Перед вооруженным восстанием петроградского пролетариата, революционных солдат и матросов Дыбенко был вызван в Смольный, в штаб революции. Председателем Центробалта был избран балтийский матрос, член партии с 1917 года Николай Федорович Измайлов.
В 1966 году я узнал, что Николай Федорович в Москве. Связался с ним и пригласил в Академию (военно-дипломатическую академию), начальником которой я был, для беседы с постоянным и переменным составом о работе Центробалта в 1917 году. Он согласился и встреча состоялась.
Я спросил тогда , не попадался ли в поле его революционной деятельности матрос Евгений Вишневский?
– «Как же, – ответил он. Знал и хорошо, помню этого активного большевика Балтфлота!».
Вишневский, рассказал он, был делегатом от Балтийского флота на Первом Всероссийском съезде Советов, и как таковой, вошел в июне 1917 года в состав Центрофлота. Информация Вишневского о планах, делах, намерениях эсеровского и меньшевистского Центрофлота серьезно помогала Центробалту предотвращать реализацию контрреволюционных замыслов Временного правительства и вовлечение в них сил Балтийского флота.
Измайлов дал высокую оценку работе Вишневского на посту комиссара Центробалта в период Моонзундской операции.
Вишневский сообщал о вредительстве, допущенном при строительстве оборонительных сооружений на островах, что острова «кишат» немецкими шпионами, среди которых офицеры, местные попы и кулаки. Сообщал, что командующий позицией и его начальник штаба саботируют, подчиненными частями не управляют, оборона брошена на самотек, что приводит к излишним жертвам.
Вишневский, сказал Николай Федорович, сообщил и том, что командующий позицией, его начальник штаба, оказавшийся немецким шпионом, и командир дивизии подводных лодок скрылись, сбежали в ходе операции.
Такими подробностями Николай Федорович обогатил мои познания о Вишневском.
Измайлов рассказал также о действиях при подготовке и в ходе вооруженного восстания питерских рабочих, о его телефонных разговорах в тот период с В.И.Лениным, Я.М.Свердловым, дававшими Центробалту указания об участии, месте, времени, количеству сил Балтийского флота в вооруженном восстании, их задачах.
Вишневский был невысокого роста, имел несколько излишнюю и, чувствовалось, нездоровую полноту, бледноватое, чуть одутловатое лицо, седые белые волосы с заметной лысиной, жаловался на ноги.
После Гражданской войны он работал политработником, обучался на особом курсе Военно-морской академии. «Особенность» состояла в том, что курс комплектовался из опытных корабельных специалистов дореволюционного флота, преимущественно коммунистами, не имевшими военно-морской теоретической подготовки. Флоту нужны были командные кадры. После окончания курса выпускники назначались на относительно высокие должности.
История отдает должное героике, подвигам, верности пролетарской революции матросов-большевиков и, как в те годы говорили, им сочувствующим. Те из них, кто обучался на Курсах красных командиров флота, в училище командного состава РККФ, на курсах Военно-морского училища, на Особом курсе Военно-морской академии – составили самое первое ядро истинно советских командных флотских кадров. К этой доблестной когорте принадлежал Евгений Иванович Вишневский.
Он был, как говорят, «простым» человеком, общительным, внимательным к подчиненным. Его осанка, походка, да и голос мало чего содержали «из командного». Был самокритичным и требовательным к себе, с высоким чувством ответственности за порученное дело. Он также, как и Галлер, работал много, рано вставал, поздно ложился спать. Редко сходил с корабля, чтобы навестить семью, проживавшую в Ленинграде. В 1931 году ему было, наверное, не больше 41-42-х лет.
. Автор: В. Федосеев. Трансляцию слышали даже на Синявинских высотах... Будем просто помнить об этом событии, помнить фамилии участвовавших в этом матче игроков... (Первый матч в блокадном Ленинграде состоялся 6 мая 1942 г.)
Последний раз, он же был и первым после моего ухода с линкора, я встретился с ним в 1943 году в блокадном Ленинграде, когда был начальником разведки Балтийского флота. Евгений Иванович работал тогда в одном из отделов флотского тыла. Он был заметно больным, радовался за меня, за встречу со мной. Вспоминали с ним работников штаба дивизии линейных кораблей и, конечно, Льва Михайловича Галлера.
Выше уже упоминалось, что плавание кораблей в 1920-1930-е годы были короткими. И прежде всего из-за недостатка корабельного топлива. Большую часть времени корабли стояли на якорях в заливах, губах, на рейдах, где и отрабатывали задачи боевой подготовки. Но все же, хотя и редко, выходы боевых кораблей в Балтийское море совершались. Об одном таком выходе и хочу рассказать. Начну, однако, с небольшого предисловия.
