым.
Лодка заново сдавала все задачи курса боевой подготовки, 31 декабря наша бригада передислоцировалась в новую базу в бухте Конюшкова (в заливе Стрелок), а затем в утроенном темпе все мы принялись за реализацию замыслов «Папы Хи» – командующего подводными силами ТОФ контр-адмирала Льва Петровича ХИЯЙНЕНА (08.12.1910 – 12.06.1999):
по групповому использованию скопившихся на флотах дизельных подводных лодок. Как сейчас становится ясным, замыслы эти опережали своё время и не нравились московским начальникам Адмирала.
Апофеозом этой деятельности был выход нашей бригады в море на 48 суток (напомню – автономность ПЛ 613 проекта 30 суток) с дозаправкой и ремонтом в море у Курильских островов.
После автономки я угодил в госпиталь с диагнозом гастрит, а оттуда – прямым ходом – на Высшие офицерские классы (ВОЛСОК, расположены в Ленинграде) для подготовки к должности командира лодки.
Какие тут могли быть партийные собрания, я и сам напрочь забыл про них.
Но политработники Классов свой хлеб ели не зря и не разделяли моей беспечности. На первом же организационном собрании они выявили партийного разгильдяя – то бишь меня – и задумали строго спросить за утроенную длительность кандидатского стажа. И среди будущих командиров нашлись сочувствующие таким инквизиторским партийным идеям.
Брыскина заставили изложить уже известную читателям канву предшествующих событий, а дальше началось нечто такое, что позволяет мне назвать ныне забытое партсобрание праздником.
Не дав возможности обличителям и рта раскрыть, мои друзья-тихоокеанцы принялись по делу говорить о настоящих – по их мнению – свойствах Брыскина, что полностью исключало любые сомнения о его пригодности к званию члена КПСС.
Если не ошибаюсь, начал Виктор Григорьевич Белашев (мой первый воспитатель на «Б-13»), а продолжили Марат Капранов, Селим Забиров, Саша Винокуров, Лёша Тепляков, Иван Дубяга – всех и не припомню.
Я сидел в состоянии высшего нервного напряжения, не смея поднять глаз, другого, когда про тебя говорят такие слова, и быть не могло.
В партию меня приняли, по-моему, единогласно, но это было мелочью на фоне всего произошедшего…
С тех пор прошло полвека, попробую разобраться, хоть задним числом.
Когда человек дышит чистым воздухом, ему невдомёк подсчитывать или как-то измерять ценность этого фактора Жизни.
Так и я, в Училище и на Флоте, никогда не задумывался, чего это мне так комфортно живётся.
Например, собутыльником был никаким (а питие всегда было распространённым увлечением), ни в какой любви и дружбе со своими товарищами не распинался, а со старшими и начальниками – и подавно.
Терять мне совсем нечего, поговорю на божественную тему, с которой ко мне часто пристают сейчас окружающие, потерявшие ориентиры в идеологическом мире.
Не веря ни в какие легенды про Бога или Богов, полагаю, что их основой является существование во всём Человечестве некоторого совместного начала (передающегося от поколения к поколению). Внешне это начало проявляется в виде Совести.
Скажите на милость, что и кто останавливает вас даже при мысли о каких-то недостойных делах?
Для меня – вечная память о Людях, как встретившихся на жизненном пути, так и вовсе не ведающих о моём существовании.
И помянутые в этом рассказе дорогие мои друзья-подводники – среди них.
…Среди штатских и береговых таких товарищей у меня уже не было.
