«Он — счастливец, — завидует Крамской, — У него — все впереди. А у меня...»
В старом здании академии в облетевшем саду ему вынесен приговор.
И все же — моряки не сдаются. Он книгу закончит. Быть может, напишет еще одну. Василиск сказал: не читать, не писать. Чепуха! Он станет преподавать в Мореходном училище. Даже после «этого»...
— Товарищ капитан первого ранга, прошу... Куда отвезти? — прервал его размышления веселый голос матроса.
На углу Садовой и Невского Крамской остановил машину. Кафе было безлюдное, сумрачное. Он сел за столик в глубине, у окна. Попросил самого крепкого черного кофе и коньяку. Ему принесли. Он выпил большую рюмку и отчетливо увидел объявление на стене: «Танцы запрещены». И другое, более мелкое, оповещавшее о том, что в кафе всегда есть мороженое многих сортов. Василиск преувеличивает, Василиск ошибается. И вообще — все в порядке. Крамской спросил еще коньяку. Нет, не стоит смотреть на вещи так мрачно. Он еще повоюет, поборется, как тогда, восемь лет назад. Василиск — паникер.
В цветочном магазине он купил несколько роз, взял такси и поехал к Леночке. Обед был готов, стол накрыт. Она ждала уже целый час. Разумеется, он не сказал ей, что был в академии.
На другой день серая пелена снова заволокла окно, хотя был и солнечный день.
В платной лечебнице на он долго сидел в тесной полутемной приемной, среди таких же, как и он, горемык, прежде чем дошла его очередь.
Он сказал, что находится здесь в отпуске и у него зашалили глаза. Профессор, с львиной гривой седых волос и с моржовыми седыми усами, проделав с ним то же самое, что вчера проделывал Василиск Автономович, покачал головой:
— Я советую вам обратиться к полковнику медицинской службы Кутейко. Вы — моряк, вас он примет. Вот его телефон.. Хотите, я позвоню? Вы давно никому не показывались?
Круг замкнулся. Не надо .было сюда и ходить.
Конечно, молодые и без него пробьют себе путь. Он не сомневается, что Щегольков сможет стать начальником штаба, Бочкарев — комдивом, Коркин — командовать большим базовым тральщиком, а Живцов и Рындин в недалеком будущем станут командирами кораблей.
Он ясно видит их будущее и надеется, что они не собьются с пути. Раньше он знал, что именно он поможет им выйти на широкий фарватер. Теперь это сделают вместо него другие. Ну что ж? Он флоту отдал всю свою жизнь, все что мог, до конца, без остатка. Он, конечно, мог бы еще протянуть, скажем, год; но обманывать флот — на это он не способен.
Недавно к ним в гарнизон приезжал слепой лектор. Говорили, он ослеп тоже от ран. Лектор читал о Чайковском и играл на рояле «Времена года». У него были черные нашлепки на глазах, и его сопровождала молодая жена. В газете писали, что она пошла за него, когда он ослеп, и чуть ли не счастлива, что у нее — слепой муж. Какое тут может быть счастье!.. Еще не перевелись лакировщики!
...На днях они с Леночкой подали заявление в . Перед концом отпуска должны были регистрироваться.
Должны были...
Разумеется, он скажет Леночке все. Он не скрывал от нее, что восемь лет назад лежал слепой в госпитале и его чуть было не списали с флота.
Леночка широко раскроет ясные, серые глаза и ответит, что ровно ничего не изменилось. Да. Именно так и скажет. Он хорошо знает ее.
Но он не может принять ее жертвы. Она — моложе его на двенадцать лет. У нее много жизни еще впереди; она — большая актриса и сыграет немало ролей. А жалость — жалость ему не нужна.
Леночка будет с ним и ласкова и нежна, но выйдет в соседнюю комнату и тяжко вздохнет. Она же — живой человек!
...Жаль, что он правду узнал слишком поздно. Раньше бы на год пойти к Василиску! Леночку, любимую, ласковую, терять тяжело. Но он теряет и большее: флот.
Он знает, что делать. Леночка — гордая. Он откажется от нее — во второй раз. И она не простит унижения. Она больше никогда не придет.
Да. Он откажется.
Ради нее. Он не допустит, чтобы у Леночки в конец была испорчена жизнь.
Крамской засыпает тяжелым, тревожным сном.
Когда-то, перед переходом в Кронштадт из осажденного Таллина, во сне он увидел мать, но не молодую, какой он ее хоронил. В каюту вошла старушка — такой мать могла бы быть, если бы дожила до сорок первого года; она вошла с узелком в руке и сказала: «Я останусь с тобой, сыночек». — «Нет, мама, тут тебе нечего делать, переход будет слишком опасен». Он обнял мать за плечи, повернул и осторожно перевел через комингс на палубу. В ярком солнечном свете она растворилась.
Переход был трагический: взрывались и опускались на дно корабли; многие моряки окончили жизнь в мутных водах залива. Крамского, раненного, плававшего в воде, подобрали на другой, уцелевший корабль — и не прошло и часу, как и тот подорвался и пошел ко дну. Подобрали на третий, и лишь на нем добрался Крамской до Кронштадта.
