Глава III. Семья.
Вспоминать о семье, тем более мне, самому младшему члену, значит вспоминать прежде всего о матери – Елизавете Евграфовне Бекреневой.
Оставшись в сентябре 1911 года без мужа – единственного кормильца семьи, самоучка в познании элементарной грамоты, без профессии, без денежных и каких-либо материальных накоплений, в условиях, когда власть имущие, говоря словами Аксакова, «не проявляли никакого участия к меньшим, кроме презрения», будучи в возрасте 39 лет, Елизавета Евграфовна вырастила, воспитала, поставила на путь праведный нас – пятерых ее детей, отдавая этому благородному делу все свои силы и заботы, терпение, напряженный труд и материнское сердце. Она сохранила нас, оградила от пороков, привила трудолюбие и уважение к людям труда.
Все мы, ее дети, прожили большую трудовую жизнь, дожили до преклонного возраста и никогда не расставались с чувством обязанности к матери, ни в чем не отступали от ее житейских наставлений, всегда сохраняли в умах и сердцах своих великую ей признательность.
Мы мало, очень мало знали о прошлом родителей. Потребности не было. А может потому, как-то мне старшая сестра сказала: «Во-первых, ничего в нем утешительного нет, а во-вторых – что мы сами видели и знаем это и есть все их прошлое».
Отец Елизаветы Евграфовны был рабочим свинцово-белильного завода в Ярославле, а мать – рабочей завода по двору. В 1872 году у них родилась девочка, названная Елизаветой, а в 1874 году – другая девочка, названная Александрой.
В 1883 году скончался отец девочек, будучи парализованным парами свинца, а через год скончалась мать в 30-летнем возрасте. Девочек сирот приютили, как говорили раньше, добрые люди: 12-летняя Лиза оказалась в одной чужой семье, 10-летняя Саша – в другой.
Люди-то, приютившие девочек, были добрыми, а дети их, подростки, обижали, оскорбляли, упрекали девочек, особенно Сашу.
Саше не исполнилось и 15 лет, когда определили ее на работу подсобной к ткачихе текстильной – бывшей большой Ярославской мануфактуры, основанной в 1722 году. Здесь она многие годы работала ткачихой, вышла на пенсию в середине 20-х годов. Была замужем. Муж умер. Сын, находясь в армии, пропал без вести в годы Первой мировой войны. Последние годы тетя Саша проживала в семьей моей сестры Раисы, ухаживая и присматривая за ее малолетним сыном Владимиром. Раиса и ее муж работали.
В доме, в котором призрели Лизу, появился постоялец, только что уволенный с военной службы. Когда Лизе минуло 16 лет, ее выдали замуж за постояльца. То был Константин Петрович Бекренев, рожденья 1861 года, уроженец Ярославской губернии, Диево-Городищенского уезда, деревни Кочевки. Они-то и стали нашими родителями. Поскольку у отца в деревне, как говорится, не было ни кола ни двора, решил пытать счастье в городе. Работал на заводах: чернорабочим, грузчиком, пильщиком, сторожем, подсобным рабочим у распиловочной машины лесопильного завода. Последние несколько месяцев он работал в заводской конторе помощником конторщика по учету леса (бревен), прибывавшего на завод по Волге с плотогонщиками, и пиломатериалов (досок), отправлявшихся заказчикам по железной дороге. Будучи солдатом на военной службе, он научился читать, писать, считать. Видимо, эти «качества» были учтены при переводе его на счетную работу. Правда, он жаловался на усталость и на состояние здоровья.
Мать и он были довольны переводом, тем более, что и заработок стал стабильнее – не то 20, не то 25 рублей в месяц. Купили в рассрочку .
Мать с благодарностью вспоминала тех добрых людей, которые приютили ее после смерти родителей. И главное за то, что они научили ее элементарному шитью предметов женской одежды. После замужества она для себя и для детей все шила сама.
В дождливый сентябрьский вечер 1911 года рабочие завода привезли отца на телеге домой. Он испытывал боль в животе. Рабочие сказали, что отец соскочил с подножки железнодорожной платформы, на которую грузили тес, и, поскользнувшись на мокрой древесной коре, упал. Видимо, сильно ушибся.
В Коровниках не было ни медпункта, ни врача. Мать растерялась, не знала как и чем помочь отцу. А он ее успокаивал: «Ничего, Лиза! Отойдет, выдюжу!». Однако не выдюжил. Вскоре скончался. Оказался разрыв в кишечнике, общее заражение крови.
Похоронили на Туговой горе. Незадолго до смерти ему исполнилось 50 лет.
Облик отца не сохранился в моей памяти. В сентябре 1911 года мне было четыре с половиной года. Но бродят в голове два коротких эпизода, о которых сейчас я боюсь сказать – остались ли они в моей памяти или навеяны нашими семейными разговорами, в частности, об отце, его прошлом, которые в семье долго велись после его смерти. Ведь все, что я пишу здесь о прошлом родителей, тоже взято мною из семейных разговоров. И то, что уже написано здесь – это все, что мы знаем о прошлом родителей.
Первый эпизод: сидим за столом маленькой кухни, пьем чай из самовара. Я – на коленях отца, только что пришедшего с работы. Он достал из кармана «золотую» копейку, передал мне и сказал: «Держи, богатым будешь». Копейка блестела, только что, видимо, выпущенная в обращение.
Второй эпизод: я на руках какой-то женщины у гроба отца.