В те годы острова Финского залива, ближайшие к Кронштадту: Сескар, Лавенсари, Пенисари и другие принадлежали Финляндии. Выход кораблей из Кронштадта в Балтийское море проходил по фарватеру севернее этих островов, на виду финских наблюдательных постов. Был и другой путь, находящийся южнее и отдаленнее упомянутых выше островов. Это западный выход из Лужской губы, где летом базировались и отрабатывали задачи боевой подготовки наши корабли. Правда, выход – мелководный, узкий, с каменистым грунтом. Назывался этот проход проливом . Пройдя Хайлоду, выходишь на широкий, большой Тютерский плес.
Первоначально пропустили через этот пролив малые корабли: тральщики, миноносцы, эсминцы. Прошли успешно. Решили пропустить и линейный корабль «Октябрьская революция».
Мы стояли в . На борту была небольшая делегация корабельных шефов мужского и женского пола. Среди них были два, как тогда называли, «затейника»: девушка и паренек, работники московского парка культуры им. А.М.Горького. Они исполняли и танцы, и песни, и юмористические рассказы.
На следующее утро, чуть забрезжит рассвет, был назначен проход линкора через Хайлоду. А сегодня, после ужина, Н.Н.Несвицкий – командир линкора потребовал перевести шефов на время похода в море на другой корабль или в береговой клуб. Сказалось воспитание на предрассудках, что обнаруживалось у многих бывших офицеров старого флота. В данном случае – женщина на корабле в море несет якобы кораблю несчастье.(!)
Комиссар корабля, начальник корабельного клуба, комсомол просили командира оставить на корабле хотя бы девушку и парня, мотивируя больше всего тем, что выходы в море – не частное явление. Такое событие экипажем воспринимается как праздник, что затейники создадут хороший досуг матросам, ну и что…: «Это несерьезно, Николай Николаевич, поддаваться предрассудкам!».
И Николай Николаевич сдался, затейники остались на борту линкора.
Пролив Хайлода был благополучно пройден. Все мы, находившиеся на ходовом мостике, с которого осуществляется управление кораблем: флагман, его начальник штаба, флагманские специалисты, да и сам Николай Николаевич облегченно вздохнули, напряжение было снято. На море – штиль, его поверхность не шелохнется. Да и солнышко только что показало из-за горизонта свою макушку, как бы поддерживая наш духовный настрой. Небо чистое, глубокое, голубое. Видимость на море – полнейшая.
И вдруг… Сильный толчок, качнувший всех нас и, конечно, весь экипаж по инерции вперед. Линкор медленно накренился на правый борт, затем так же медленно перевалился на левый борт и продолжал медленно качаться с креном до 5-7-ми градусов. Все смотрели молча друг на друга (?!)
Николай Николаевич приказал застопорить машины и осмотреться. Через короткое время из машинного отделения по переговорной трубе на мостик доложили: «Затоплено междонное пространство». (На кораблях двойное дно).
Поступила команда командира штурвальному (рулевому): «Право на борт». Линкор пошел в Кронштадт. Была дана по радио телеграмма о случившемся и о возвращении в Кронштадт оперативному дежурному по флоту.
К нашему приходу в Кронштадте был уже подготовлен , в который и завели линкор сходу. Осмотр подводной части показал: рваная пробоина днища левого борта длиною 25 метров! Вот почему и затопило междонное пространство. Это говорило о том, что линкор «проехался» по голове подводной скалы небольшого диаметра, называемой «банкой», торчавшей как сахарная голова, скрытая поверхностным слоем воды, толщиною, видимо, до 11,5 метров. Осадка линкора - 12 метров. Если бы банка была выше, то она разодрала бы и верхнее (второе) дно корабля.
Тральщики, направленные к месту событий, обнаружили «банку», а гидрографы нанесли ее место на карту, чего прежде сделано не было.
Произошло это на Тютерском плесе – на широком водном пространстве, которое за 200 лет исхожено кораблями столько, что не сосчитать. Да даже за 70 лет с момента появления кораблей с паровой машиной. А сколько галсов выполнили гидрографы, измеряя глубину плеса и накладывая ее на карту! И все мимо невидимой «банки». Бывает же так!
– опытнейший мореплаватель, к сожалению, «нашел» «банку». Ну это – морское дело. Давайте коснемся другой стороны.
Представляете самочувствие, мысли, думы Несвицкого в тот момент?! Он… не знаю как, но, наверняка, калил себя, что согласился оставить девушку-затейницу на корабле, что отказался от своего суеверия, не послушался своего внутреннего голоса.
Мы видели его бледное лицо после толчка. Он никак не комментировал событие. Молчал всю дорогу до Кронштадта. Даже Лев Михайлович Галлер – флагман его не беспокоил. Не беспокоили и другие командиры, понимая его состояние.
Линкор быстро был введен в строй.
Излагая данный случай, я вспомнил другой подобного же порядка. Но обошедшийся без неприятностей.
То было на Севере в 1942-м военном году. В Мурманск на военном корабле прибыл Иден – английский министр иностранных дел. Прибыл и отправился (самолетом или поездом – не помню) в Москву для встречи с руководством нашей страны.