А сегодня опять во сне пришла мать — совсем дряхлая, съежившаяся старушка. В пергаментных морщинистых руках держала она узелок. «Я останусь с тобой, Юрочка, — сказала она. — Ты больной и беспомощный. Я никуда не уйду», — «Нет, мама, — возразил он, — переход будет слишком тяжелым...» И обняв сухие старушечьи плечи, он вывел мать на искрящийся снег. И снова, как в том, сорок первом году, она растворилась в ярком солнечном свете.
Он проснулся, протирая глаза. В комнате плавал туман. Пелена, проклятая пелена! Она заслоняет солнце и свет, клубится на стеклах, ползет изо всех углов... Эх, Василиск, друг ты, друг, почему ты не .смог совершить чуда? Чуда! Ведь медицина, говорят, нынче творит чудеса...
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СВОЕ МЕСТО В ЖИЗНИ
— Пользуйся случаем, что Крамской в отпуске, — уговаривала Нора Мыльникова. — Он вернется — тебя никуда не отпустит. Ты видишь, сколько понаехало большого начальства? Покажи им, на что ты способен. Неужели мы и эту зиму будем с тобой прозябать здесь, в дыре?
— Но мы поедем с тобою в отпуск — в Таллин и в Ленинград.
— Что мне отпуск! Я хочу постоянно жить на виду!
Мыльников считает, что Нора права. Надо себя показать. А то все позабудут...
Обходя корабли со штурманом флота, полным, веселым, пожилым моряком, побывавшим во всех океанах, он старается выдвинуть себя на первое место: говорит о выучке штурманской части, характеризует молодых штурманов; им приходится помогать, они — первый год из училища; он примечает малейшие неполадки и при штурмане флота отчитывает за них — вот он каков!
Он завязывает разговор о последних заграничных походах, в которых участвовал штурман флота — он знает навигационную обстановку в проливах! Он легко бросает английские фразы — штурман флота должен понять, какого способного человека недооценивают!
И адмирал благосклонно с ним шутит — ему нравится этот молодой, обаятельный, разносторонне образованный офицер.
Радий Анатольевич Зубков, выпускник Ленинградского Нахимовского училища 1948 г., главный штурман ВМФ (1974-1986 гг.)
Когда штурман флота выходит в море с щегольковским дивизионом и, просмотрев прокладки, находит их образцовыми и у Рындина и у Живцова, Мыльников всем своим видом показывает: «Моя выучка, без меня и Живцов и Рындин пропали бы».
— Я их обеспечивал еще в училище, — шутит он. — Я ведь был старшиной младшего курса.
В походе штурман флота имеет все основания убедиться, что дивизионный штурман великолепно знает морской театр. Фрол сердито косится: «Ишь, вылебезивает».
Коркин, зная повадки Мыльникова, не удивляется... «Пускай вытанцовывает. Может, и вытанцует». И то, что рулевые на высоте, и сигнальщики не проглядят даже чайки, и Живцов знает дело, — все оказывается заслугой Мыльникова: «Я обучил», «Я проработал», «Я обратил внимание».
Нора предупреждала: «Это твой последний шанс на выдвижение, Виктор. Прозеваешь — пеняй на себя». И штурман флота — о радость! — интересуется:
— Не ваш ли родственник — профессор Морской академии?
— Павел Нилыч Мыльников — мой отец, — с достоинством отвечает Мыльников.
— Да? Он — мой старый товарищ, — с большой теплотой говорит адмирал.
Мыльников чрезвычайно доволен, что так ловко все получилось. Штурман флота оценит и скромность дивизионного штурмана: ни разу не упомянул о своем именитом отце, пока его не спросили.
Не успели они прийти в базу, как поступила новая вводная: идти в пункт Н.
Пункт Н. — это знают и Коркин и Фрол — маленький портишко с опасным входом. Коркин вспоминает: тут прижимаемся вправо, тут влево — камни по самой корме. Все знают, что войти в этот маленький порт может только опытный штурман. Даже в хорошую погоду. А на носу — . Надо тщательно проработать карту. А когда? «Времени нет», — сообразил Фрол и честно о, том доложил.
350
— Вот так и все они, молодые штурмана, — презрительно сказал Мыльников в присутствии начальника — это Фролу особенно обидно. Недаром о молодых штурманах рассказывались в кают-компании анекдоты, не лишенные жизненной правды: один командир не проконтролировал своего молодого штурмана, проскочил Либаву и выскочил к самой Виндаве, да и там штурман потерял и долго не мог найти свое место; другой командир, понадеявшись на молодого штурмана, отклонился от точки рандеву чуть не на двадцать миль...
— Считаю, что Живцов не справится. Нельзя рисковать кораблем. Я сам проведу «Триста третий» в порт.
И Мыльников бросает ловко слепленную английскую фразу: «Если у командира нет настоящего штурмана, ему нужен лоцман. Придется наняться лоцманом к Коркину».
«Вылебезил!» — думает Фрол, хотя сознает, что единственный выход из положения — положиться на дивизионного штурмана.
Мыльников ликует. Удача сама пришла к нему нынче. Видела бы его сейчас Нора!
Продолжение следует.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