А прошлого о родителях отца мы вообще ничего не знали и разговоров о них не было. Так что росли мы, не зная и не видя ни одного дедушки и ни одной бабушки.
У отца был брат. Наш дядя Демьян. До смерти отца заходил к нам дважды или трижды. Был старше отца. Позднее говорили, что подвизался на случайных заработках, ходил в рубищах, длинноволосым, с большой (лохматой) бородой. Заработок пропивал. Спал под лодками. Нас не навещал. Позднее матери кто-то сказал, что Демьян с собутыльниками уехал в Сибирь. Действительно, в предвоенные годы уезжали в Сибирь даже семьями, на что им оказывалось вспомоществование в какой-то денежной сумме. Об этом шли в слободе разговоры. Ни о Демьяне, ни от Демьяна сведений больше не было.
Была у отца и сестра, наша тетя Раида, проживала в деревне Кочевки. Летом 1912 года Елизавета Евграфовна поехала к ней, чтобы сообщить о смерти ее брата. Недолгое время шли на пароходе по Волге в сторону Костромы, вниз по течению от Ярославля. Затем – не знаю уж сколько верст, но не много – пешком, пересекая ржаные и картофельные поля, небольшие перелески. Погода была сухая, день – солнечный. Кстати, я сейчас помню тот путь. Я, видимо, утомился. Мать подбадривала меня васильками, которых много было в ржаных полях, ягодкой – земляничкой, то птичкой, то пчелкой.
Тетя Раида была моложе нашего отца, но, видимо, уставшей, лицо в морщинах, больше сидела. Вдова. Незадолго до нашего приезда к ней вернулся сын, отслуживший в армии. Когда мы вошли в избу, он сидел на полу у окна и плел из лоз большую корзину: лохматый, в широких штанах и в длинной рубахе из домотканой, серой ткани, уже не первой чистоты. Я заинтересовался его быстрой и ловкой работой. Раньше не приходилось видеть.
Обстановка в доме, прямо скажем, убога. Комната размером 18-20 кв.м., два окна на фасаде, третье – сбоку, на левой стене со стороны входа. В переднем левом углу – дощатый стол, вокруг его такие же скамейки. Над столом – икона с лампадкой. У правой стены – кровать, закрытая занавеской, у той же стены, ближе ко входу, выложена русская печь. У печки – полати: деревянные нары для спанья под потолком между печью и стеной. Тут же у стены две табуретки. На левой стене у входа в комнату, на гвоздях висят веревки разной толщины и длины, ошейник (видимо, для козы). У этой же стены, ближе к окну – небольшой кухонный столик и шкаф с посудой. Вход с улицы в маленькие сени, через них в комнату и в небольшой хозяйственный дворик, где «проживали» куры и коза, сложены сено и солома, кой-какой хозяйственный инвентарь.
Вспоминая сейчас то убранство избы и тетино «хозяйство», невольно понимаешь «аргументы» отца, не пожелавшего, отслужив в армии, возвращаться в деревню. Они же эти «аргументы позволяют полагать, что наши бабушка и дедушка по линии отца, были обыкновенными крепостными крестьянами, получившими «вольную» в 1861 году. Когда они скончались, Елизавета Евграфовна, может быть, и знала, может быть, и видела их, но разговора об этом в семье не было. Да вряд ли и видела!? Помниться упоминание матери о том, что на ее свадьбе никаких представителей отца не было. Были лишь хозяйка дома с дочерью, которые приютили Лизу, оставшуюся сиротой.
Меня передали сыну (забыл его имя). Он водил меня по деревне – маленькая, бедная, деревьев мало, на солнцепеке – завел в избу, где меня угостили прохладным молоком с земляникой.
Разговор женщин длился до темна, перемежевываясь слезами.
Мы с матерью спали на полу комнаты, на большом мешке, набитым соломой. Сын – в сенях. На следующий день обратным маршрутом возвратились в Коровники.
Можно, видимо, представить положение Елизаветы Евграфовны, в котором она оказалась после смерти отца, да еще при наличии пятерых детей: дочь Антонина, которой только что исполнилось 19 лет, дочь Вера - 17 лет, сын Николай - 13 лет, дочь Раиса – 8 лет, сын Леонид – 4,5 года. Выше уже упоминалось, что семья осталась без каких-либо денежных и материальных накоплений.
Но прав поэт, сказавший, что «не без добрых душ на свете».
Вскоре после смерти отца пришел к нам мужчина и предложил матери содействие в устройстве Тони на работу кондуктором . Мать и рада была и колебалась. Тоня – первая помощница матери. И не только по надзору за малышами, но и по швейному делу.
Иногда к ней приходили жены рабочих, знакомых отца, с просьбой сшить для них или для их детей ту или иную немудреную вещь. Елизавета Евграфовна не была профессиональной портнихой. Шитью ее обучили те добрые люди, которые приютили, когда она осталась сиротой. Первоначально мать не соглашалась выполнять чужие заказы, боялась ответственности. Кроме того, отпустить Тоню, у которой шитье «спорилось», означало лишиться помощницы. Но семье-то нужен был и заработок. Тоня стала кондуктором трамвая. При наличии времени помогала матери.
В конце 1912 года Тоня вышла замуж за кондуктора трамвая Михаила Ионовича Мужчинина, ушла к нему. Хотя и продолжала работать кондуктором, все же два-три раза в неделю приходила и помогала матери.