Желая воспользоваться оказией, руководство, видимо, договорилось с Иденом, чтобы крейсер взял на борт нашу профсоюзную делегацию во главе с Председателем ВЦСПС Николаем Михайловичем Шверником, приглашенную английскими профсоюзами.
Делегация прибыла в Мурманск. Командиру крейсера сообщили о договоренности с Иденом. Поинтересовавшись составом делегации, командир выдвинул свои условия: а) исключить из состава делегации женщину (известную профсоюзную деятельницу, насколько помнится, Николаеву); б) исключить численность делегации 13 человек.
Англичане, как известно, по части предрассудков и суеверия не имеют себе равных. Даже в нумерации домов у них отсутствует номер 13.
Через Идена удалось уговорить командира корабля оставить на борту женщину. А численный состав делегации изменили до 14 человек, включив в нее нашего посла в Англии Майского, возвращавшегося на крейсере в Лондон.
Крейсер благополучно возвратился из Мурманска в свой – домашний флот, базирующийся на базы метрополии.
***
Исполняя должность флаг-секретаря, я обрел возможности обогащать свои знания из области штабной службы и культуры. В ведении флаг-секретаря находились все руководящие документы по вопросам организации и обеспечения боевой подготовки, по взаимодействию разнородных сил флота, по административным вопросам и другим областям флотской деятельности. Были, следовательно, хорошие условия для разносторонней, хотя только теоретической, самоподготовки. Однако и этот вопрос в некоторой части восполнялся присутствие флаг-секретаря на служебных совещаниях, проводимых флагманом и начальником штаба с флагманскими специалистами и командирами кораблей по вопросам подготовки, содержания материальной части, несения вахтенной и дежурной службы и т.п. Галлер был прав, оценивая должность флаг-секретаря, как весьма полезную для флотского командира, начинающего службу. И тем не менее я не расставался с мыслью поскорее оказаться на одной из командирских должностей эскадренного миноносца. Знал об этом и Галлер. Однако потребности военной службы вносят в личные пожелания свои коррективы. Так получилось и со мной.
Третье служебное назначение за один год.
В один из дней середины ноября того же 1931 года начальник штаба вызвал меня к себе и сказал: «Пошли к флагману. Зовет».
– «Разрешите войти? – спросил Вишневский, открыв дверь флагманского салона.
– Да, да, пожалуйста! – ответил как всегда Лев Михайлович.
Флагман был не один. С ним находился флотский командир, которого я не знал.
Галлер представил меня ему, сказав мне: «Начальник разведотдела штаба флота». И сделав небольшую паузу, продолжил, обращаясь ко мне:
– «Вас забирают от нас. По распоряжению вышестоящих инстанций вам надлежит к 1 декабря быть в Москве на Разведывательных курсах усовершенствования командного состава, будете обучаться разведывательному делу».
Я молчал, переводя глаза то на Галлера, то на Вишневского. Сказать: «Нет» – я не мог. Так отвечать не положено было в те годы. Да и теперь не положено военному человеку, если отсутствуют какие-либо серьезные, убедительные причины. Ту немую картину нарушил начальник разведотдела.
– «Лев Михайлович сообщил, – сказал он, обращаясь ко мне, – что вы желали бы остаться на корабельной службе. Но ведь флоту нужны кадры и штабных работников, в том числе и работников разведки».
Третье назначение за один год, подумал я, пребывая в некоторой растерянности: командир плутонга, флаг-секретарь и …?!
– «Лев Михайлович, – сказал я, – как вы скажите, так я и поступлю».
Флагман молча дважды прошелся вдоль салона с заложенными за спину руками и чуть со склоненной головой вперед. Так он делал всегда, когда искал решения какого-либо вопроса. И ответил:
– « – одна из первейших, главнейших задач военного штаба, величайшего значения. А большего ничего не могу сказать. Вопрос-то, Леонид Константинович, уже решен! Надо выезжать.
– Есть, – ответил я и спросил разрешения оставить салон».
Придя в каюту, я почувствовал себя словно в вакууме с беспорядочной мозговой нагрузкой: ни удовлетворения, ни беспокойства.
Минуты через две-три вызвал к себе начальник штаба. У него находился и начальник разведки.
– «Не волнуйся, - сказал Евгений Иванович, - дело действительно важное, очень необходимое. Подучишься, может на Балтику, в штаб вернешься».
Начальник разведки рассказал о сроке обучения, о порядке выезда в Москву, дал адреса.
Сборы были недолгими. Попрощался с Галлером, Вишневским, командиром и комиссаром линкора, с флагманскими специалистами: с механиком Дмитриевым, с артиллеристом Кирилюком, штурманом Пивоваровым, связистом Гавриловым, с личным составом канцелярии, поблагодарив всех за совместную службу, за флотскую науку.
На следующий день, уложив в чемодан небольшой свой скарб, сошел с линкора и по хрупкой снежной дороге вышел за ворота Кронштадтской гавани, и дальше – по льду Финского залива до Ораниенбаума пешком. Морозец 3-5 градусов, слабый попутный ветерок. А далее поездом в Ленинград.
